— Цыц, суки! — прогремел Костин бас над колонной. — Не трогать пацанку! Псы на неё, и вы ещё лаете!
Нина подняла глаза и встретилась с сочувствующим голубым взглядом светловолосой пышногрудой красавицы. Девушку в лагере знал и уважал каждый прежде всего за то, что у них с Костей Басом был роман. Нина тоже знала, что голубоглазая Лариса на воле жила в Ленинграде и угодила на зону за какую-то кражу.
Следующая бригада прошла в лес молча…
Очень странное ощущение (мистическое даже) знать, что в мире есть кто-то, удивительно похожий на тебя, если у тебя нет близнеца.
Как отражение в зеркале, то же лицо: глаза, нос, губы… те же брови.
Может быть, и судьбы похожие. Но этого Нине не суждено было узнать.
«Тонь! Виноградова!»
В первый раз, когда её так окликнули, Нина удивлённо смотрела на перепутавшую.
— Что смотришь на меня так странно, Тонь?
— Я не Тоня, — тихо ответила Нина.
— Как не Тоня? — изумлённо таращила молодая женщина впалые измождённые глаза, чуть искривились в усмешке полные обветренные губы. — А кто же?
Пристально всматривалась в исхудавшее бледное лицо Нины, искала, видимо, отличия.
— Вроде и, правда, не Тоня, — засомневалась, наконец. — И голос не Тонин.
Разница, конечно, была, хотя Нина и сама удивилась, когда увидела в первый раз эту Тоню.
Такие же волосы, но у Тони чуть волнистые. Черты лица похожи очень, только у Виноградовой ресницы не такие пушистые и рот чуть побольше, и ростом, кажется, Тоня чуть выше.
Но это заметно, только когда обе девушки рядом. А встречались они почему-то редко и ненадолго. Иногда перекидывались несколькими фразами, всегда об одном и том же.
— Кричат «Виноградова», а я «Аксёнова».
— И у меня так же, — несмело улыбалась девушка в ответ. — Кричат «Аксёнова!», а я говорю: «Виноградова я».
Больше говорить почему-то было не о чем.
Тоня точно стеснялась этого сходства, спешила поскорее закончить беседу.
Нина часто замечала, что, завидев её издали, Виноградова старалась свернуть, чтобы не встречаться лишний раз с двойником.
Осторожная и вместе с тем вполне компанейская, такие вообще редко попадают в тюрьмы, и даже если оказываются по недоразумению за решёткой, то ненадолго. Может быть, именно поэтому и оберегают себя от ненужных знакомств, чтоб не впутаться ненароком в какую-нибудь историю.
За Ниной же после побега прочно закрепилась слава хулиганки, от которой можно ожидать всего, чего угодно.
Настороженность, граничащая, между тем, с уважением, читалась порой в лицах тех, с кем Нина встречалась лишь время от времени.
Вскоре после того, как Нина вышла из карцера, к ней осторожно приблизилась заведующая столовой — высокая статная женщина средних лет с толстой чёрной косой.
— Ниночка, миленькая, — неожиданно начала она изменившимся голосом; в нём вдруг появились вкрадчивые, заискивающие интонации. — За что ты хочешь меня убить? У меня на свободе дети маленькие…
— Ты что, с ума сошла? — оборвала Нина заведующую, умоляюще заглядывавшую ей в глаза. — За что я тебя буду убивать?
— Мне сказали, что ты меня собираешься убить… — всё ещё недоверчиво продолжала заведующая.
От её взгляда на душе у Нины стало неуютно, всё равно, что ночью в мороз идёшь через лес. И вместе с тем было почему-то смешно. «За что ты меня хочешь убить?». Надо ж такое придумать!
Неужели она и впрямь стала за какие-то месяцы похожа на головорезку похуже тех, которые приходили их курочить в первый лагерный день? Неужели эта женщина не видит, что она не только человека, но и мышь не убьёт?
И хотелось встряхнуть испуганную мать маленьких детей за плечи как следует и вместе посмеяться над нелепицей.
Но женщина продолжала смотреть настороженно и жалобно, и Нина отвела взгляд в сторону.
— За что мне тебя убивать? Ты ничего мне не сделала… Я даже не знаю тебя…
Нина поспешила закончить неприятный разговор и, не слушая растерянное бормотание заведующей, пошла прочь.
