Мари-Мадлен Пиош де Ла Вернь, графиню де Лафайет (1634–1693), с госпожой де Севинье связывали не только дружеские, но и родственные — вернее, свойственные — отношения: ее мать вторым браком вышла за Рено де Севинье, который приходился дядей мужу госпожи де Севинье. Тогда же, по-видимому, завязалось их знакомство. В 1659 г., когда был опубликован портрет маркизы, госпожа де Лафайет сама уже была замужем, ей исполнилось двадцать пять лет, то есть она пересекла грань между молодостью и зрелостью. Вряд ли случайно, что именно в это время появляется ее первое литературное произведение. Оно написано от лица «Неизвестного»: скрывшись под маской анонимного поклонника госпожи де Севинье, госпожа де Лафайет начинает игру с читателем, которую будет вести всю жизнь, никогда не признаваясь в авторстве собственных сочинений. Но «Портрет госпожи де Севинье» подразумевает лишь полупрозрачную завесу тайны, именно поэтому рядом с изображением портретируемой вырисовывается образ ее подруги, самой госпожи де Лафайет. Возникает своеобразный любовный треугольник: «Неизвестный» — госпожа де Севинье — госпожа де Лафайет; мнимое соперничество между «Неизвестным» и госпожой де Лафайет порождает игру иллюзий, столь любимую литературой и искусством конца XVI — середины XVII в.

Женщина, под видом мужчины ухаживающая за другой дамой, нередко появлялась на театральных подмостках эпохи. Даже оставляя в стороне шекспировских героинь, охотно переодевавшихся в мужское платье (их появление было связано со спецификой английского театра, где женские роли исполнялись мальчиками), здесь вспоминается пьеса Тирсо де Молина «Дон Хиль — зеленые штаны» и похожая коллизия, позже использованная Гольдони в «Слуге двух господ». Помимо эротического и, до определенной степени, комического эффекта, эта травестия обладала мощным воспитательным потенциалом. Играя роль кавалера, женщина обучала противоположный пол, как следует вести себя с дамами. Для этих же целей, заметим, создается такой знаменитый путеводитель по чувствам, как «Карта страны Нежности», о которой пойдет речь в четвертой главе.

Говоря о внешности госпожи де Севинье, «Неизвестный» прибегает к формуле отказа от описания, которая уже фигурировала в «Характере госпожи д’Олонн». Однако, в отличие от Сент-Эвремона, госпожа де Лафайет избегает внешних характеристик не только потому, что они банальны. С ее точки зрения, портрет не должен брать на себя роль зеркала: портретируемая, без сомнения, знает, как выглядит. Однако зеркальное отражение статично и не передает всего того, что видят посторонние глаза, когда госпожа де Севинье увлечена беседой и сама себя не видит. Госпожа де Лафайет стремится изобразить подругу в движении: вот она засмеялась, вот оживленно разговаривает, вот приветливо прощается с очередным гостем, который уходит в полной уверенности, что хозяйка от него без ума…

Как пишет госпожа де Лафайет, все это госпожа де Севинье вряд ли знает, поскольку не имеет привычки беседовать с зеркалом. Это, естественно, следует понимать в том смысле, что ей чуждо самолюбование (дама перед зеркалом — один из любимых моралистических сюжетов эпохи). Но стоит обратить внимание на использованное выражение. Судя по письмам и по этим портретам, круг госпожи де Севинье говорил на языке, в значительной степени насыщенном пословицами, поговорками и устойчивыми оборотами. Бюсси, рассуждая о качествах кузины, замечал, что «не все то золото, что блестит» и что «глаза — зеркало души»; госпожа де Лафайет — что той вряд ли вздумается беседовать с зеркалом, а сама госпожа де Севинье в письме к Бюсси возмущалась, что тот потчует ее сказками на манер «Ослиной шкуры», или радовалась, что вскормленных им змей и жаб высидела их общая знакомая, а не он сам. Хотя исследователи датируют начало увлечения волшебными сказками лишь 1685 г. (а сказки Перро появились еще позже, в 1690-х гг., в частности, «Ослиная шкура» — в 1695 г.), их присутствие уже ощутимо в образах и выражениях, используемых хорошим обществом.

Кроме того, язык госпожи де Лафайет отмечен некоторой «прециозностью» — склонностью к лингвистическим странностям, вычурности и повышенным вниманием к оттенкам эмоций. Упоминание «нежности» выдает в ней читательницу романов госпожи де Скюдери, сделавшей это слово важнейшим понятием прециозного лексикона. При помощи этого неологизма ей удается легко соскользнуть из номинальной сферы «любви» (как известно, брак госпожи де Севинье был не слишком удачен) в сферу «дружбы» (потенциальному переносу невостребованных чувств на собственный пол). Но здесь следует сделать оговорку. Нельзя исключать, что современному читателю такой перенос кажется более недвусмысленным, нежели того хотел автор. Однако еще раз подчеркнем, что речь идет именно о нежности. Как будет видно ниже, госпожа де Скюдери считала различие между нежностью и любовью основополагающим: первое чувство контролируется, дозволено даже незамужним девушкам (и уж тем более вдовам) и распространяется на оба пола. У госпожи де Скюдери к «нежным друзьям» причислялись как кавалеры, так и дамы. Своеобразный «отказ от любви» в пользу дружбы — характерная черта этого поколения: на нем строились отношения между госпожой де Скюдери и Полем Пелиссоном, госпожой де Лафайет и герцогом де Ларошфуко, и, в конце концов, госпожой де Севинье и госпожой де Лафайет.

