Шарль де Сент-Эвремон
Характер госпожи графини д’Олонн
и
Письмо госпоже графине д'Олонн при посылке ее Характера
(1659)
Шарль де Маргетель де Сен-Дени, сеньор де Сент-Эвремон (1613–1703), мельком появляющийся в «Любовной истории галлов» под именем шевалье Эдмона, был на несколько лет старше Бюсси-Рабютена. После обучения в Клермонском коллеже он избрал военную карьеру; как и Бюсси, служил под началом принца де Конде, но в 1648 г. из-за слишком колкого замечания в адрес командующего был вынужден подать в отставку. Во время Фронды сохранил верность партии двора и благодаря покровительству герцога де Кандаля (тоже попавшего в «Любовную историю галлов») продолжил службу в чине, равном генеральскому. Завсегдатай парижских салонов, он был поклонником философа Пьера Гассенди и дружил со знаменитой куртизанкой Нинон де Ланкло. В 1661 г., после ареста Никола Фуке, в бумагах суперинтенданта было найдено письмо Сент-Эвремона маршалу де Креки с критическими замечаниями по поводу политики кардинала Мазарини и, в частности, недавно заключенного Пиренейского мирного договора. Угроза ареста заставила Сент-Эвремона уехать в Голландию, а затем перебраться в Англию, где он прожил остаток своей долгой жизни.
Как видно из «Любовной истории галлов», в конце 1650-х гг. Бюсси и Сент-Эвремон вращались в одном кругу, для которого в равной степени была свойственна свобода нравов и образа мыслей. Приблизительно 1658 г. датируется эссе Сент-Эвремона «Об удовольствиях», написанное в форме дружеского письма Бюсси.
Вы спрашиваете о моих занятиях в деревне и не пристрастился ли я от недостатка приятных собеседников беседовать с самим собой. Ответ прост: я стараюсь находить себе развлечения всюду, где приходится бывать. Каждый край имеет свои редкости, узнавать которые приятно, и даже самые дикие места не лишены наслаждений, если уметь их получать. Раздумиям я предаюсь лишь тогда, когда все вокруг немило, ибо, рассуждая здраво, слишком подолгу и всерьез обращаясь к себе, себе больше всего и докучаешь.[162]
Через пару лет Бюсси, сам оказавшись в деревне, последовал примеру друга и, чтобы спастись от скуки и серьезных размышлений, начал набрасывать «Любовную историю галлов». Но пока оба отдавали дань моде на портреты, недавно захватившей парижские салоны с легкой руки мадмуазель де Монпансье. Бюсси в 1658 г. взялся за сатирический портрет госпожи де Севинье, о котором речь в следующей главе. Сент-Эвремон, напротив, составил галантный портрет госпожи д’Олонн, которая позже предстанет в «Любовной истории галлов» под именем Арделизы.
Сент-Эвремон не первый (и, как мы уже знаем, не последний), кто взялся живописать графиню д’Олонн. В 1659 г. тиражом в несколько десятков экземпляров был отпечатан сборник «Различных портретов» (1659), составленный в окружении герцогини де Монпансье и при ее активном участии. Там среди прочих имелся портрет госпожи д’Олонн работы Винея, секретаря герцога де Ларошфуко. Как следует из «Любовной истории галлов», как раз в это время за госпожой д’Олонн ухаживал принц де Марсийак. Это наводит на мысль, что Виней взялся за перо не случайно: портрет мог быть одной из «галантностей», которыми кавалеру полагалось осыпать даму. Важным в таких случаях считалось, от кого исходил подарок, а не реальное авторство. Будучи секретарем отца Марсийака, Виней был включен в систему клиентелы семейства Ларошфуко и тем самым имел возможность выступать от лица его членов.[163] Для Марсийака, по единодушному свидетельству современников, не отличавшемуся особой бойкостью ума, было естественно прибегнуть к помощи профессионального пера доверенного человека. Но, возможно, инициатива исходила от самого Винея, который воспользовался представившейся возможностью помочь сыну покровителя и заодно польстить прекрасной даме.
