Не успел граф де Лозен откланяться, как принялся размышлять об успехе своего предприятия; наконец-то он мог похвалиться, что выиграл с одной простой попытки, и потому он не преминул в точности придерживаться того, что обещал принцессе, которая, со своей стороны, была не менее рада положиться на единственного человека, который был способен приносить ей надежные известия обо всем, что творилось при дворе. Она видела его полную преданность и рвение, с которым он старался разузнать все самое тайное. И принцесса была до такой степени рада, что с трудом сдерживалась.

Так прошло некоторое время, и господин де Лозен, который продолжал гнуть свою линию и умножать усердие, наконец убедился, что достаточно завоевал ее расположение, чтобы, если судьба останется к нему столь же благосклонна, надеяться однажды завоевать еще больше; и его все более воодушевляло желание добиться успеха.

Однажды утром он явился раньше обычного — случайно ли, намеренно ли, или и вправду имея сообщить Мадмуазель какую-то новость, — и, поднявшись по лестнице и дойдя до самой комнаты принцессы, он, как всегда, хотел войти, но, приоткрыв дверь, заметил принцессу перед зеркалом, с приоткрытой грудью. Он отступил и прикрыл дверь, из почтения не решаясь войти. Мадмуазель, заметив что-то мельком и услыхав, как закрылась дверь, громко позвала и с большой поспешностью осведомилась о том, кто это был, а когда к ней подошли, спросила: «Разве это не господин де Лозен?» Особа, пошедшая взглянуть, ответила, что да. «Пусть войдет!» — несколько раз воскликнула принцесса. Господин де Лозен вошел и отвесил ей низкий поклон, а Мадмуазель сказала: «Сударь, почему бы не войти без этих церемоний? Как, — продолжала принцесса, улыбаясь, — разве за дамами ухаживают, убегая?» «До сих пор, — отвечал он, — я знал свой долг перед обычными дамами, но никогда не мог выучить, что подобает королевским особам, а если знал, то недавно все позабыл». «Что вы хотите сказать?» «Что я хочу сказать? — отвечал господин де Лозен. — Как! Ваше Королевское Высочество желает, чтобы, позабыв о почтении, я вступил в поединок, который, как предвижу, полностью меня погубит?» «Что вы опять хотите этим сказать, — повторила она, улыбаясь. — Я ничего не смыслю в ваших речах. Объяснитесь получше, если хотите, чтобы я вас поняла». «Ах, — откликнулся господин де Лозен, — боюсь, что я, к несчастью, и так объяснился слишком ясно, но если Ваше Королевское Высочество делает вид, что меня не понимает, то я объяснюсь открыто, когда мне будет на то дано позволение». «Я хочу, чтобы это было сейчас», — сказала она, продолжая улыбаться. «Раз Ваше Королевское Высочество повелевает, — ответил господин де Лозен, — я повинуюсь. Когда я приоткрыл дверь вашей комнаты и шагнул внутрь, то первое, что предстало перед моим взором, была ваша королевская особа, но в столь ослепительном виде, что мои глаза никогда не испытывали такого потрясения, и оно или же страх проявить непочтение и потерпеть крушение, заставили меня поспешно удалиться. Я не менее прочих люблю прекрасное, а войдя к вам в комнату, я издали заметил луч сияющего блеска вашей королевской особы, — я хочу сказать, Вашего Королевского Высочества, в котором собраны все грации и красоты, способные прельщать взор; ибо, хотя вы всегда очаровательны, лилейная белизна, которую вы скрываете под нитью или шелком, эта белоснежная грудь, которую вы не могли укрыть от моего взора, в соединении с величием вашей фигуры, оказали на меня то же действие, что и на высочайших владык мира. Соединение стольких чудес не может не вызывать желания их созерцать. Я знаю, что созерцание прекрасного приносит удовольствие, удовольствие разжигает желание, а желание стремится к наслаждению. Одним словом, мне было не уйти от этих чар, ставших моим несчастьем. Увы! Ныне я понимаю, сколь прекрасно и выгодно звание короля или правителя, ибо лишь им дано безнаказанно стремиться к обладанию этой красотой. Да, Мадмуазель, я утверждаю, что тот, кто вправе вздыхать по прелестям Вашего Королевского Высочества, — без сомнения, счастливейший человек на свете; конечно, блаженство того, кто станет их обладателем, будет еще большим». «Меньшего я и не ожидала от вас, господин де Лозен, — сказала Мадмуазель, — и предчувствовала, что представление, которое вы разыграли у дверей моей комнаты, закончится галантностью, прекрасно измышленной и воплощенной». «Ах, Мадмуазель, — отвечал господин де Лозен, — как же низко Ваше Королевское Высочество обо мне судит, так думая! Почтение, которым я вам обязан, и обет закончить свои дни в служении вам не принудят меня утаивать мысли, и если надо, то я готов поведать о том всему миру». «Так вы, сударь, думаете, — отвечала Мадмуазель, — что лишь короли и правители имеют законное право стремиться к прекрасному? Разве вам не ведомо, что на это может претендовать лишь достоинство и что ни кровь, ни титулы не прибавят ценности, если, кроме них, ничего нет? Вам известно, что бесчисленное множество людей, без поддержки рождения или крови, завоевывали право желать величия, исключительно благодаря собственным достоинствам. И я, не кривя душой, могу сказать, что первый среди них граф де Лозен, иначе господин де Пегилен, и если по своим качествам он отличается от людей заурядных, то это способно возвысить его, причем с полным основанием, до необычных высот. Не хочу говорить больше, но когда бы вы знали, как я вас ценю, то не завидовали бы другим титулам, если мое уважение для вас и вправду что-то значит». «Ах, Мадмуазель, — отвечал господин де Лозен, — как я счастлив, что имел честь вам понравиться! И вдвойне счастлив тем, что вы меня немного цените! Да, Мадмуазель, раз Ваше Королевское Высочество соблаговолили объявить мне о столь непомерном счастье, позвольте мне предаться сладким порывам, которые вызывает ощущаемая мной радость, и дать мой душе обнаружить своими движениями тот экстаз, в который погрузили ее ваши последние слова. Ибо, если это правда, — в чем невозможно сомневаться, зная искренность вашей души, — разве нет у меня оснований считать себя счастливейшим из людей? Что я могу сделать, дабы выразить свою признательность за все, чем обязан Вашему Королевскому Высочеству? Как я несчастен, что могу лишь этого желать, причем тщетно, вовеки не имея возможности расплатиться за самое ничтожное из ваших благодеяний!» «Я ничего от вас не требую, — сказала Мадмуазель, — лишь продолжайте этого желать и, если представится случай, исполните желаемое». «Да, Мадмуазель, — отвечал господин де Лозен, — я отважусь желать, предпринять и исполнить все, служа Вашему Королевскому Высочеству вплоть до последнего вздоха».

