А мой умелец - специалист по стрелковому, погиб тогда, когда второй раз брали деревушку. Жаль мужика. Можно сказать - спас он нас тогда, благодаря ему и задание выполнили. А тот старлей НКВДэшник... Ты ж его видел. Он теперь тоже пенсионер, но полковник. Дослужился до полковника КГБиста."

Каретников забеспокоился: "Это что, вот тот хмырь, который у тебя на прошлой неделе был?"

"Напрасно ты так о нём, Олежка, никакой он не хмырь. Нормальный мужик. Это он меня в Питере прописал".

"Надеюсь, ты ему о наших делах не рассказывал?" - спросил Каретников.

"Нет, конечно, - успокоил его Семён Семёнович, - мы же с тобой договорились. А вообще твоё лекарство здорово хорошо на меня действует. Память просто замечательная стала - даже руки мыть не забываю. Правда, вот в голове какие- то странности происходят. Сны какие-то непонятные. Царя вижу во сне. А вчера приснилось будто я письмо царю пишу, чтобы тот от царства своего добровольно отказался. Чудеса! А вообще, - Семён Семёнович подошёл к окну, упёрся руками в раму, а лбом - в стекло и произнёс, - после войны жизнь замечательно интересная началась".

"Вот-вот, - подумал Каретников, - для кого-то она замечательная, а я всё никак в этой жизни себе места не найду. И не только я, Ваня Бут - тоже".

92 Семён Семёнович оторвал свой лоб от оконного стекла и повернулся к Каретникову. Тот сидел всё в той же позе и, как будто, не мог отвести

взгляда от мусорного ведра, стоявшего в углу кухни под раковиной. Семён Семёнович даже насторожённо посмотрел в ту сторону, подумав, что Каретников увидел там крысу. Но ни крыс, ни какой другой живности в том месте, куда так упорно смотрел Каретников, не оказалось.

"О чём задумался, детина", - весело пропел баритоном Семён Семёнович. - Давай лучше тяпнем по чуть-чуть, коль принёс".

"Нельзя, Семёныч, нарушим наш договор. Я приношу тебе шкалики в качестве платы, а плата должна принадлежать тому, кто её заработал, а не работодателю".

"Брось ты, Олег, имею я право угостить гостя тем, что принадлежит мне?! Да и пить я один как-то разучился". С этими словами он открыл дверцу висящей на стене кухонной полки и достал оттуда ещё один шкалик, который Каретников принёс ему на прошлой неделе.

А договор они заключили следующий: Петров принимает микстуру, которую ему поставляет Каретников, три раза в день перед едой по 10 капель. Через каждые три дня приёма - один день отдыха. Затем приём возобновляется. В дни приёма лекарства спиртное исключается. За это Каретников еженедельно выдаёт Петрову 250 грамм водки. От последнего пункта договора Семён Семёнович категорически отказывался, но Каретников настоял.

Сегодня как раз был день отдыха. Каретников отметил про себя, что Семёныч явно меняется к лучшему. Где это видано было бы хотя бы всего

полгода назад, чтобы у Петрова просто так стояла непочатая бутылка водки?! Пусть всего-навсего шкалик, но не распечатанный - как в магазине.

"У него и закуска есть", - продолжал удивляться Каретников, пока 93Петров выставлял на стол хлеб, колбасу "докторскую" по 2 рубля 20 копеек новыми за килограмм, огурчики солёные бочковые, купленные им в овощном магазине, что недавно открылся на углу.

Разлили по полстакана, выпили, закусили. Взгляд Каретникова, как стрелка компаса, возвратился на мусорное ведро. Петрова это развеселило.

"Что ж ты, Олежка, в моём ведре такого интересного усмотрел, что никак не наглядишься?"

"Я, Семёныч, Ленина читаю, - последовал неожиданный для Петрова ответ, - читаю и, кажется, начинаю понимать в какое дерьмо мы вляпались".

"Так, так, та-ак, - протяжно затянул Петров. - Тут без пол литры не разберёшься. Давай ещё по чуть-чуть, а затем поведаешь мне: что ж ты у Ильича такого вычитал, чего я не знаю и от чего у тебя глаза открылись".

Налил по четверть стакана. Выпили.

Каретников собирался с мыслями, а Петров терпеливо ждал.

