– Я тоже один из этих мудаков, которые чего-то хотят и на что рассчитывают, – усмехнулся Фабиан, покосившись на него.

– Да ладно, – ехидно прищурился Аластер. – Один из них, – передразнил он Фабиана, и весь его вид вопил: не верю.

Тот дернул плечом – мол, понимай, как хочешь.

Аластер неожиданно развернулся к нему.

– И как оно наверху, Фальк? – с алчным любопытством спросил он. Фабиан чуть не вздрогнул от неожиданности, настолько внезапна была эта перемена от зрелого, довольного жизнью буржуа к жадному до чужой жизни подростку – тому, которого Фабиан знал давным-давно и, кажется, о котором забыл. – Не стынут твои руки-ноги, не сжимается сердце? Не страшно тебе смотреть вниз?

– Ты думаешь, я вижу этот низ, Армониа? – подавшись к нему, прошептал Фабиан. – Я вижу нижние этажи, а за ними – снова этажи, и долго еще этажи. Сдохнешь, пока к самому низу скатишься.

– Готовишься к худшему, Фальк? – прищурился Аластер.

– Нет, – покачал головой Фабиан. – Не хочу забывать, что я оставил за спиной.

– А наверху? Что тебя ждет наверху?

Фабиан непонимающе смотрел на него.

– Тебя. На самом верху. Одного. – Пояснил Аластер. – Ты ведь будешь стоять один. Ни тебе… никого, Фальк. Не считать же за кого-то этих твоих… мелочь ту, которую ты до своей спальни допускаешь. Никого не было, никого не предвидится, ты будешь стоять там один. И поэтому я спрашиваю: дальше что?

– Какие-то жалкие семь лет с занудой Лорманом сделали из тебя такого же зануду. – Неодобрительно поморщился Фабиан.

– Семь с половиной, и завидуй молча, Фальк. – Аластер откинулся на спинку стула. – То есть я прав, и ты действительно намерен добраться до самого верха? И во всей этой камарилье меня, скудоумного, интересует один вопрос: как ты собираешься одолеть Велойча? Он-то тебе на самом верху ни с какой стороны не сдался. А он, я так понимаю, тоже хочет стоять наверху. И желательно прятаться при этом за твоей спиной.

Аластер стрельнул глазами по сторонам.

– Он же все там же заказывает свои сиськи? – злорадно ухмыльнувшись, шепотом спросил он, глядя на Фабиана счастливыми наглыми глазами.

Фабиан фыркнул, заухмылялся и закивал головой.

Атанасиус Елфимов был возмущен, что его в очередной раз отвлекают от важных дел эти ублюдки из центра. Он не сдержался и высказал свое негодование и Фабиану лично.

– Я могу вернуться в столицу, Атанасиус, – терпеливо ответил на это Фабиан. – А там высказать некоторые сомнения в необходимости избыточного финансирования твоих прожектов. Ты добиваешься этого?

Елфимов заюлил, начал было говорить, что Фабиан неправильно его понял, что это общая тенденция у высокопоставленных лиц – неправильно понимать творцов от науки, и вообще: у него уйма дел. Нет, конечно, если Фабиан действительно нуждается в том, чтобы его сопровождал именно Елфимов, он, так и быть, согласится составить ему компанию. Но едва ли Фабиану так уж приятно и необходимо общество именно такого старого и жалкого человечишки, как он.

Фабиан выслушал эту тираду, ухмыляясь. Елфимов с надеждой посмотрел на него, сморщился.

– Что, нужно, чтобы я? – уныло спросил он.

– Нахрен мне нужно это счастье, – утешил его Фабиан. – Я говорил с парой человек из минобороны. И с геологами. После того как вышли репортажи. Этот твой Питер Пен ведь не все рассказал и показал?

– Абель? Да он и мне не все показывает. Держит лабораторные журналы зашифрованными, сволочь, – обиженно пожаловался Елфимов. – Думаешь, тебе без этих падальщиков покажет больше? – оживился он. – Давай-ка, пойдем-ка, посмотрим.

Он нетерпеливо бегал по кабинету, подгоняя Фабиана. А тот все не спешил, забавляясь; и по пути во второй блок он расспрашивал Елфимова о всякой дребедени, но не об экзоскелете и не о команде его разработчиков, хотя Елфимов мог говорить только о них.

Фабиан не сразу смог избавиться от него: пришлось открытым текстом отослать Елфимова заниматься своими непосредственными обязанностями, а не сопеть у него за плечом.

– Я фигею, – звонким голосом сказал Абель Аддинк. – Дядюшка Атанасиус даже не огрызнулся. Здорово, наверное, иметь над ним абсолютную власть. А вам чего нужно-то? Да еще и без журналюг, покрасоваться-то не перед кем.

Фабиан скупо улыбнулся.

– Я поговорил с экспертами из военной промышленности, из тяжелого машиностроения, с медиками. Со специалистами по ИИ, кстати, тоже. – Неторопливо произнес он, глядя на него – изучая – самую малость, недоверчиво, осторожно любуясь. – Хотите ознакомиться с их заключениями?

