«Так что Инабан, когда сказала насчет "справиться", говорила о другом», – добавила Нагасэ.

– Я сказала «насилие», но оно было совершенно не того уровня, чтоб обращаться в центр защиты детей. В смысле, я не вынудила его пойти на такое… нет, пожалуй, правильнее сказать «ему не пришлось идти на такое», а?

Тайти мог лишь слушать в молчании.

– Я играла «себя». Такую «себя», какую он предпочитал видеть.

Глаза, нос, рот, уши – все это от самого рождения было таким же, как сейчас, и вовсе не требовало каких-то изменений, но чистая, безоблачная улыбка на ее лице казалась такой же безмятежной, как и мимолетной.

– …Ну, то есть я хотела казаться ему хорошей; конечно, ни о каком «играть» я тогда не думала. Просто я понимала, что если «я» буду поступать так-то, если «я» буду вести себя так-то, то он не будет на меня сердиться, поэтому я так и поступала. Вот только – даже не знаю, к счастью или к несчастью – я это научилась делать потрясающе хорошо. Если поступать так-то, если вести себя так-то, то он не только не будет сердиться, но даже будет меня хвалить, я и это понимала. Поэтому я так и поступала. Я попадала во все его «нравится – не нравится». И постепенно «я» совсем изменилась.

Показывать себя не таким, какой ты есть на самом деле, – это в большей или меньшей степени делают, наверное, все. Но Нагасэ, видимо, развила в себе это до какого-то аномального уровня?

– Через какое-то время мама снова развелась, и в нашей «семье» появился следующий «новый папа». Он был не особо плохой. Можно даже сказать, хороший. Поэтому ничего такого мне не требовалось. …Но только, видимо, я с детства так привыкла, что должна ладить с отцом, что и перед ним играла ту «себя», которую он хотел видеть.

Самоуничижительно улыбаясь, Нагасэ покачала головой.

– И с тех пор у меня как будто тормоза отказали. Я каждому, каждому показывала другую «себя». Каждому, каждому. …Так вот все и шло до третьего класса средней школы – то есть до прошлой весны. Пятый отец… заболел и умер. Он мало говорил, но вообще был довольно хороший и умный, и он, наверно, понял, что я играю «себя». Перед самой смертью он мне сказал: «Живи свободнее».

Ее голос, лившийся подобно чистой, прозрачной струе, задрожал. Должно быть, от воспоминаний о том человеке, о том времени.

– Мама, похоже, его тоже очень любила. Не знаю, что там с ней произошло и где, но, когда он умер, она много плакала, а потом сказала мне: «Я до сих пор жила для своего удовольствия, прости меня за это, теперь я буду жить ради тебя, как настоящая мать». И с тех пор мы с ней живем вдвоем, как многие другие семьи… Так что в конце концов моя история, полная драматических поворотов, пришла к хэппи-энду. Ну так, значит, никакой травмы и нету?

Склонив голову набок, Нагасэ посмотрела на Тайти, чуть прищурив глаза.

Колышущиеся на ветру волосы отблескивали золотом в свете закатного солнца.

– Но знаешь, потом… начались уродливые последствия.

Лицо Нагасэ вновь утратило всякое выражение, стало похожим на красивую скульптуру.

– Можно жить свободно, можно делать что нравится – мне так сказали, и я попыталась так и делать. Но тут… меня ждал шок. Потому что в голове у меня начали появляться дурацкие вопросы: «А что мне нравится?», «А чего я хочу?», «А что такое… настоящая я?» – и прочие подобные. Почти десять лет я изображала тех «себя», каких хотели видеть другие, и какая «я» настоящая… видимо, успела забыть.

Девочка, которая в течение тех самых десяти лет, которые, можно сказать, формируют личность человека, постоянно подстраивала себя под характеры других людей, – она и стала в конце концов нынешней Нагасэ… так, да?

– И с тех пор… у меня проблема. Даже если я пытаюсь жить свободно и так, как мне нравится, я все равно не понимаю, как это. Я… ничего не могу. Поэтому я решила и дальше играть персонажа, подходящего к каждой конкретной ситуации. И так и делаю.

Вот почему все так было? – внезапно подумал Тайти.

Она поэтому оставила выбор кружка на усмотрение учителя?

