Фабиан слушал его, даже задавал вопросы. Аддинк охотно на них отвечал, не отвлекаясь от танца. Корштайн-Рейхенбек заалелась, запыхалась, ее волосы растрепались, она шумно выдыхала, словно с трудом переводя дыхание.

– Эх, жаль, дражайшая тетушка Мелхола, что ты не сможешь поравняться с этой железякой, – печально вздохнул Аддинк. – Лисистрат, сколько там в батареях заряда осталось?

Искусственный интеллект послушно ответил, что батареи наполнены на двадцать четыре процента, что соответствует полутора часам легкой двигательной активности, тридцати минутам средне-тяжелой двигательной активности или пятнадцати минутам очень тяжелой активности.

– Для неосведомленных поясню, – жизнерадостно произнес Аддинк, лунной походкой двигаясь к пульту, а затем становясь на лист контактной зарядки, – я могу полтора часа танцевать, тридцать минут танцевать, вертя, эмм, ну не тетушку Мелхолу, а Китти, милую Китти, вокруг своей оси. С тетушкой Мелхолой эта деятельность сократилась бы где-то на пятнадцать-семнадцать процентов. И прошу отметить мою беспардонную лесть. – Он повернулся к Корштайн-Рейхенбек и растянул губы в улыбке от уха до уха. – Ну либо пятнадцать минут на каких-нибудь урановых рудниках. Если, конечно посылать на их разработки приговоренных к смерти бедолаг без защитных костюмов. В защитном костюме это время сократится еще на двадцать процентов.

Он потоптался на месте, развернулся, посмотрел уровень зарядки на мониторе, тяжело вздохнул.

– Ну мне-то пофигу, что я стою. – Печально признался он. – Меня со всех сторон поддерживает этот каркас. Но в общем мне нужно еще полчаса постоять, чтобы как следует потаскать вас по всем закоулкам нашего блока. Величайший, смертоноснейший и блистательнейший государственный муж ведь не против того, чтобы осквернить подошвы своих государственных ботинок передвижениями по ремесленным мастерским? – кротко спросил он, невинно глядя на Фабиана ярко-голубыми, невинными, счастливейшими глазами.

– Смиреннейший и недостойный ремесленник от политики будет счастлив освятить подошвы своих презренных ног прикосновением к закоулкам священного храма науки, – выпрямившись, вскинув голову, глядя на него самую малость свысока – так, чтобы это хорошо смотрелось на экранах, ответил Фабиан. Произнести это губами, которые не подрагивали от смеха и не растягивались в улыбке, было невероятно сложно, но он справился. И он самодовольно ухмыльнулся правой стороной рта, которая не видна была журналистам, но видна – Абелю, когда у того разочарованно потускнели глаза.

– Только если. – Буркнул Абель. – Тетушка Мелхола, вы можете идти по своим важным интриганским делам, – повернулся он к Корштайн-Рейхенбек. Которая испуганно заморгала. – Ну там, посплетничать о похождениях дядюшки Атанасиуса, повозмущаться, что он жутко близок к смиреннейшему и недостойному ремесленнику от политики номер пять, или что там еще вас важного ждет, – задумчиво добавил Абель. – Как видите, я совершенно безобиден, вежлив и терпелив. Господин Фальк ваан Равенсбург совершенно терпелив и вежлив. Насчет безобидности узнаем недели через две, когда наш центр либо закроют, либо не закроют. Тем более нам все равно нужно полчаса трепаться о сиськах эстрадных звезд… ну или о чем там, пока эта жестянка заряжается. Лисистрат, сколько там заряду добавилось?

Лисистрат сообщил о восьми процентах.

Аддинк посмотрел себе под ноги и обиженно оттопырил губу.

Корштайн-Рейхенбек испуганно посмотрела на Фабиана – он был спокоен. Доволен. Благодушен. Искренне улыбался. Согласно кивнул.

– Думаю, мы отлично поладим с господином Аддинком. Кажется, мы уже отлично ладим с ним, – произнес он.

Она повернулась к Абелю.

– Тетушка Мелхола, я буду стараться изо всех сил, – широко распахнув глаза, честно пообещал Абель.

Она пожала руку Фабиану, журналистам, подошла к Абелю, сунула ему под нос кулак и протянула руку.

– Вздумаешь сжать слишком сильно – лишу полутора лаборантских ставок и открытого кредита в шоколадной лавке, – предупредила она.

– Злая ты, – надулся Абель, но осторожно пожал ее руку.