В другой раз такой же взгляд она почувствовала на себе в тамбуре. Немолодая женщина уступила ей место у умывальника.
— Мойтесь, мойтесь…
— А ты чего? — удивилась Нина.
— А я подожду, — отошла в сторону. — Тебе попробуй не уступи. Ты же в армии была. Вы, солдатки, такие…
Женщина застенчиво улыбнулась.
— Нет уж, — Нина отнюдь не чувствовала торжества от того, что её начали бояться, о котором мечтают мелкие хулиганчики. — Я подожду…
Как всегда крик «Без последнего» застал врасплох и нестройной колонной барак двинулся к выходу. Забыв про вежливость и страх, женщина, уступившая Нине место у умывальника, оттеснила её назад.
У самых дверей вперед протиснулось ещё несколько человек. Нина вдруг с ужасом поняла: сзади никого, а впереди только конвойный с плёткой наготове.
Девушка даже закрыла глаза, ожидая, что вот-вот резиновая опустится на её спину. Но удара почему-то не последовало.
Глава 8. Осьминог
«Что же ты наделала?» — Память вдруг решила жить сама по себе, отдельно от своей хозяйки, а хозяйке хотелось сказать непослушной: «Замолчи», но заглушить нахалку было невозможно. Снова и снова из разноцветного тумана выплывало полноватое лицо начальника лагеря, любопытные, чуть прищуренные глаза. И голос, сочувствующий и непреклонный.
«Почему же ты бежала не к железной дороге?» Дымится сигарета.
«Я не знала, что в той стороне железная дорога».
Дым или туман, или то и другое одновременно?
— Дурочка ты, дурочка! Ведь скоро же амнистия!..
В сердцах опустил руку-плеть с сигаретой. Пепельница на столе — большая морская раковина. Но это уже не важно. Отливает изнутри перламутром. Память-зануда, молчи!
Не увидеть, значит, моря, никогда. Море, море — глупая мечта. Кто и когда его видел? Никто, никогда, а стало быть, и нет никакого моря. Иное дело — лес. Никто не усомнится, что он есть. И карцер… Карцеры повсюду, и даже кажется иногда, что в мире нет ничего, кроме карцера. Ни-че-го…
Может быть, море и было когда-то на земле, но это было до тюрьмы, а теперь моря нет и, наверное, не будет никогда.
«Ведь скоро амнистия…». Нет, не думать ни о чём, ни о чём… Но небо-то повсюду, такое бездонное, всё в морских мерцающих звёздах. Плыть бы и плыть…
Решительно и сильно, как лодку от берега, лодочник-конвойный втолкнул Нину в карцер.
Девушка даже глаза закрыла, сожалея, что миг не вечность. Тогда можно было бы никогда не видеть карцера. Но миг всего лишь мгновение.
Нина открыла глаза и увидела себя…
— Тихо, тихо, тихо… Это ж я, Тоня Виноградова.
— А, Тоня… — Нина облегчённо вздохнула. — А то я думала уже, с ума сходить начинаю. Представляешь, открываю дверь, и вижу, что я уже в карцере.
— Ещё как представляю, — нервно хихикнула Тоня. — Открывается дверь, и я вижу, как меня толкают в карцер.
— Ох! — застонала Нина. — Плохое это веселье, Тонь. Так ведь и впрямь можно себя с собственной тенью перепутать. Тебя-то за что?
Кого-кого, а послушную Тоню Виноградову Нина в карцере и представить не могла.
— Молчи, Нина, — застонала в свою очередь Тоня. — За отказ от работы…
— ??? За отказ?.. Ну да…
— Да! — изумление Нины почему-то обидело Тоню. — Ангельскому терпению и тому конец когда-то приходит, что ж говорить о нас, смертных… Не могу я больше здесь, Нина. Не-мо-гу-у…
— Понимаю, понимаю, — Нина будто слышала саму себя со стороны. — И я не могу, да что поделать, ничего и изменить ведь нельзя. Кажется, и жить ещё не начала, а только жду чего-то… Кажется, вот-вот, и начнётся, наконец, жизнь. Как будто бы ещё не родилась.
— А у меня, как будто умерла. Или будто я уже глубокая старуха, и всё давным-давно в прошлом, и осталось только вспоминать.
