Аластер сидел, трясясь от озноба, и сжимал коммуникатор. А время утекало.

Фабиан ввалился в его номер через два часа. Он осмотрел два пустых чемодана, лежавших посреди номера, дорожную сумку, тоже пустую – и ни груды вещей, ни одежды, сваленной на кровать. Аластер сидел в кресле, подобрав, ноги, и угрюмо смотрел в окно.

– Ты ужинал? – вежливо спросил Фабиан.

Аластер молчал.

Фабиан вздохнул, подумал, стоит ли разозлиться, устроить Аластеру скандал – или сначала заставить его поужинать – или попытаться поговорить с ним. Любой из вариантов требовал энергии, которй в нем осталось на полчаса. Поэтому Фабиан бросил на кровать свой портфель и принялся паковать вещи Аластера. А тот молчал. Упрямо, стыдясь своего упрямства, злясь на себя за стыд, отчаиваясь, снова злясь, но упрямо молчал. Фабиан методично вынимал из шкафа вещи и укладывал их; он не погнушался ничем. Затем взглянул на часы и плюнулся на кровать.

Аластер молчал; Фабиан проверял сообщения. В дверь постучали, и он открыл, поздоровался, пригласил войти. Аластер устроился в кресле поудобней, свесил ноги с подлокотника, подпер рукой голову. Человек, стоявший перед Фабианом, был высок, широкоплеч и, кажется, сутул. Наконец он вошел в номер – и прищурился, оглядываясь.

– Аластер, – сухо бросил ему Фабиан, вроде как представляя. – Армониа. Карстен Лорман.

– Ло-орман, – протянул Аластер, словно это все объясняло. – И кем он приходится нашему ваан Лорману?

Фабиан повернулся к Карстену Лорману и приглашающе поднял брови.

– Двоюродным племянником, – флегматично ответил Лорман.

– Я боюсь предположить, что за гадость ты придумал для меня, Фальк, – угрюмо процедил Аластер. – Я должен буду возиться со спиногрызами в летнем лагере? Что? Что, я спрашиваю!

Он приподнялся в кресле, сжимал кулаки и скалился; его взгляд лихорадочно метался между Лорманом и Фабианом.

Лорман поддернул брюки – безупречно отглаженные брюки, натянутые на мосластые ноги, и сел на стул рядом с дверью. Он положил на колени руки – огромные руки с широкими ладонями и узловатыми пальцами – и замер. Затем поднял взгляд на Фабиана, устроившегося на кровати.

– Этот чемодан и сумку вы берете с собой. Второй я отдам старьевщику, – не обращая внимания на Аластера, говорил Лорману Фабиан. – С этого пижона глаз не спускать, надурит как пить дать. Просто из любви к искусству. Но это я уже говорил.

Лорман кивнул крупной головой. У него были светло-каштановые волосы, очень коротко постриженные, частью плотно прилегавшие к голове, частью топорщившиеся вихрами. У него был крупный нос и тяжелый лоб, из-за которого он подозрительно напоминал неандертальца; у него и лицо было длинное с широким ртом и длинным подбородком. Он сосредоточенно слушал Фабиана, кивал головой и молчал. На Аластера ни Лорман, ни Фабиан не обращали внимания.

Наконец Фабиан повернулся к Аластеру.

– Карстен – руководитель клиники по работе с проблемными подростками, относящейся к центру Артемиса Равенсбурга, – снисходительно пояснил он. – Не совсем летний лагерь, но расположена в очень милом месте. Некоторым даже нравится.

– И я буду притворяться трудным подростком? Или нет, я буду живым примером для трудных подростков – во что они превратятся, если последуют моему примеру. Да? – нервно посмеиваясь, предполагал Аластер.

– Хуже, – устало бросил Фабиан. – Ты будешь секретарем клиники. На общественных началах. Если справишься, я попробую выдавить для тебя оклад.

– Что? – севшим голосом спросил Аластер. – Я – что?!

– Карстен неожиданно лишился своего помощника, – нудным голосом объяснил Фабиан. – Он не против совмещать руководящую и воспитательную деятельность, но на делопроизводство и связи с общественностью его уже не хватает. В твои задачи будет входит вся бумажная работа и – да, драгоценный Аластер – связи с общественностью. То есть составление всяких сообщений для инфоканалов, увещевание возмущенных родителей, отпугивание журналистов и прочее, прочее.