"Вот рождается человек, - наконец заговорил Каретников, ещё пережёвывая хлеб с огурцом, - рождается и ничего не знает: где он

живёт, кто его окружает, что такое справедливость, почему люди поступают так, а не иначе. Понимание всего этого ему должны вложить взрослые. В науке это называется - провести социальную адаптацию своего ребёнка. Согласен?" - Семён Семёнович утвердительно кивнул головой.

"Володя Ульянов появился на свет в 1870 году. Его мать и отец ещё крепостное право застали, то есть жили при крепостном праве. Это когда один человек в качестве частной собственности имеет другого человека, - Каретников аж застонал от возмущения. - Представляешь - я нахожусь в собственности у тебя. Ведь ты - сын помещика. Справедливо это?!"

Петров молчал, удивлённо глядя на соседа и пытаясь понять к чему тот 94клонит, а гость продолжал.

"Вот Володя рос в хорошей семье, где все его любили, все ему помогали. Где старший брат казался ему верхом учёности, ума, силы. А отец и мать - ещё выше брата. И вдруг он узнаёт, что далеко не все его сверстники так живут. Есть ещё чеховские Вани Жуковы, короленковские дети подземелья. Разве нормальный человек может жить рядом с униженными и оскорблёнными и не мучиться совестью? Я тебя спрашиваю, Семёныч, может человек не мучиться совестью в таких условиях?!"

Петров молчал, а Каретникову и не нужны были его ответы.

"Не может, - сам ответил он на свой вопрос. - Я вот себя представляю на месте молодого Ленина и понимаю - я бы тем же путём что и он пошёл бы

по жизни. Это надо же - какие сволочи. Им люди должны были служить по рождению. Кто-то рождается слугой; кто-то - господином. Вырастают. Господин внешне тщедушный, маленький, червяк, а слуга - могучий, двух метровый, кулаки с голову господина, а не моги... Возникнешь: мол, не справедливо это, - и в кутузку".

Каретников запнулся, замолчал. Тишина вдруг наступила такая, что отчётливо слышно было как за закрытой дверью капает вода из крана в ванной комнате.

"Не нами установлено, не нам и менять, а если менять, то очень осторожно и так, чтобы все были согласны на эти перемены". Каретников удивлённо посмотрел на соседа потому, что никак не ожидал такого здравомыслия от старика.

"Именно, именно - сначала нужно было добиться согласия всех заинтересованных лиц. А как же его добьёшься, если рты затыкали, как только кто-то пытался сказать о наболевшем. Всё это Володе быстро 95объяснили, да он и сам видел: добровольно эти властители ничего не отдадут. Нужно у них всё отобрать силой. Другого пути нет. А путь-то оказался тупиковым. В исторический тупик влезли революционеры и других туда втянули. Мы опять в дерьме. Опять нами правят без спроса у нас. А вякнешь - загремишь на Колыму. Так стоило ли Володе Ульянову эту кашу заваривать? - И, не дожидаясь ответа, - Наливай!"

Семён Семёнович медленно распечатал следующий шкалик и медленно налил по четверть стакана. Положив кружок колбасы на хлеб, подал Каретникову. Назойливая муха уселась на остатки колбасы и Петров, пытаясь её поймать, так махнул рукой, что тарелка с колбасой улетела в дальний угол кухни и с грохотом разбилась на мелкие кусочки.

"Еб... ... мать, - выругался Петров. - Откуда столько мух?!"

"Да соседка наша кошек кормит, а остатки их жратвы гниют в подвале. Вот и мухи", - как-то задумчиво, отрешённо произнёс Каретников. Ножом отрезал половину бутерброда, сделанного для него Семёнычем, положил рядом с его стаканом. Поднял свой.

"Давай, Семёныч, выпьем за то, чтобы КИП помог нашим людям вылезти, наконец, из того дерьма в котором они сидят и мы с ними по чужой воле, и в которое залезли по своей".

"Давай!" - весело вскричал Петров и стаканы со звоном встретились над столом.

__________________________

96 Институт, в котором вот уже пять лет работал Каретников (по распределению он попал в психбольницу на набережной реки Пряжки и все три года честно там оттрубил; потом перевёлся в Институт) находился в трёх километрах от его дома. Главное здание Института, построенное в начале шестидесятых, в эпоху бума хрущёвского строительства, возводилось по новым тогда технологиям - из стекла и бетона. Двенадцатиэтажное - оно казалось высотным среди блочных пятиэтажек спального района.