Одним из первых теоретиков этого идеала был Никола Фаре (1600–1646), посвятивший ему трактат «Достойный человек, или Искусство нравиться при Дворе» (1630), самое влиятельное сочинение по вопросам вежества первой половины XVII в. О степени его популярности свидетельствует уже тот факт, что с 1630 по 1640 г. книга выдержала не менее шести переизданий и была почти сразу переведена на английский язык. По мнению Фаре, «человек достойный» должен был обладать благородным (хотя необязательно знатным) происхождением, служить королю своим оружием (но избегать дуэлей), не чуждаться образованности и быть добрым христианином. Все это более или менее повторяет предписания «Придворного»: Фаре хорошо знал итальянскую словесность, переводил Марино и Саннадзаро, и для него было естественно ориентироваться на труд Кастильоне, к тому времени уже ставший классическим. Попутно заметим, что во Франции «Придворный» был известен с XVI в. Так, его первый перевод на французский язык появился в 1537 г. и, по-видимому, был напрямую инспирирован королем Франциском I. Как пишет современный исследователь, среди французской знати «Придворный» пользовался большим почетом, будучи воспринят как наставление о правильном поведении при дворе.[48] Однако в 1585 г., то есть в царствование Генриха III, когда вышел новый перевод Кастильоне, его автор чувствовал себя вправе заметить, что оказал «Придворному» услугу, «вновь представив его нашим французам, которые ранее не слишком его почитали».[49] По всей видимости, влияние книги оставалось локальным, по своему направлению совпадая скорее с королевской политикой, нежели с потребностями дворянства.

Когда Фаре писал своего «Достойного человека», французский двор находился в процессе политической и сословной консолидации. В отличие от Кастильоне — но в согласии с более поздним и тоже весьма влиятельным трактатом Джованни Делла Каза «Галатео, или Об обычаях» (1558), — он предполагал приспосабливаться к уже существовавшим обстоятельствам. Отсюда парадоксальное сочетание в его тексте апологии монархии и осуждения придворного образа жизни:

По мнению Фаре, такое положение вещей отнюдь не ставило благородного человека перед моральной дилеммой; жизнь при дворе являлась его долгом. Напротив, свобода выбора была уделом людей незнатных, для которых придворное существование представляло тем большую опасность, что было сопряжено с желанием сословного продвижения. Не случайно, что герой книги — «человек достойный» — оказывался как бы между этими двумя крайностями. Он дворянин, но находящийся на нижних ступенях внутрисословной иерархии, поэтому ему необходимо не только служить королю, но и угождать вельможам, обзаводиться покровителями, включая влиятельных дам. Все это Фаре считал вполне допустимым, при условии что его герой имел бы перед собой определенную цель:

Как мы видим, Фаре совмещает две изначально разнородные ситуации: с одной стороны, вынужденный характер пребывания при дворе, с другой — идею внутрисословного продвижения, которая становится спасительной целью для придворного. Цель эта подчеркнуто лишена героических черт, столь дорогих аристократическому идеалу Вернее, героизм здесь имеет иную природу, будучи связан с необходимостью удержаться в рамках законности и умеренности. В этом стоицизме есть сходство с самоотречением придворного Кастильоне. Однако оно не должно вводить нас в заблуждение: если последний добровольно приносил часть своего «я» в жертву интересам государства, то герой Фаре сообразовывается с интересами своего сообщества, уже находящегося в подчиненном положении. Одним словом, придворный Кастильоне прежде всего обладал политической волей, меж тем как французский придворный — повышенным ощущением собственного социума.

Тут мы вплотную подходим к идеалу «человека достойного», который у Фаре заменяет фигуру идеального придворного. Собственно говоря, автор трактата сперва перечисляет читателю все тяготы и опасности придворной жизни, дает советы, как с ними лучше справиться, а уж затем приступает к апологии «человека достойного». Его основной характеристикой является абсолютная социабельность. Он и ему подобные всегда обращены вовне, к окружающим, во всем героически сохраняя нейтралитет:

Конформизм, или, если угодно, убежденный релятивизм, оказывается в числе необходимых добродетелей «человека достойного» (за что Фаре будут критиковать писатели-моралисты конца XVII столетия). Он умеет подстроиться под любой нрав, сохраняя при этом независимость суждений, но не высказывая их вслух, дабы не задевать собеседника. Заметим, что таково же первое моральное правило Декарта, представленное им в «Рассуждении о методе» (1637): пользоваться «мнениями наиболее умеренными, чуждыми крайностей и общепринятыми среди наиболее благоразумных людей, в кругу которых мне приходится жить».[53] Естественно, что этот принцип не распространяется на требования религиозной морали, остающиеся неизменными. Во всем прочем «человек достойный» видит высшую цель не в утверждении собственных взглядов, а в сохранении мирного сосуществования. Поэтому среди его социальных навыков важную роль играет умение правильно оценить ситуацию и все делать кстати. Так, он предпочтет «за весь день не проронить ни слова, чем не к месту пускаться в прекраснейшие речи».[54] В обществе, где представление о престиже было непосредственно связано с возможностью выставить себя на всеобщее восхищенное обозрение, «человек достойный» обречен на роль наперсника, выслушивающего монологи главного героя (ситуация, обыгранная в мольеровском «Мизантропе» (1666), где «достойным человеком» является не негодующий Альцест, а Филинт, напоминающий ему: «Вращаясь в обществе, мы данники приличий, / Которых требуют и нравы и обычай»).[55]

Идеал «человека достойного» очевидным образом зарождается на идеологическом стыке, о котором шла речь. Сам Фаре по происхождению и по привычкам принадлежал к третьему сословию: профессиональный литератор, член Французской академии со дня ее основания, он находился за пределами придворного общества, но в достаточной близости от него, чтобы претендовать на положение незаинтересованного наблюдателя. Своего героя он поместил на пару ступеней выше, уже по ту сторону водораздела между буржуазией и дворянством. Однако не столь далеко, чтобы этот водораздел не ощущался. В «человеке достойном» преобладают буржуазные добродетели — миролюбие, стремление избегать физического насилия (дуэли), а в случае конфликта прибегать к словесным поединкам (традиция судебного красноречия). Кстати, Фаре в качестве средства борьбы с дуэлями предлагал создать «род науки, чтобы они [поединки] стали более утонченными. Большинство из тех, кто впадает в это грубое неистовство, обычно боятся сделать недостаточно, пребывая в неведении и неуверенности, необходимо ли в их ситуации бросаться в эту крайность или нет».[56] Введение различий, изучение возможных ситуаций и оттенков — все это означало вербализацию конфликта и его дифференциацию, обсуждение возможных выходов из него (вспомним случай Химены). Кроме того, конформизм «человека достойного» был основан на его способности войти в положение другого и хотя бы внешне принять чужую точку зрения. Из-за этого нам трудно до конца уловить его суть, поскольку «человек достойный», как зеркальное стекло, всегда демонстрирует миру лишь отражение собеседника, не позволяя заглянуть внутрь себя. В отличие от героического (корнелевского) идеала, его невозможно представить в одиночестве. Можно сказать, что «достойный человек» — функция, а не состояние, поэтому его нельзя описать в качестве самостоятельной роли: он всегда имеет производный характер.