Потому что «ее самой», которая могла бы выбрать, просто не было.

И та Нагасэ, которая общается с Тайти и остальными, – она тоже играет какого-то персонажа, роль Нагасэ, которая считает, что это не настоящая она?

И те разнообразные лица, которые она показывает, она тоже выбирает из множества персонажей, которых играет?

– Единственное, про что я точно могу сказать, что «это исходит от меня самой», – мое умение четко видеть, «чего хотят другие». Звучит как ирония, но это последняя крепость, которая не дает мне полностью потерять «себя». …Точнее, видимо, была последняя крепость. …Как ни странно, я уж начала думать, что и правда можно жить свободно… но только в последнее время… мне кажется… что это у меня перестает получаться.

Вот почему Нагасэ выказала страх, когда не смогла распознать андрофобию Кириямы.

– Что же делать… так я стала думать. Если я перестану это уметь, я перестану быть настоящей «собой»… И тогда как я со всеми… как я буду общаться?.. Где какого персонажа… надо… делать?.. И сейчас я персонажа… как-то… сама не контролирую…

Инаба сказала, что Нагасэ самая нестабильная и что ей угрожает самая большая опасность.

– А теперь еще эти… обмены личностями и [телами]… «Я» как личность уже почти исчезла, но все равно я жила как Иори Нагасэ. Потому что любой, кто видел это [тело], сразу понимал, что это Иори Нагасэ! Какое бы… содержимое ни было в этом [теле]. …Но когда пошли обмены, даже это стало туманным… «Я» как личность исчезаю… «я» как [тело] исчезаю… и это все продолжается и продолжается… Никто уже не будет видеть во мне меня… я и сама перестану понимать, что есть я… и тогда… и тогда я просто исчезну из этого мира, ведь так?

Таков мир Нагасэ, продолжающей и продолжающей всех обманывать и заметившей наконец, что потеряла свою изначальную форму.

Для этого мира, и так постепенно разрушающегося, землетрясение под названием «обмен личностями» оказалось слишком мощным.

Сброшенная с утеса, за который она отчаянно цеплялась, Нагасэ теперь тонет в черной пучине. Тайти понял, что хочет ее спасти. Понял, что хочет нырнуть в эту черноту и спасти Нагасэ. Но – не может. Не из-за страха. Просто что бы он ни сделал, Нагасэ это не спасет. Бесполезно.

Нужно думать.

Прямо сейчас может ли он для Нагасэ что-нибудь –

– Ты из этого мира не исчезнешь, не будет такого, – с нажимом заявил Тайти.

«Почему?» – спросили чистые и невинные глаза Нагасэ.

– Что бы ни случилось, как бы все ни повернулось, я всегда буду знать, что Нагасэ – это Нагасэ.

Тайти даже веревку не мог бросить тонущей Нагасэ, но хотя бы лучик света ей показал.

Какое-то время Нагасэ лишь озадаченно моргала. Потом пробормотала:

– Это… невозможно…

– Возможно, – глядя ей в глаза, произнес Тайти.

– Как… Тайти… ты можешь… так… уверенно говорить?..

Тайти видел в лице Нагасэ страх, боязнь – и в то же время нечто вроде надежды.

– Потому что… Нагасэ, я тебя…

В этот самый миг в памяти у него вспыхнули слова Инабы.

«Самопожертвовательный олух».

Эти слова легли на плечи Тайти тяжким грузом.

Что он сейчас попытался сказать?

И ради чего он попытался это сказать?

Только лишь ради того, чтобы спасти Нагасэ, чтобы дать ей увидеть свет надежды? Или все-таки не только ради этого?

Тайти сам не мог понять.

Но одно точно: человек, который этого не понимает, не имеет права говорить такие вещи.

Вот почему Тайти тут же поправился:

– То есть… ну, в общем, я могу. Поверь мне. Так что все хорошо.

Безрассудные слова, за которыми не было никаких реальных аргументов. Такой человек, который даже в себе сомневается, – не тот, кто способен выручить Нагасэ.

Чуть ли не прозрачная кожа, глаза как драгоценные камни – все это так слепило, что Тайти отвел взгляд.

– Вот как… Ну, если ты, Тайти, так говоришь, я попробую поверить…