Вот неплохое продвижение для нашего новоиспеченного любовника; по моему мнению, ему никогда не доводилось проводить столь сомнительное и отважное предприятие с таким успехом, а последний разговор, позволявший ему надеяться, стал для него лакомой наживкой: из него он почерпнул отвагу следовать своей судьбе до самого конца. Некоторое время он провел в таком положении, продолжая с более чем обычным прилежанием служить Мадмуазель; и по мере того как замечал, что принцесса с удовольствием его терпела, не упускал ничего, на что способен острый ум, чтобы поддержать себя в ее добром мнении; он всегда находил случай для сотни любезностей, приходивших ему на ум; и во всех беседах с принцессой он своими поступками проявлял такую почтительность, а нравом — веселость, что в придачу к живости ума и силе суждений все это было слишком сильно, чтобы ему сопротивляться. И Мадмуазель, чей ум более других был способен судить о таких вещах, черпала в том слишком много удовольствия, чтобы ему не поддаться, тем самым утрачивая способность сопротивляться. Она бывала в восторге, когда видела, как он входит в ее покои, ибо считала его своим безусловным завоеванием, и бросала все занятия ради беседы с ним, ни в чем другом не находя такой отрады.

Так обстояли дела, меж тем как граф де Лозен, с каждым днем влюбленности в Мадмуазель становясь все смелее с ней и ближе, надумал способ узнать, подлинным или ложным, призрачным или реальным было его счастье. Как вы увидите, предприятие это было необычное, но чудесно ему удавшееся, поскольку он убедился в своем безусловном успехе.