Шурик смеется тихо, смех как будто душит его, словно кашель.

— Не ампутируют.

— Галка про тебя спрашивала.

— Ты уже говорил.

— Смотри, какой! А то пойдем, она на днях шикарный диск достала. Подергаемся.

— Не пойду.

Впервые я ходил по всей стройке, как прораб, осмотрел завод и поразился, сколько сделано ребятами и девчатами. Задрав голову, смотрел, как плотники обшивали шифером на тридцатиметровой высоте элеватор, потом спустился в подвальное помещение — там девчата-плиточницы заканчивали облицовку новых душевых.

— Ты в бригаду к нам, девочка? — спросили у меня девчата. — Давай, мы живо всему научим!

Они дружно захохотали.

— Ладно вам… — Я почувствовал, что краснею, и это еще более раззадорило их.

— Симпатичная девочка, правда?

— Ну, хватит вам…

— И пошутить нельзя? А что у тебя с руками, Валерик?..

Потом я пошел к производственному корпусу.

Там работала бригада каменщиков дяди Митяя. Мы подаем каменщикам поддоны с кирпичом и раствор, работаем по существу вместе, поэтому всех в его бригаде я хорошо знаю.

— Как руки? — встретили меня. — Надо же! Заражение с такого пустяка схлопотал.

И они стали припоминать случаи, когда кто-то и где-то…

От стекол кабины башенного крана падали слепящие отблески, и я, сколько ни переходил с места на место, никак не мог разглядеть Аню.

Меня увидел Спиридонов, подошел, усадил рядом с собой на доски.

— Вот, Валерка, что значит не судьба! Работали мы с тобой вместе, кран обслуживали. А теперь я учусь расстилать раствор и укладывать кирпич в забутовку, как моя напарница. Она-то ладно, у ней вся жизнь впереди, а я…

Он сморщился, чуть не плача, вяло махнул рукой. И вдруг так схватил меня за бинты, что я чуть не вскрикнул от боли, и на ухо:

— Завязал я, Валерка, завязал. Утром зять достает это… Ее. Неполная, правда, бутылка, вот сколько в ей… Давай, говорит, по одной. А я спрашиваю: ты мне зять? Зять, говорит. А я ему: не зять ты, а последняя сволочь, потому как непьющий я теперь человек!

На щеке Спиридонова заблестела слеза.

Я отодвинулся от него, потому что он снова потянулся к моей забинтованной руке.

Дядя Митяй обернулся с усмешкой:

— Непьющий, говоришь… А вчера? Иди-ка помоги Иринке подмости очистить.

Когда Спиридонов отошел, бригадир с неприязнью посмотрел ему вслед и вдруг спросил:

— Может, пойдешь в каменщики? Я подучу.

Вопрос застиг меня врасплох.

— Давно к тебе присматриваюсь, — продолжал бригадир. — Молодых в моей бригаде мало, некоторые старики уходить метят. Заработки у нас приличные. Работы много. Специальность приобретешь хорошую. Хоть куда с ней.

Видно, дяде Митяю нравилось, что, когда нам с Хониным выдавались свободные часы, я не сидел без дела, а помогал каменщикам, подавал раствор, учился вести кладку.

— И потом, ты этим самым не балуешься, — дядя Митяй терпеть не мог пьяниц. — Ну, так как? — снова спросил он. — Пойдешь в мою бригаду?

Я молчал: с выбором не хотелось торопиться. Он, видно, понял меня, похлопал по плечу.

— Ну ладно, подумай…

Аня встретила меня хмуро. Спросила лишь, как руки, и больше ни слова.

Я целый час ждал, когда она спустится вниз. И вот — ее не узнать: два слова, не глядя на меня.

С тяжелым чувством отправился я домой. Уходя, заметил, что Хонин глядит на меня с какой-то непонятной улыбочкой.

— Выздоравливай скорее! — крикнул он. — Без тебя барабаны на кране скрипят.

«Отбюллетенив», я пришел прямо к Синявскому:

— Пусть меня переведут на другую работу. Скажи Олегу Ивановичу или Водяному, ладно?

Валя отложил деревянный молоток.

— А в чем дело?

Где-то близко гремели вибраторы. Разговаривать было трудно.

— Ни в чем. Если не сделаешь, уйду совсем со стройки.

— Да ты что! Я же не сказал, что не сделаю. Но знать-то я должен. Ведь у тебя вроде все было хорошо. И наставник вроде опытный… Никто не жаловался.

