— Я знал одного человека, — подхватил Арсен, — который никогда не учился, но произносил прекраснейшие речи по любому поводу, стоило лишь ему их предложить, и все в них было верно, естественно, прекрасно и изобиловало всяческими украшениями. Его доводы вытекали один из другого, хоть он и не был обучен правилам логики, его описания украшали прекраснейшие фигуры речи, которые он использовал естественно и безо всякого искусства. Бесчисленное множество мнящих себя на то способными никогда в жизни не смогли бы сочинить подобные речи.

— Из сказанного вами, — продолжил Тимант, — следует заключить, что общение с достойными людьми — прекрасная школа и что их беседы могут заменить учение: так, без книг, без наставника и без докуки, узнается то, что из книг можно узнать лишь с непомерным трудом; кроме того, здесь есть еще одно преимущество, ибо мы узнаем не только вещи, но и то, как о них следует говорить.

Можно сказать, мир — огромная книга, из которой достойные люди узнают все, что им следует знать, и те, кто постиг эту науку, обретают лоск учтивости, которого присяжные ученые почти никогда не имеют и которого с одними книгами не добьешься.

— Я желал бы знать, — продолжал Арист, — отчего те, кто посвятил себя учению, в сочинениях своих проявляют меньше ума, нежели ничему не учившиеся? — Это не всегда так, — отвечал Арсен, — ибо человек ученый должен быть совсем беден умом, если он пишет хуже невежи; однако следует признать, что талант писать хорошо не всегда выпадает на долю тех, кто более сведущ в науках. Порой можно видеть людей с живым воображением, легко все ухватывающих и верно рассуждающих по самым разным поводам, которые вызывают лишь сожаление, когда берутся писать. То ли они избирают неподходящие предметы, то ли у них действительно не хватает таланта и дара изъяснять свои мысли или же они выбирают не те жанры: возможно, что у них неплохо вышла бы проза, а они хотят сочинять стихи. Тому, у кого может получиться серьезная речь, не добиться успеха в шутливой манере. Тот, кто способен сочинить приятную сказку или прелестное письмо, вряд ли будет хорош, когда надо составить публичную речь. Каждому надо знать свой гений и свои таланты. Нет ничего прекрасней творений, к которым нас побуждает природа; напротив, нет ничего более вымученного и неприятного, чем достигаемое искусством, наперекор собственной природе.

— Недостаточно, — отвечал Тимант, — иметь талант к письму и применять его к вещам, к которым мы имеем некоторую склонность; еще следует выбрать время, когда ощущаешь в себе предрасположенность к письму. У нашего ума бывают свои моменты разочарования, когда он не способен произвести ничего путного: эта максима справедлива в первую очередь по отношению к умам пламенным, пишущим лишь по наитию: когда их огонь угасает, они не в состоянии произвести ничего толкового. Более других таким настроениям и странностям подвержены поэты: они следуют за воображением, которое разгорается или, наоборот, остывает, и им не стоит понуждать себя писать, когда их дух находится не в той тарелке.

— Не кажется ли вам, — подхватил Арист, — что ученые несколько слишком предрасположены к Древним: они считают их более умелыми, нежели Новые авторы, и возможно, что из-за этой предрасположенности их сочинения не стоят тех, что пишутся людьми менее образованными.[127] Ученые стремятся, чтобы все ими написанное имело ореол древности, и они никак не решатся хотя бы слегка отступить от мира Древних, полагая, что все удаляющееся от этих прекрасных образцов неприемлемо. Из-за этого плохо понятого принципа они всеми силами стремятся подражать Древним, но насилие, которое они над собой совершают, лишает их речи естественности. Из-за этого мелочного и рабского подражания их считают умами бесплодными, не способными ничего породить самостоятельно, которым остается лишь заимствовать идеи у Древних и рядиться в их обноски. Желание во всем подражать Древним часто делает их сочинения непонятными, подходящими не столько к нравам и обычаям нашего века, сколько к тем временам. При всем том они не желают отказываться от этой путаной манеры, затемняющей смысл их произведений, и называют невеждами тех, кто решается их в том упрекнуть.