– А стóит? – подозрительно глядя на него, спросил Абель.

Фабиан пожал плечами.

– Не хотите рассказать мне чуть больше, чем журналюгам и дядюшке Атанасиусу? – предложил он. – В конце концов, у меня возможностей побольше будет. А лет мне поменьше, что некоторым образом ограничивает косность мышления.

Абель переглянулся с Генрихом.

– Чего бы нет, – осторожно сказал тот.

– Давайте, – в тон ему произнес Абель.

Фабиан приколол на лацкан пиджака мини-камеру.

– Для потомков, – пояснил он.

– Хорошее дело, – одобрил Абель.

– Это же совершенно необязательно, чтобы в экзоскелет были помещены именно вы? – спросил Фабиан. – Или он настроен исключительно на определенные нервные импульсы?

– Как правило. Но существует возможность выбора из нескольких мастеров. Генрих, покажешь?

И Абель рассказывал, объяснял, прогнозировал, злился на себя за свои оплошности, хмурился и снова оживлялся; и Фабиан слушал, задавал вопросы, уточнял, подбадривал и подтрунивал, сидя рядом с ним, почти касаясь его рукой. Он давно научился поддерживать относительно осмысленную беседу, не приходя в сознание; эта – оказывалась невероятно интересной, но Фабиан рассчитывал убедиться в ее плодотворности много позже. А пока он просто сидел рядом с Абелем Аддинком, любовался им и слушал его голос.

========== Часть 33 ==========

Самым сложным в отношениях с Велойчем было умение не отдаляться от него на слишком долгое время. Иногда казалось, что Фабиан не преуспевал в этом умении: вынужденно ли, произвольно, он оказывался слишком далеко от Велойча на слишком длительный срок. Он-то мог быть относительно спокоен: благодаря Михаилу Томазину, который по мельчайшим деталям мог восстановить в подробностях общественную и личную жизнь любого из обитателей Консулата; благодаря Альберту, обладавшему невероятной способностью влезть под кожу любой мелкой сошке, которая знала подчас куда больше о жизни сошки повыше, чем даже та о себе; благодаря другим, самым многочисленным источникам информации, благодаря себе самому наконец он знал, чем занимается, чем жив и чем дышит Эрик Велойч. Но этого было недостаточно. Как бы этот скользкий тип ни уверял Фабиана в своей преданности – никогда открыто, всегда намеками, обстоятельными, недвусмысленными, но намеками, – Фабиан отлично знал: эта преданность не основана ни на чем глубоком, не проросла корнями в самую его душу, а имеет причиной банальную корысть. До тех пор, пока Фабиан успешен, Велойч приятельствовал с ним. Как только под Фабианом зашатается пьедестал, Велойч отпрыгнет в сторону, а затем еще и подтолкнет, чтобы падение оказалось окончательным и неотвратимым. Оно, конечно, сложно придется Велойчу, если он останется без союзника: очередной первый консул, бывший пару лет назад вице при третьем консуле, двадцать месяцев назад оказавшийся четвертым консулом, два месяца назад единогласно избранный первым, решивший отчего-то, что такому успеху причиной исключительно его заслуги, а не прихоть фортуны, едва ли задержится надолго. Он взялся энергично наводить свои порядки в консулате. Фабиан помалкивал. Велойч – тем более. Восторга по отношению к первому консулу ни один из них не испытывал, мешать ему не мешали, помогать не спешили. Фабиан благодушно разводил руками, когда новоиспеченный первый критиковал его. Мол, юн еще в сравнении с вами, господин первый консул, давеча вон тридцать пять стукнуло, куда мне до ваших пятидесяти двух. Велойч не спешил выступать на стороне Фабиана, хотя вроде все знали, что эти двое приятельствуют достаточно давно, и Велойч как правило и не скрывает, что относится к Фабиану чуть лучше, чем ко многим и многим другим. Эта нейтральность Велойча – кажущаяся нейтральность – словно подстегивала первого консула Кристиана Студта на более обстоятельную критику Фабиана. Назойливую, если быть точней. Фабиан все помалкивал, тем более Студт обставлял эту критику ловко, так, чтобы невозможен был прямой ответ. Он то интервью давал, в котором высказывал некоторые сомнения в целесообразности действий, предпринимаем «нашим самым юным коллегой» – как же Фабиан ненавидел это постоянное напоминание; то на заседаниях, на которых председательствовал, выслушивал критиков проектов, за которыми присматривал Фабиан, но ни слова не давал ни ему, ни защитникам проектов; то еще что-то неопределенное, двусмысленное, исключавшее прямой ответ и лишавшее Фабиана возможности защищаться –как будто он собирался. Злиться по этому поводу тоже получалось исключительно наедине с собой: Велойч только позлорадствовал бы, да еще и поделился возмущениями своего «младшего коллеги» с кем-то, кто непременно донесет это до Студта. Вступать в опосредованную полемику на инфоканалах – это было так глупо, что Фабиана передергивало об одной мысли об этом. И тем более сложно было поддерживать приятельство с Велойчем, который, казалось, общался со Студтом с огромным удовольствием.