— И я не жалуюсь.

Валя в сердцах столкнул за верстак лист оцинкованной жести.

— Куда же тебя?

— Все равно.

— Ладно, поговорю с Водяным. Только вот что… Я заметил, ты интересуешься всей стройкой. Работаешь недавно, а все тебя знают. И ты всех. И много хорошего я о тебе слышал…

— От Хонина?

— Н-нет… — Он как-то неловко замялся.

— Ну и что, если интересуюсь?

— Хочу поручить тебе «Комсомольский прожектор», вот что.

8

Я попал в бригаду плотников к Петрову.

Бригада была на первый взгляд неприметная. Работают плотники то тут, то там: копают землю, укладывают бетон, делают опалубку или ставят дверные коробки, стеклят окна или настилают полы.

На всю стройку светлым чистым голосом поет их циркулярка, напоминая мне школьный звонок.

Бригадир сразу поставил меня на пилу в паре с рыжим парнем. Был он силен, тяжелые доски поднимал с такой легкостью, словно они ничего не весили. Руку мне пожал так, что я присел, и неожиданно высоким тенорком сообщил:

— Толя.

Вначале мы с ним перетаскивали сваленные в ста метрах от циркулярки доски. Толе эта работа была нипочем. Доски он без заметного усилия взваливал на плечо и тащил к пиле. А я, перетащив первую доску, спросил:

— Ближе не могли подвезти?

— Шофер не захотел. Дорога сюда, видишь, неважная.

— А на себе таскать хорошо? Ты не мог шофера заставить?

Толя, тащивший в это время толстую шестиметровую доску, остановился и медленно, вместе с доской, повернулся ко мне:

— Как?!

— Ну…

— Вообще-то я не подумал… А дорога?

Дорога действительно — бугры, ямы, выбоины, развороченная колея.

Я заметил, что неподалеку Беленький остановил свой бульдозер и выбрался из кабины покурить. После инцидента в пристанционном буфете он меня всегда издали весело приветствовал.

— 3-з-закуришь? — спросил он, доставая из кепки пачку папирос.

— Спасибо. Не курю.

— В-в-вот это п-п-похвально!

— Дядя Миша, не проутюжишь нам дорогу к циркулярке? Экскаватором все перерыли да так и бросили. Ни проехать, ни пройти. Машины лес сваливают черт знает где, а мы таскаем.

— Это мы м-м-мигом, — улыбнулся Беленький и, докурив папиросу, прыгнул в кабину.

Засыпав ямы, согнав развороченный грунт, Беленький развернул свою видавшую виды машину и, пятясь, пригладил напоследок ножом дорогу. Работа была не просто хорошая, а красивая.

С восхищением следили плотники за работой бульдозериста.

— Ну, ты даешь, Валерка! — заметил Толя. — А ведь мы полмесяца мучились…

Несколько дней я работал на пиле. С летучим звоном сверкающий диск входил в дерево, веером летели опилки. Пахло свежей древесиной. Мне нравилась эта работа — она не отвлекала меня от мыслей об Ане.

Я ничуть не обижался на нее. Наверно, пригляделась ко мне и нашла что-то такое… И со мной случалось — вначале нравится человек, а поближе узнаешь, и он уже не нравится… Но дорога, по которой мы шли c Аней горячим лесом, запах цветов и легкие тени на траве, тишина — все это вызывало незнакомое чувство радости и одновременно острой боли. Такого еще не бывало со мной.

То припоминалось мне, как Аня медленно гладит ярко-зеленый лишайник, словно пушистого котенка, то вновь я видел, как она улыбается своему зыбкому отражению в лесном роднике, как прикладывает щеку к теплым бревнам часовни… и непонятно смотрит на меня.

— Не о том думаешь! Надо думать о пиле. Гляди, так вжикнет — без руки останешься, — сказал вдруг Толя.

Через несколько дней бригадир послал меня бетонировать стыки со старым плотником Заплеткиным.

Маленький, нескладный, какой-то корявый весь, Заплеткин был плотник из местных. Работая топором и ножовкой, он рассказывал, как отец учил его плотницкому ремеслу. Мне казалось, что, речь шла о давних-предавних временах и старом забытом ремесле. Заплеткин и впрямь давным-давно пришел в город из глуши и с тех пор работал на разных стройках, но речь его по сей день отдавала лесом.