— Надо признать — продолжал Арсен, — что многие произведения Древних — шедевры, исполненные красот, которых более нигде не найти, тем не менее не думаю, что им следует подражать во всем и рабски следовать их идеям. Знатоки живописи более ценят оригиналы, нежели копии. Как бы ни старались подражатели Древним, нам всегда будут милее образцы, по которым они работают, поэтому им стоит попытаться создать нечто оригинальное, нежели продолжать идти проторенным путем.

— Если я не ошибаюсь, — сказал Арист, — то из всего, что не дает ученым участвовать и блистать в разговоре, главное — слишком большая начитанность: они привыкли к красивым вещам и приобрели такую утонченность, что все говорящееся кажется им низким по сравнению с теми мыслями, на которых они взращены; этим они похожи на человека, привыкшего к пирам и более не находящего снеди по вкусу. Поэтому ученые не решаются говорить, из опасения сказать что-то недостаточно примечательное.

— Более всего я сочувствую в положении ученых тому, — отвечал Тимант, — что редко приходится видеть, чтобы они хорошо управлялись со своими делами и делали большое состояние. А ведь именно в этом должен более всего проявляться ум способного человека, ибо хотя немалую роль тут играет случай и счастье или несчастье и хотя порой мы видим, как люди неспособные и недостойные добиваются успеха и высоких постов, тем не менее, чтобы их достичь, требуется ум, и одного случая недостаточно, чтобы, поднявшись на большую высоту, там удержаться. Для этого необходимо завязать множество интриг и умело их вести, подавить артиллерию противника и уничтожить клики, противостоящие вашим намерениям, и я не понимаю, в силу какого рока люди ученые к этому менее способны, нежели ничего не знающие, но усваивающие рутину, которая надежно приводит к цели.

— Требуется много стараний, чтобы добиться успеха в свете, - отвечал Арсен. — Следует запечатлеть у себя в уме желание достичь фортуны и подчинить ему все, не упуская ни одной подходящей возможности. Ученые слишком любят свои книги, они предпочитают свой кабинет прихожей вельможи, к которому надо обращаться с прошениями; они не могут решиться предпринять совершенно необходимые шаги: им надоедает ходить на поклон к министру, и они пренебрегают разными мелкими средствами, которыми с успехом пользуются другие. — Еще мне кажется, — сказал Арист, — что те, кто предается наукам, не имеют большого честолюбия и удовлетворяются малым, предпочитая приобретать новые знания, а не наследства. — Однако лучший из всех доводов, — продолжил Тимант, — тот, что ученые слишком исполнены чести и порядочности, чтобы составить себе состояние: честными путями этого не достигнуть, надо идти обходными, свернув с дороги добродетели. На что только не приходится решаться, чтобы нажить богатство! На какие низости, подлости, уловки, взятки, ростовщичество и жестокости! А у тех, кто склонен к наукам, обычно слишком добродетельная душа, чтобы идти на такие преступления. В этом им часто не воздают по заслугам, полагая, что раз они не имеют состояния, значит, лишены гения и способностей, и те, кто разбогател, взирают на них с презрением и сожалением, считая, что самый большой признак ума — возвыситься над всеми остальными: о достоинстве человека они судят лишь по его состоянию. Но любящий науку далек от подобных мнений, оставляя их на долю черни; ему же довольно свидетельства собственной совести, милости фортуны для него лишь помеха: он презирает то, чему поклоняется свет, и находит счастье в умеренности; ведь, быть может, те, кто достигает богатства, на самом деле — нищие посреди изобилия и своих сокровищ.

Мадлен де Скюдери (1607–1701) можно назвать одной из первых французских писательниц в полном смысле этого слова: в отличие от многих современниц, которые не чуждались литературных занятий, но отдавали им часы досуга, она сделала их своим призванием. Ее положение в обществе было напрямую обусловлено литературной карьерой — как ее собственной, так и ее старшего брата Жоржа де Скюдери (1601–1667). Брат и сестра не могли похвастаться ни высоким происхождением (их отец был морским капитаном), ни богатством. Рано осиротев, оба получили хорошее образование в доме состоятельных родственников. Затем Жорж де Скюдери посвятил несколько лет военному поприщу, на котором не преуспел. С 1630 г. брат с сестрой обосновались в Париже, где Жорж де Скюдери, решив заняться литературой, опробовал несколько «формул успеха», позволявших быстро добиться известности. Имя его получило несколько скандальную огласку.