«Характер госпожи графини д’Олонн» Сент-Эвремона написан как ответ на портрет Винея. Вступить в полемику его, скорее всего, побудили соображения не только литературного порядка. Как свидетельствует Бюсси, одновременно с Марсийаком за госпожой д’Олонн ухаживал шевалье де Грамон, с которым был дружен Сент-Эвремон. Предлагая «альтернативное» изображение прекрасной дамы, он доказывал интеллектуальное превосходство партии Грамона над партией Марсийака. Его «характер» (Сент-Эвремон пурист и не желает называть свою зарисовку «портретом», используя для нее другое, освященное античной традицией наименование) близко следует за портретом Винея, даже цитирует его, но придает всему ту легкость и шутливость, которая, по общему мнению, должна была отличать стиль человека светского от тяжеловесного педантизма людей ученых.
Эта техника пастиша сказывается не только в его обращении с Винеем. Описывая внешность госпожи д’Олонн — вернее, отказываясь ее описывать, — Сент-Эвремон обыгрывает несколько литературных штампов. Когда в начале он заявляет: «Я не буду рассыпать вам старые как мир похвалы — единственное, что осталось от былых красавиц. Не буду сравнивать солнце с вашими глазами, а цветы — с вашим румянцем», то это заставляет вспомнить сонет 130 Шекспира:
Ее глаза на звезды не похожи,
Нельзя уста кораллами назвать,
Не белоснежна плеч открытых кожа,
И черной проволокой вьется прядь.
С дамасской розой, алой или белой,
Нельзя сравнить оттенок этих щек.
А тело пахнет так, как пахнет тело,
Не как фиалки нежный лепесток.
Ты не найдешь в ней совершенства линий,
Особенного света на челе.
Не знаю я, как шествуют богини,
Но милая ступает по земле.
И все ж она уступит тем едва ли,
Кого в сравненьях пышных оболгали.
[164] Эта перекличка имеет отношение к общим для XVI–XVII вв. культурным стереотипам. В 1659 г. Сент-Эвремон не читал Шекспира — сомнительно, чтобы он читал его и позднее, живя в Англии. Но для него была привычна как устаревшая система сравнений (глаза — солнце или звезды, румянец — роза, губы — кораллы), так и ее отрицание, в свой черед превратившееся в поэтическую конвенцию. Описать внешность госпожи д’Олонн оказывается невозможно: любые характеристики оборачиваются банальностями. Поэтому Сент-Эвремон обращается к единственному безусловному показателю — воздействию ее красоты на окружающих: «Давно восхищаясь вами, я более всего дивлюсь тому, что в вас словно собрались прелести разных красот — и той, что поражает, и той, что трогает, и той, что дразнит, и той, что привлекает».
Как и многие из его современников, Сент-Эвремон связывал способность к суждению с процессом систематизации. Размышляя над тем или иным предметом, он обязательно делит его на части. Легенда о греческом скульпторе Зевксисе, который, не найдя идеальной красавицы, соединил в своем изображении черты нескольких прекрасных женщин (эту историю по другому поводу вспоминает и госпожа де Скюдери — см. четвертую главу), позволяет ему анатомировать красоту, последовательно разбирая, какие ее типы должны быть соединены вместе, дабы достигнуть совершенства, и как они воздействуют на душу. При этом, вслед за Гассенди (и, таким образом, за Эпикуром, переводчиком и толкователем которого был Гассенди), он различает две души: материальную (связанную с чувствами) и нематериальную (мыслящую). Когда речь идет о воздействии красоты на душу, то подразумевается чувствующая душа, чьи симпатии определяются темпераментом человека. Это объясняет, почему разных людей привлекают разные типы несовершенной красоты.