Главный консул, который отправляется в один из самых элитных клубов? Это совсем не то, что один из консулов, например, пятый, еще пятый, не раз замеченный в них. И Альберт неодобрительно выдохнул.
Фабиан грохнул кулаком по столу.
– Вон отсюда, – процедил он.
Руминидис приставил к Фабиану надежных, опытных, невзрачных с виду сотрудников – на кой ляд еще и к охране внимание привлекать, словно недостаточно было того, что Равенсбург отирается в клубах. Сплетники возбудились; самые злоязычные многозначительно усмехнулись: недолго продлился странный роман неугомонного Фалька ваан Равенсбурга, как выясняется, самых невероятных душевных качеств и самого проницательного ума недостаточно, когда они не заключены в привлекательную оболочку. Фабиан же бросал равнодушные взгляды на сцену, время от времени оглядывал зал и снова обращался к своим собеседникам: двум экспертам из магистрата и одному вице-консулу.
О чем они там говорили – кажется, о чем-то серьезном, Фабиан не мог упомнить. Ему было все равно. Он привычно сжимал в руке коммуникатор, хотя упрямо отказывал себе в надежде получить одно-единственное, совсем короткое сообщение от Абеля, пытался убедить себя, что вокруг творится что-то интересное, и вынужден был признавать: он начинает ненавидеть этот вечер.
Глубоко за полночь, скорее, ранним утром, он высаживался на посадочную площадку на крыше своего дома, отправлял охрану восвояси и спускался в квартиру. И во рту у него был странный привкус: словно прокисшего джема съел, заплесневевшей водой запил. Придя домой, Фабиан выпил бренди, и еще бренди, чтобы убрать гадкий привкус, но, когда понял, что не получилось, запустил стаканом о стену и вышел на балкон. И стоял под сизым небом, которое все огни в мире не могли расцветить, подставлял лицо гадкой измороси, пытался убедить себя, что все отлично, что ничего особенного не случается, – и тщетно. Вот он, на самом верху, знает, что он совершил невероятное, забрался на вершину, которую, по большому счету, сам же и создал, подчинил себе одному такого колосса – и готов проклясть тот зиккурат, на который взобрался, потому что сам же и делает все возможное, чтобы так и стоять на его вершине – один, открытый промозглым ветрам, в окружении чадящих факелов. Фабиан тихо завыл, ухватился за волосы и заорал.
Утром он был мрачен, слушал Альберта, затем Томазина, затем главу отдела по связям с общественностью, затем Севастиану, Кронелиса, еще кого-то, и думал о чем угодно, только не о том, что говорили ему. А о том, что Абель все молчал. О том, что Альберт ни слова не сказал о нем. Что Томазин ведет себя подчеркнуто официально, словно упрекает его в чем-то. Главные сплетники инфоканалов не преминули отметить, что главный консул находился в клубе «68», причем его в кои-то веки не сопровождал его партнер, зато – сопровождали эксперты и вице-консул, которые специализировались на новых технологиях, и не значит ли это очередной рывок НТР? Можно было вздохнуть с облегчением, сплетни забродили, но не те, которые оскорбили бы его и ранили Абеля, но легче не становилось. И настроение ухудшалось, хотя еще утром Фабиан считал, что хуже быть просто не может.
Он вызвал Альберта. Глядя в сторону, стараясь звучать как можно более безразлично, он спросил:
– Как дела у Абеля?
– Без изменений. Врачи умеренно оптимистичны. – Скучным голосом сообщил Альберт.
Фабиан посмотел на него – Альберт стоял, глядя куда-то вверх. Фабиан хотел выгнать его снова, как вчера, и тянул.
После бесконечной паузы Альберт сообщил все тем же тусклым, безэмоциональным голосом:
– Теодор сообщил также, что доктор Аддинк пригласил доктора Агазариана.
Фабиан выгнал его. Заметался по кабинету. Заставил себя успокоиться, даже смог вернуться к делам. Вечером сказал Альберту, чтобы сообщил охране, что они едут в центр.
В гараже он замер на секунду, увидев у машины Руминидиса собственной персоной. Скрипнул зубами, молча уселся в машину. Руминидис тоже не счел нужным поздороваться. Но он был доволен. Это чувствовалось по всей его фигуре, по особому, одобрительному молчанию, даже по тому, как он сдерживал улыбку.
