Станция предстала развалинами — вокруг одни обугленные стены.

— Ой, Нин, а я даже не знаю, цел ли наш домик, — Аня заспешила вдоль рытвин: до Ельни десять километров, а хочется поскорее обнять родителей.

Дом Нестеровых стоял на месте: не дом даже — домишко. Маленький, как большой скворечник, высился над болотцем за деревней.

Аня опрометью бросилась к двери.

— Ой! Доченька!

— Мамулечка!

Женские голоса слились в один, счастливый, и тут же их заглушил радостный бас «Анюта вернулась».

— Папка!

Нина тихо вошла в дом. Невысокая щуплая женщина целовала и целовала дочь — как в последний раз не могла оторваться.

У стены на лавке мужчина с деревянной ногой чинил какие-то валенки, так и остановилась в воздухе рука с иглой.

Аня мягко вывернулась из материнских объятий, подошла, обняла отца, скользнула взглядом с родного лица вниз.

— В сорок третьем потерял, — ответил отец на незаданный вопрос. — Тогда и демобилизовали.

Мать всплеснула руками:

— Ой, доченька, мне тебя и накормить-то нечем!

— Ничего, мы не голодные, — солгала Аня.

— А подружка откуда? — заметила, наконец, Нину.

— Наша, смоленская, из Козари… — вспомнила и Аня, что приехала не одна.

Женщина достала из шкафчика под образами кусочек хлебушка, немного побольше, чем лежал на столе в доме Сидорихи, отрезала половину и разделила её надвое, протянула дочери с подругой.

Он так и рассыпался в руках мякиной и картошкой.

— Пойдём, посидим возле дома, — кивнула Аня подруге.

Сели доедать крошки на скамейку под окном. Ажурным абажуром свисали сверху неспелые гроздья рябины, не закрывая от полуденного солнца.

Аня вздохнула:

— Ой, Нин, как жить будем?

Нина отыскала взглядом в траве лягушонка и ждала, куда он прыгнет: к дому или обратно в болото.

— Не елись нам там котлеты, рулеты, — блуждали по камышам, по лугу и деревне вдали лисьи Анины глаза. — И что приехали, дуры? Работали бы там, да и всё…

— Так давай и вернёмся, пока границы открыты, будем работать пока.

— А что я матери с отцом скажу? У тебя-то тётка одна в деревне, и та злая…

Аня поднялась со скамейки, сорвала зеленую гроздь, отправила в рот пару ягод.

— Горькая! — бросила рябину в траву.

Потревоженный лягушонок отпрыгнул обратно в трясину.

— Скажу, что еду устраиваться в город на работу!

Мать не возражала: всё лучше, чем в деревне голодать.

— Иди, устраивайся. Здесь сама видишь, как…

Станция, точка отчета перемен, снова привычно замаячила вагонами, спешащими куда-то пассажирами.

По тому, как испуганно и суетливо озирались две девушки, только у одной из которых был хоть какой-то багаж, проницательный наблюдатель сразу бы догадался: в Брест они прибыли перекладными поездами, то затаившись в полумраке прохладного вагона, то вжавшись всем телом в последний вагон, буквально пойманный за хвост в момент отбытия.

Но наблюдать было некому. Каждый куда-то спешил.

— А ну, девчат, дорогу, — едва не сбили с ног грузчики с ящиками, разгружавшие прибывший на другой путь состав.

— Из Германии поезд? — спросила Аня.

— Из Германии, из Франфурта- на- Одере, — ответил, гордый своей осведомлённостью, чумазый мальчуган лет пятнадцати, один из грузчиков.

По- лисьи вихляя бёдрами, Аня приблизилась к паровозу.

Машинист средних лет, но совсем седой, задумчиво курил, глядя, как на соседнюю платформу высыпали только что вернувшиеся из Германии солдаты.

— Дяденька, — обратилась вполголоса Аня. — Возьми нас с собой в Германию. У нас соли нет, хоть привезём…

Соли, действительно, не было нигде по всей стране, но машинист подозрительно посмотрел на чаровницу с глазами лисицы:

— Как я вас возьму?

— Да возьмите вы нас, — заканючила Аня. — Что вам, жалко? Пожалуйста.

