– Далее. – Продолжал Карстен. – Я должен признаться, твое предложение застало меня некоторым образом врасплох. Я никогда не задумывался о своей сексуальности, в моей жизни просто не было людей, которые бы интересовали меня еще и с этой точки зрения. Поэтому я ничего не могу предложить в плане опыта. Я ознакомился с некоторыми аспектами, пока вы общались с Фабианом, но боюсь, тех знаний, которые я смог почерпнуть за такой непродолжительный срок, будет явно недостаточно, чтобы мы не потерпели полное фиаско в наш первый раз.
– На то он и первый, – выдавил Аластер, тихо радовавшийся, что солнце заходило за его спиной, а, значит, не освещало лица, и глаза могли блестеть сколь угодно ярко.
– Согласен. – Он откашлялся. Помолчал немного. Затем, очевидно, собравшись с духом, спросил: – Ты ведь согласен перейти к сексу сегодня, или тебе нужно время, чтобы как-то освоиться?
Аластер устроился поудобней и сказал, улыбаясь одновременно растерянно и предвкушающе:
– Полностью согласен.
– Ну что ж, – решительно произнес Карстен и встал. Аластер неторопливо сел на кровати и сбросил мокасины. Он принялся расстегивать рубашку, следя за Карстеном. Тот не подвел: встал посреди комнаты, начал снимать одежду: рубашку, туфли, носки, брюки, все складывал на стул – и все сосредоточенно, с той же методичностью, с которой делал все остальное. Аластер уже чувствовал себя вознагражденным – на Карстене были белые боксеры, отглаженные – со стрелками. Затем Карстен уселся на край кровати, привычно ссутулился и опустил на колени руки. Аластер, выскользнувший из одежды, уселся на его коленях, прямо поверх его ладоней и опустил руки ему на плечи.
Карстен осторожно положил на его ягодицы свои ладони – огромные, шершавые, горячие, медленно поднял глаза на Аластера, сидевшего смирно, безмятежно улыбавшегося и с любопытством поджидавшего, что дальше.
– Я несколько неуверенно себя чувствую, – признался Карстен. – Видишь ли, я, наверное, поспешил. Сначала не мешало бы узнать о твоих предпочтениях.
Аластер подался бедрами вперед, обхватил ногами его тело. Его предпочтения – с кем? Это мог спросить только зануда Лорман. А Аластер не мог объяснить, пожалуй, даже Равенсбургу – себе самому смог признаться только сейчас, и то вскользь, мимоходом, что у него не было предпочтений, потому что им двигало даже не любопытство, а жалкий страх – пустоты, лишения, одиночества, наверное. Он цеплялся за новую возможность как-то перекрыть его, и каждый раз новый человек определял и его предпочтения. Это могло быть интересно, утомительно, болезненно, жестоко, банально, изобретательно – и забываемо.
– Я не могу и не желаю переносить мои предпочтения из прошлого на настоящее, – прошептал Аластер ему в губы. – Поэтому предлагаю вместе определять наши предпочтения.
– Да, действительно. – Шепотом же ответил Карстен. – Это разумно.
Аластеру стало жарко, глубоко внутри у него начал раскручиваться водоворот непонятных страстей, обжигая его губы, выжигая легкие, смерчом проходясь по волоскам на коже. Карстен, этот костлявый Карстен с огромными руками легко поднял Аластера и встал с ним, чтобы уложить на кровать и нагнуться над ним.
– Признаться, я слишком мало информации просмотрел, Аластер, – виновато признал он. – Я постараюсь предельно оптимально применить ее, но рассчитываю на обратную связь.
Аластер хотел ответить легкомысленным «ага» – и задохнулся, закрыл глаза, сосредоточиваясь на крупном рте Карстена, педантично исследовавшем его тело. Старательно, бережно, внимательно – так, как никогда не приходило в голову Аластеру, и его веки жгли изнутри все те же непрошеные слезы.
Идиотские представления Лормана, не назвать бы их рыцарскими в порыве отчаянной признательности, о том, как должны обстоять дела с первым партнерским сексом, вылились в бесконечную прелюдию, а с ней – и в потоки брани, которыми Аластер отзывался на ласки Карстена. Этот зануда, кажется, не по тем ресурсам прошелся в порыве энтузиазма, и его стремление не спешить злило – возбуждало – веселило – заводило Аластера, и он ругался, требовал, чтобы чурбан Карстен предпринял еще что-то, и еще что-то и еще, и все сквернословя, выгибаясь под губами Карстена, под его языком, содрогаясь под его ладонями, цепляясь руками и ногами, раскрываясь так широко, как только мог, изнывая от жажды – и снова ругаясь.
