Благочестивые, т. е. познавшие бога, говорится в одном из трактатов, полны добра, их мысли божественны и отличны от мыслей большинства людей, которые их не понимают и над ними смеются. Для них все благо, даже то, что зло для других, хотя вообще земля — обитель зла (Hermet., X). Бога можно познать, поднявшись выше временного и телесного, когда человек уже ничего не страшится, знает, что для него нет ничего невозможного, что он может охватить своей мыслью все явления, все противоречия, совместить в себе все бывшее, сущее, все свойства и субстанции, пространство и время (Ibid., XI). Такой человек, очистившись от земных страстей, как бы заново рождается. Он получает вечное, неразложимое тело. Он повелевает демонами планет, управляющими людьми, преданными телесному, материальному миру, в котором царит роковая необходимость. Он становится неподвластен року и его носителям — демонам и богам светил (Ibid., XII, 1; XVI). Последнее очень важно: не только в герметизме, но и в других учениях конца II–III в. идея стоиков о свободе как добровольном подчинении законам царящей в природе необходимости заменяется стремлением так или иначе выйти из-под действия этих законов, связанных с землей и ближайшими к ней сферами. Это лишний раз свидетельствует о глубоком разочаровании в представлении об объединяющей космос и земной мир общей гармонии, о резком разделении земного, материального и идеального, божественного порядка вещей.
Хотя герметисты постоянно говорили о едином божестве, источнике всего сущего, они признавали и других богов, одни из которых постигаются разумом, другие — чувствами. Первые правят истоками и первопричинами субстанции, вторые им подчиненные, ведают всем совершающимся в чувственном мире.
Сила богов наполняет их статуи, способные творить многие великие дела, a также души демонов, близких людям, им помогающих. Среди таких демонов пребывают и души некогда живших людей — Асклепия, Гермеса и обожествленных правителей. Их следует чтить, так как власть им дает бог; в должное время он вызывает рождение парей, эманации бога. Царь — последний в иерархии богов, но первый из людей. Его душа приходит из области, расположенной выше места пребывания других душ, a после смерти души царей, научившись властвовать над людьми, становятся богами (Ascl., I; III; Stob. Fragm., XXIV).
На откровениях зиждились и различные учения гностиков, более известных как христианские секты, но существовавших и вне христианства. Но и те, которым не были доступны сложные герметические и гностические системы, надеялись на указания, полученные непосредственно от богов. Выше уже упоминались надписи, сделанные по велению богов, явившихся во сне или как то иначе заявившие о своей воле. Многочисленны были и пророки, вещавшие якобы под воздействием божества. Насколько распространено было такое явление, показывает разбиравшийся юристами вопрос о том, можно ли считать пороком раба, дающим право на аннулирование акта покупки, его склонность в обществе других фанатиков или перед алтарем впадать в вакхический экстаз и пророчествовать (Dig., 21, 1, 1, 9—10). Когда экстаз, откровения не приходили сами по себе, их вызывали искусственно. Апулея, например, обвиняли в том, что он приводил в состояние одержимости мальчика-раба. Апулей свою вину отрицал, но приводил много примеров подобной практики (Apul. Apol., 42).
Надежда получить наиболее достоверные знания о божественном заставляла обращаться к тем, кто казался в этой области наивысшим авторитетом: к египетским и вавилонским жрецам, персидским магам, индийским брахманам, будто бы получавшим от своих предшественников тайно передававшиеся из поколения в поколение откровения богов, являвшихся на заре их древней истории. Мы видели, что Дион Хрисостом, излагая версию о периодическом сожжении и воссоздании мира, ссылался на Зороастра; Апулей особенно подчеркивал, что Платон учился у египетских жрецов и собирался посетить магов и Индию (Apul. De dogm. Platon.), a Пифагор, будучи в плену у Камбиза, имел учителем Зороастра, ведавшего всеми божественными тайнами, был посвящен египетскими жрецами в мистерии и в науку чисел и формул, ездил к халдеям, брахманам, гимнософистам, причем халдеи научили его астрологии и астрономии, брахманы — основным принципам философии; все это у него заимствовал Платон (Apul. Florid., II, 15). Герой романа Филострата, пифагореец Аполлоний Тианский, многому научился у брахманов и гимнософистов Эфиопии, для которых вся мудрость греков была лишь подготовкой к истинному знанию. Плотин в своем трактате «Против гностиков» перечисляет имевшие среди них хождение сочинения, приписывавшиеся восточным мудрецам. Много внимания религии уделял также Плутарх.