— Ну ладно, — докурил папиросу. — Садись к машинистам в первый вагон. Только, как доедем до границы, залазь на полку за чемоданы. Уже проверяют пограничники.

— Не волнуйся, гражданин начальничек, — хохотнула Аня. — Мы не подведём: с собаками будет искать — не найдут.

Махнула подружке рукой:

— Пойдём.

— Постой, постой, — поймал за локоть Нину машинист. — Поедешь в паровозе кочегаром.

— Как это кочегаром? — удивилась девушка.

— А вот так, полезай в паровоз, — показал смеющимся взглядом на лестницу, ведущую вглубь важного, как вытянувший шею гусь, локомотива.

— Увидишь там сразу куртку и брюки. Переодевайся, а платье своё фильдеперсовое спрячь подальше от глаз пограничников. И кепку надень, тоже там, чёрная, где куртка и штаны. Да волосы запрячь получше! И лицо сажей намажь! — крикнул вслед со смехом. — А то не кочегар, а барышня кисейная!

Вскоре из трубы, придававшей закопчённому сходство с породой лебединых, повалил дым. Скорее даже, паровоз напоминал черногузов, только те скользят по глади величаво, в поезд знай себе стучит, да гудит истошно: «мы едем!».

Настоящие кочегары с другими машинистами и их помощниками уже развлекали в другом вагоне Аню разговорами. А Нина быстро сменила платье на робу. Рабочая одежда оказалась девушке велика, только чёрный головной убор наподобие берета пришёлся впору. Машинист, между тем, остался доволен:

— Только волосы спрячь, а то сразу видно, что девчонка. И не оглядывайся на пограничников. Зайдут — знай себе, кидай уголь, будто тебе не до них.

Нина кивнула и принялась шевелить угли, проникаясь важностью от осознания вверенной ей миссии. Она и впрямь не заметила, как вошли пограничники. А они не обратили внимания на неё: кидает уголь мальчишка — ничего особенного.

Как долго шёл поезд — если бы Нину спросили, она не смогла бы ответить: само время спрессовалось вдруг до угольков, а каптёрка с топкой и лопатой стали единственной реальностью, и даже немного странно, что когда-то поезд придёт в пункт назначения, и там-то начнётся какая-то другая жизнь.

Начиналась она, как водится, со станции — отправного пункта всех творящихся на свете перемен. По перрону расхаживали бдительноокие комиссары с красными повязками на рукавах.

Один из них заинтересовался девушками с блуждающими взглядами.

— Кто вы, девчата? — измерил строгим взглядом и тут же засыпал вопросами. — Откуда? Как здесь отказались?

— Ехали в Россию, — по-лисьи глянула из-под ресниц Анька. — Отстали от поезда.

— Пойдемте со мной, — всё так же строго продолжал комиссар.

И молчал до самой комендатуры, располагавшейся, впрочем, здесь же, на вокзале.

Офицер, сидевший за столом в аскетичном вокзальном помещении, ни о чём не расспрашивал, сразу снял большую чёрную трубку телефона.

— Две девушки здесь у меня, в Россию вернуться хотят…

На том конце провода долго объясняли обстановку, а офицер сосредоточенно слушал, время от времени роняя «Так…»

И наконец выдохнул:

— Как, совсем ничего? Ну ладно… Эшелонов пока нет в Россию, — обратился уже к девушкам. — Я вас направлю в Кюстрин, на коммутатор. Там нуждаются в телефонистках. Сейчас как раз будет поезд.

Собственно говоря, четыре сцепленных вагона, ожидавших уже отправления, поездом можно было назвать лишь с натяжкой.

В последнем вагоне оставалась лишь несколько свободных мест, как будто специально для них.

«Наверное, тоже освобождённые узники», — пронеслось у Нины в голове. Большинство пассажиров были в гражданской одежде.

Вильнув подолом, Аня примостилась у окна. Нина села рядом.

Следом в вагон вошли двое патрульных. Паровоз, фыркнув, тронулся и принялся по привычке считать деревья.

… Так иногда бывает во сне. Некоторые сны имеют тенденцию повторяться. И, может быть, поэтому Нине казалось, что она снова видит один и тот же сон: молодые солдаты с красными повязками на рукавах, строгий взгляд коменданта, чёрный большой телефон, важно засевший на столе.