«Портрет госпожи де Севинье» вышел в свет в 1659 г. сразу в двух изданиях: сперва в «Различных портретах», затем в «Собрании портретов и похвальных слов».

Все, кто берется за портреты красавиц, выбиваются из сил, их приукрашивая, чтобы угодить, и никогда не решаются указать на единый недостаток; что до меня, сударыня, то, пользуясь привилегией быть вам неизвестным, я нарисую вас без оглядки и без стеснения выскажу все, как есть, не боясь навлечь ваш гнев; к своему отчаянию, я не в силах поведать вам ничего неприятного, а то какой досадой для меня было бы видеть, что, укорив вас в тысяче недостатков, сей неизвестный встречает у вас столь же радушный прием, как и те, кто всю жизнь вас превозносил. Не хочу засыпать вас похвалами и растрачивать слова на то, что вы замечательно сложены, что цвет вашего лица отличается красотой и свежестью, как будто вам не более двадцати лет, что у вас несравненный рот, зубы и волосы; не имею желания об этом говорить, ваше зеркало достаточно красноречиво, но раз вам вряд ли вздумается с ним беседовать, оно не сможет сказать, как вы милы и очаровательны, когда говорите; хочу, чтобы об этом вы узнали от меня.

Знайте, сударыня, если до сих пор сие вам неведомо, что ваш ум удивительно красит вашу особу и в мире не найти никого милей. Когда вы оживлены беседой, из которой изгнана принужденность, ваши речи столь очаровательны и так вам идут, что собирают вокруг вас Смех и Грации; блеск вашего ума заставляет сиять ваше лицо и глаза, и, хотя считается, что уму положено поражать лишь слух, ваш ослепляет взгляд; слушая вас, никому не придет в голову судить, достаточно ли правильны черты вашего лица, всем кажется, что в мире нет красоты более совершенной. Из сказанного вы можете заключить, что коли я неизвестен вам, то вы мне знакомы и я не раз видел вас и с вами разговаривал, разведывая, что именно придает вам эту приятность, которой дивится свет; однако, сударыня, я хотел бы явить вам не меньшую осведомленность в самой сути, а не только знание приятных качеств, и так для всех чувствительных. У вас высокая и благородная душа, склонная расточать свои сокровища и не способная унизиться до того, чтобы дать себе труд их копить. Вы чувствительны к славе и честолюбию и в не меньшей мере к удовольствиям. Кажется, что вы для них рождены, а они сотворены для вас. Ваше присутствие умножает праздник, а праздники, вас окружая, умножают вашу красоту; радость — естественное состояние вашей души, печаль для вас более противоестественна, чем для остальных. По природе вы нежны и страстны, но, к стыду нашего пола, эта нежность не была востребована, и вы оставили ее для собственного, одарив ею госпожу де Лафайет. Сударыня, когда бы в мире нашелся счастливец, в ваших глазах достойный сокровища, отданного ей во владение, то он заслуживал бы всех невзгод, которые любовь способна низвергать на подданных своего царства, если бы не положил всех сил, чтобы его добиться. Какое счастье быть господином сердца, чьи чувства изъяснялись бы с галантным и приятным умом, которым наградили вас боги! А ваше сердце, сударыня, — достояние, которого нельзя быть достойным, ибо никогда не было другого такого, столь же великодушного, прекрасного и верного. Некоторые подозревают, что вы не всегда показываете его таким, какое оно есть; напротив, вы привыкли чувствовать лишь то, что не стыдно показать, и потому порой обнаруживаете и то, что благоразумие века требует скрывать. От рождения вы в высшей мере вежливы и предупредительны; и благодаря непринужденности, услаждающей все ваши действия, даже простейшие выражения вежливости в ваших устах звучат как уверения в дружбе и выходящие от вас всегда убеждены, что пользуются вашим уважением и благосклонностью, хотя не могут отдать себе отчет, какие знаки того или другого им были оказаны. Вы одарены милостями Небес, ранее никому не отпускавшимися, и свет вам признателен за то, что в вас явлено множество приятнейших качеств, до тех пор ему неведомых. Я не стану их описывать, ибо тогда нарушу обещание не засыпать вас похвалами; к тому же, сударыня, чтобы воздать вам так, как вы того заслуживаете, так, чтобы это заслуживало всеобщего обозрения,