Она кивнула, подняла манипулятор, начала рассматривать его ладонь.

– Вы еще и термодатчики установили? – спросила она.

– Не-а. Простой силикон с низкой теплопроводностью эконом-класса. Он соответствует теплопроводности искусственной кожи почти полностью, до натуральной далековато, но неплохо, – охотно ответил Абель.

– Почему? – спросил Фабиан.

– А зачем напрягаться? – отозвался Абель. – Если предположить, что похожие манипуляторы будут применяться автономно, не в тандеме с человеческой рукой, то в зависимости от сферы применения можно будет подбирать и обивку. А тут – что есть, то и есть, главное, чтобы датчиков побольше можно было утопить. Ну и чтобы не грелся сильно, если шарниры вдруг перегреются.

Корштайн-Рейхенбек еще раз оглянулась на Фабиана, который смотрел на нее так, как сытый удав на кролика: уберись, гадское племя, не мозоль глаза. Она подчинилась.

Фабиан подошел к Абелю, протянул ему руку.

– Мне любопытно, что госпожа Корштайн-Рейхенбек имела в виду, грозя вам страшными карами, – произнес он.

– Мы почти три недели бились, чтобы толково настроить датчики давления и цепь к искусственным нейронам, – охотно пояснил Абель. – Даже графики составили. Рукопожатия в зависимости от субъективного восприятия объекта. Генрих, будь хорошей девочкой, покажи дяде политику графики. А я пока пожму ему руку.

На стеклянной перегородке появился график, по оси ординат – единицы, по оси абсцисс – Ньютоны.

– Совершенно условные единицы, – флегматично пояснил Генрих, проведя указкой по оси ординат. – Единица примерно соответствует желанию бить морду, когда видишь, десятка – жажду заняться оральным сексом на площади Второй Республики. Ну, если совсем-пресовсем условно. Вы понимаете, – дернул он плечом.

Фабиан подавил смех.

– С трудом, – признался он, изучая график. – Возможно, если соответствовать этому графику, мой эмоциональный диапазон едва ли достигает четырех. Странная шляпа, оказывается. Что, действительно, при десяти баллах пожимаешь руку совсем слабо?

– Там другая фишка же, – снисходительно пояснил Генрих. – Не в пожатии, а в…

– Соблазнении, – интимно промурлыкал Абель, преданно глядя Фабиану в глаза. – А ему сила противопоказана.

К своему удивлению, к своему стыду, черт побери, Фабиан почувствовал, как вспыхнула кровь в его жилах. Он криво усмехнулся и посмотрел на Генриха.

– Вы соблазняли друг друга на виду у Лисистрата, чтобы установить это? – глубоким, темным голосом спросил он.

Генрих задержал дыхание, подобрался, беспокойно посмотрел на Абеля.

– Да нет, – успокаивающе произнес Абель. – Произвели перекрестный анализ теоретического материала.

– Вот как? – повернулся к нему Фабиан.

– Ага. Заставили Китти прочесть целых три любовных романа. Правда, дорогая? – виновато спросил он у лаборантки.

Китти выглянула из-за его плеча, жалобно посмотела на Фабиана и часто закивала головой.

Фабиан захохотал. Абель высокомерно посмотрел на Генриха.

– Так что там с рукопожатиями? – спросил Фабиан.

– Давайте пять, – азартно произнес Абель. – Значит, идем по графику. Единица. Вы мечтаете сдать меня в крематорий, но только возможная выгода от бюро донорских органов останавливает вас от этого шага. Я мечтаю применить к вам как минимум двенадцать китайских пыток, но меня останавливает одно – я не некромант и вас не воскрешу, поэтому приходится смириться с одной. В любом случае руки мыть после рукопожатия буду очень тщательно.

Он сжал руку Фабиана сначала совсем легко, затем, глядя ему в глаза – куда сильней, так, что кости захрустели. И при этом Фабиан мог подтвердить: совершенно человеческое рукопожатие.

– А на что способен этот манипулятор, если применять его не для рукопожатий? – спросил Фабиан, глядя на график и снова на Абеля.

– Так… если брать его изолированно, да? Чисто теоретически должен поднимать и удерживать около пятисот килограммов. По крайней мере, расчеты подтверждают, – охотно ответил Абель. – Это стекло пробьет запросто. Ваш череп – тоже. Ваше самолюбие – вот тут хрен с два. Для него нужен промышленный манипулятор экстра-класса.