Фабиан шел по коридору уверенной походкой, словно нисколько не сомневался ни в себе, ни в Абеле, ни в том, что солнце встает по его желанию. А перед дверью был вынужден собрать все свое самообладание, чтобы браться за ручку двери уверенной рукой и входить в палату все той же решительной походкой.
Рядом с кроватью Абеля сидел Енох Агазариан собственной персоной, пил кофе, лоснился от счастья, вскочил, когда Фабиан вошел, рассыпался в приветствиях, поинтересовался, как прошел день. Абель покосился на него и отвернулся.
– Неплохо, – вежливо ответил Фабиан, избегая глядеть на Абеля. Но он встал рядом с кроватью, провел пальцами по его плечу, затем нагнулся и легко поцеловал его в щеку. Поставив стул, он уселся, взял руку Абеля. Счастье, что она была не в экзопротезе. Счастье, что Абель ощущал прикосновения. Фабиан обратился к Агазариану: – Но я удивлен видеть вас здесь. С другой стороны, следует ли радоваться и мне? Абель?
– Ты можешь порадоваться в этом дурацком «68» со своими вице-консулами, – огрызнулся он.
Фабиан ухмыльнулся, поднес его руку к своим губам, легонько прикусил палец.
– Для обсуждения потенциальных тем деятельности это не самое худшее место. Пафосные загородные клубы с серебряными столовыми приборами и унылым струнным трио могут иногда отвратительно действовать на нервы, – беспечно отозвался Фабиан. Абель негодующе хмыкнул. Агазариан переводил настороженный взгляд с него на Фабиана и не очень хорошо представлял, что следует делать. – Кстати, хочешь побывать там?
– Гад, – прошипел Абель.
– Скажем, на следующих выходных. Твои врачи уверены, что к тому времени тебя уже могут выписать.
– Самовлюбленный павлин, – огрызнулся Абель.
– Восхитительная самокритичность.
– Ты не разглядишь ее, даже если она свалится тебе на голову.
– Если мне на голову свалится твоя самокритичность, боюсь, я буду погребен под ней навечно, – озорно улыбнулся Фабиан. Абель непроизвольно улыбнулся.
– Зараза консульская, – буркнул он куда более миролюбиво.
Фабиан посмотрел на Агазариана, улыбнулся, пожал плечами, сжал руку Абеля в своих руках.
– Так каковы результаты вашего визита, Енох? – поинтересовался он. Как бы между прочим, словно о чем-то, что интересовало его в последнюю очередь, что было несущественным, но могло оказаться приятным, не более.
И Енох Агазариан начал рассказывать.
О проекте, который самую малость продвинулся вперед, о механизме лечения, который был немного скорректирован с учетом некоторых новейших открытий, о группе пациентов, которую уже сформировали, и о тех результатах, в которых уже можно не сомневаться.
Для Фабиана в его монологе было совсем немного нового. Он-то знал все то, что рассказывал Агазариан, потому что не переставал интересоваться. Но когда он поглядывал на Абеля, то начинал волноваться вместе с ним, потому что не в силах был оставаться спокойным, ощущая, чувствуя те волны страха, неуверенности, робости, робкой надежды, которые исходили от него.
– Я очень рад, что Абель согласился принимать участие в нашей программе, – закончил Агазариан. – Знаете, не в последнюю очередь потому, что чем больше мы занимаемся нашей программой, тем больше мы убеждены, что она помогает. До сих пор у нас не возникло необходимости исключать ни одного из участников, хотя Абель не даст соврать, мы слишком часто вынуждены прерывать исследования, потому что в программе не остается ни одного пациента. И насколько позволяет нам судить статистика, мы уже можем рассчитывать на продление жизни пациентов в два, а то и два с половиной раза. А мы еще в самом начале.
Он бережно похлопал Абеля по руке.
– Абель, милый, я опытом своим вынуждаем не быть слишком оптимистичным. Не та у меня тема, чтобы можно было так просто разбрасываться обещаниями, – продолжил он. – Но здесь, в данном случае, моя вера подтверждается и цифрами. Ты сам видел эти интервью.