Лорман улегся рядом, на боку, мокрый от пота, покрасневший, с крупным носом, которым он жадно принюхивался к запаху Аластера; и он улыбался, задумчиво, умиротворенно, робко.
– Должен признать, я зря недооценивал секс, – тихо сказал он. – Наверное, это было…
Он подбирал нужное слово; Аластер повернулся к нему и забросил на него ногу.
– Ханжеством, – предположил он.
Лорман положил ладонь ему на лицо. Ухмыльнулся.
– И это тоже, – согласился он.
Фабиан развлекался представлением образцово-показательного супружеского секса между заразой Аластером и занудой Карстеном все время, пока добирался до дома. У этого его развлечения был горький, терпкий привкус: он сохранил Аластера – и при этом потерял его. Аластер был жив, доволен жизнью, а сейчас еще и удовлетворен, если только Лорман не подведет. И какое место в его жизни будет занимать Фабиан, пока остается непонятным. А вокруг кипела жизнь, а вокруг люди переговаривались, смеялись, флиртовали друг с другом и пытались обратить на себя внимание Фабиана, и можно было, наверное, поддержать флирт – и совсем не было желания. Фабиан делал вид, что дремлет, затем – что озабочен какими-то сообщениями на коммуникаторе, и желал как можно быстрей дожить до вечера, в который можно было нырнуть, как в озеро нефти, в надежде избавиться от этой непонятной печали.
О Содегберге говорили все больше, но пока еще беглым шепотом и боязливо оглядываясь. Он был совсем плох, наверное, но это все оставалось в пределах Канцелярии. Фабиан вертелся, как чумной, метался между Сенатом, Консулатом и Канцелярией, объясняя старперам в Сенате, что Содегберг, каким бы замечательным Госканцлером он ни был, а он был великолепным служителем во благо Республики, – всего лишь человек и смертен, как все люди. Члены Сената, люди не менее пожилые, чем Содегберг, любые намеки на преклонный возраст воспринимали как повод повздыхать о былом и пофилософствовать о смерти, но никогда – как повод принять к сведению или принять решение. Они соглашались, что Содегберг наверняка нуждается в преемнике, но «дружище Аурелиус еще вполне бодр», как будто это магическим образом продлило бы его и их – главным образом их пребывание у кормушки власти. Илиас Огберт признавался ими всеми как достойный кандидат на такой ответственный пост, он обладал всеми необходимыми качествами и определенно соответствовал эталону, но пока еще в кряжистом здании на Площади Республики заседал сам эталон.
Консулы тоже соглашались, что Огберт неплох, совсем неплох; его украшала как степень доктора права, как многочисленные монографии по государственному праву, невероятное занудство, так и и непритязательность. И это все напоминало какое-то адское болеро, казалось Фабиану. В понедельник все девять консулов, признавали: да, Огберт хорош, а в пятницу, на приеме, в гостях, либо куря сигары в компании приятелей, говорили: да, Огберт хорош, но есть А, который не хуже, Б, которого в свое время хвалил Содегберг, и В, у которого большой потенциал. Велойч – и тот вел себя, как поиздержавшаяся кокотка, жаждавшая внимания. Он поддерживал Огберта наедине с Фабианом – и охотно соглашался насчет А, Б и В, если в компании присутствовали другие. И приходилось начинать сначала, убеждать, доказывать, требовать, намекать на нехорошие последствия или хорошие бонусы, а иногда – бездействовать, скрежеща зубами от бессилия, потому что любое действие со стороны самого юного из Консулов воспринималось остальными, как оскорбление.
Велойч развлекался, глядя на усилия Фабиана. Велойч нервничал, глядя на его успехи. Он начинал заискивать, пока очень осторожно, но Фабиан, знавший его давно, видевший старого проныру всяким – злым, агрессивным, тихим и кротким до такой степени, что кровь стыла в жилах, снисходительным и высокомерным – видел и это новое в нем, и это заставляло следить за Велойчем с удвоенным вниманием. Этот гад мог ударить в спину в самый неожиданный момент. Просто, чтобы остаться Вторым Консулом при очередном покладистом Первом. Но он намекал Фабиану, что знает: мальчишка не просто так затеял эту эпопею с Огбертом, наверняка у него есть козыри, и он, добрый Эрик, готов оказаться сопричастным. Фабиан давал понять: намек принят, но нет, добрый Эрик, терзайся от любопытства дальше.