Карстен Лорман неподвижно сидел, все так же держа руки на коленях, изучая пол; Аластер осмотрел его. Скривился – Лорман не был привлекательным. Отталкивающим его тоже невозможно было назвать: он мог привлечь взгляд своей несуразностью, но удержать его не мог. Аластер бессильно опустил голову на подлокотник.

– Ты бессердечный тип, Равенсбург, – печально вздохнул он. – Я думал, что знаю все подлости, на которые ты способен, но ты оказываешься еще круче.

Фабиан посмотрел на него и повернулся к Лорману. Тот поднял на него вопрошающий взгляд.

– Он будет невыносим, – произнес Фабиан. – Ты уже понял это.

Лорман кивнул и встал.

– Мы опоздаем. – Сказал он глухим, рокочущим голосом.

– Я не буду вас провожать. С огромным удовольствием подожду здесь того удивительного момента, когда сядете в самолет, – отозвался Фабиан.

Лорман взял сумку и чемодан Аластера и повернулся к нему.

– Пойдемте, Аластер, – бесстрастно произнес он.

Вся дорога была заполнена этими «пойдемте, Аластер», «проходите, Аластер», «усаживайтесь, Аластер», «мы скоро выходим, Аластер». Фабиан позвонил этому Лорману; тот, сообщив ему, что они уже сидят в самолете, расположились и ожидают вылета, и да, Аластер вел себя образцово, передал коммуникатор Аластеру.

– Фабиан желает поговорить с вами, – бесстрастно сказал он.

Аластер косо посмотрел на него и выхватил коммуникатор.

– Ты гад и предатель, Равенсбург! – зашипел он, не пытаясь говорить тише – наоборот. Он рассчитывал, что этот Лорман услышит все. – Сначала ты изгнал меня из столицы в ту идиотскую богадельню, а теперь засовывавешь меня в жопу мира к малолетним преступникам! Ты лишил меня возможности попрощаться с родными и близкими, последний раз пройтись по центральным улицам, вдохнуть воздух свободы! Я вынужден сидеть в этом дешевом самолетишке рядом с этим костлявым андроидом и терзаться от ужаса! Ты даже сопровождающего мне не смог подобрать достойного – выбрал этого мосластого ублюдка! Я ненавижу тебя, Равенсбург!

Аластер продолжал ругаться на Фабиана, костерить на чем свет стоит этого отвратительного Лормана; ему стало жалко себя, перед глазами все расплывалось от слез, неудержимо хотелось чихнуть или шмыгнуть – или просто высморкаться, а затем свернуться клубочком в каком-нибудь укромном и тихо поскулить от жалости к себе и своей никчемной жизни.

Карстен Лорман заглянул ему в лицо, заглянул в свою сумку и достал из нее безупречно белый хлопковый платок – тоже идеально выглаженный, со складками, заглаженными до бритвенной остроты. Он протянул этот платок Аластеру; тот тихо шмыгал и отворачивался. Лорман осторожно вложил платок ему в руку.

Аластер высморкался, вытер слезы, тихо сердясь на себя за свое слюнтяйство и дуясь на весь мир, заставивший его распустить нюни. Он покосился на Лормана; тот смотрел на него. Его лицо не выражало ничего – ни осуждения, ни жалости, ни сочувствия, ничего.

– А еще я дальтоник, – ровно произнес он.

У Аластера округлилсь глаза.

– Э? – выдавил он.

– Я длинный, тощий, занудный, уродливый, робот, неспособный к эмпатии, не могу понять ничьей тонкой душевной организации. И еще я дальтоник, – терпеливо пояснил Лорман. – И у меня ужасная прическа, согласен. Не было времени забежать в парикмахерскую, я попросил нашу Дотти постричь меня. У нее получилось неплохо. По сравнению с нашим терьером – просто отлично.

– Она стригла вас теми же ножницами, что и терьера? – Аластер попытался прозвучать ядовито, но получилось – жалко. Заинтересованно.

– Не удивлюсь, – безразлично ответил Лорман и уставился перед собой. – Ненавижу летать, – сквозь зубы процедил он.

Для человека, прилетевшего в столицу и улетающего из нее, это было несколько неожиданным заявлением. Аластер выглянул из иллюминатора. Из него не было видно ничего, кроме огней, проплывавших сначала медленно, затем все быстрей. Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Отчего-то ему захотелось улыбнуться.