Параллельно рос интерес ко всему чудесному, поражающему воображение, к рассказам о призраках, оживших статуях, вампирах — эмпузаx, к астрологии, магии, сближавшейся с демонологией. Непонятные, труднопроизносимые имена демонов вместе с именами подземных богов и Гекаты писались на магических свинцовых табличках (Tabellae defixionis), зарывавшихся в могилы с тем, чтобы причинить вред врагу, вызвать ответную любовь и т. д. Имена демонов, как и разные магические слова, вырезались на служивших амулетами геммах. Верили, что заклинаниями можно продлить жизнь сверх установленного судьбой срока или сообщить жизнь тому, кто должен умереть, хотя жизнь эта будет призрачной, кажущейся (Serv. Aen., IX, 3). Так постепенно вырабатывалось представление о возможности более или менее значительных нарушений законов природы путем воздействия на демонов, хтонических богов различными магическими формулами, заклинаниями, жертвами.
Последней попыткой создать учение о боге в рамках античного миросозерцания, попыткой, не свободной вместе с тем от идей своего времени, был неоплатонизм Плотина, сложившийся в середине III в., когда в правление образованного, пытавшегося возродить античную культуру императора Галлиена снова оживился интерес к философии.
Для Плотина бог идентичен не верховному разуму стоиков, а стоящему над занимающим лишь второе место разумом верховному благу, единому, истинно сущему. Оно не имеет формы, числа, качества, предшествуя всякой форме, качеству, состоянию (Plot. Enn., VII, 8—16; IX, 22). Оно пронизывает все, не будучи отделено от мира, не находясь где-то в определенном месте, оно и в нашем мире, и в мире идей, мире интеллигибельном. Его нельзя познать умом; ощутить его, к нему приблизиться, слиться с ним можно только в состоянии экстаза, достигаемого подготовительными упражнениями в добродетели и мудрости, самоуглублением, отключением души не только от всего внешнего, земных страстей и забот, по и от разума, размышления. Это состояние подобно посвящению в мистерии; испытывающий его пребывает по ту сторону мудрости, красоты, добродетели; это уже не бытие, а сверхбытие, и только когда оно кончается, снова пробуждаются добродетель, ум, размышление (Ibid., IX. 76–79). Приобщение к божеству, когда душа «подымается через тучи и грязь земного мира», возможно благодаря причастности индивидуальной души к мировой душе, которая своей упорядочивающей силой творит космос и занимает третье место после верховного блага и разума: она причастна к вечному, неизменному, бессмертному, к единственной истинной реальности, противоположной вечно изменяющемуся телесному. Душа человека должна очиститься от телесного, как очищается золото от налипшей на него грязи, тогда она вспомнит свое божественное происхождение и будет готова к слиянию с божеством (Ibid., II, 59–78; IV, 4: VIII, 2—19; X, 1–6). В соединении с единым верховным благом — истинная цель души. Только так она становится сама собой, ибо жизнь в теле — это изгнание. Там она Афродита Урания, здесь — блудница. В стремлении души к своей первопричине — смысл мифа об Афродите и Эросе, олицетворяющем это стремление (Ibid., IX, 64–65). Верховное благо порождает ум, как солнце — свет, душистое вещество — аромат, a ум, в свою очередь, творит в процессе мышления все существующее, все идеи, всех умопостигаемых богов, a затем вбирает в себя обратно все, им порожденное, подобно Кроносу-Сатурну. И как Кронос рождает Зевса, ум рождает душу, отображение ума, его творящую силу — логос. Наш мир вечен, и мировая душа вечно творит космос, богов, людей, сообщая им отображение своей жизни, связывая их с собой, с тем или иным богом. Все три ипостаси присутствуют и во всем мире, и в каждом из нас, ибо наши души включены в мировую душу (Ibid., X, 18; 22–27; 37–45; 54; XXVII, 54–56).
