Стремясь преодолеть дуализм, спасти идею гармоничного единого космоса, красота которого свидетельствует о непреходящей красоте творца, Плотин отрицал мысль о том, что зло органически присуще материи: это не зло, считает оп, а только отсутствие добра (Ibid., XXVI, 80–82). Свет, исходящий от высшего блага, пройдя через ум и душу, постепенно тускнеет и окончательно гаснет в бесформенной, бескачественной материи. Б теле возникают пороки, боль, смятение, страдание, но через душу оно связано с высшим миром. Человек должен не поддаваться живущей в нем массе соблазнов (как полис не должен поддаваться склонной к мятежу массе народа) и слушаться того начала, которое зовет его к высшему бытию (как демос в полисе должен слушаться разумных речей стоящих над ним старейшин). Душа не подвержена аффектам, и, когда она входит в тело, она не падает, а, напротив, сообщает ему кое-что от своей сущности (Ibid., XXII, 117–125). Когда душа освобождается от тела, она возвращается на небо, с которого спустилась. Там, на небе, души не нуждаются в словах. Бестелесные и прозрачные, они и так понимают друг друга. Не нуждаются они и в размышлении, к которому они из-за своей беспомощности прибегают, будучи в теле. Так художник начинает размышлять, когда не знает, как поступить, а искусство само ему не подсказывает (Ibid., XXVII, 92–95). Но если на душах сохранилось слишком много телесного, они не в силах подняться и переходят из одного тела в другие в соответствии со своей предыдущей жизнью: любители музыки становятся певчими птицами, цари — орлами, хорошие граждане — пчелами. Различаются души и по степени своей подчиненности року, необходимости (Ibid., XXVII, 1-95; XV, 8–9).
Исходя из взаимосвязанности всего в мире, Плотин признавал и воздействие на все совершающееся светил, однако видел только их благое Влияние, поскольку, будучи богами, они, по его мнению, не могли вызвать зло, порождаемое неспособностью воспринять добро. Признавал он также действенность молитвы и магии, привлекающих силы, исходящие от светил, и влияющих на демонов, особенно более близких к земле и подверженных аффектам (Ibid., XXVIII, 182; 208; 216; 221; 225; 229–233; II, 37; 81). Небесные боги, в отличие от демонов, не аффицируемы, так как в них ум пребывает в самом чистом виде, они знают все, вечно созерцают прекрасный мир идей, мудрости, истинного бытия, где нет ни сомнений, ни заблуждений, где все ясно и прозрачно. Этот мир — единство всего сущего, поэтому и боги, и все их силы представляют единство и целостность (Ibid., XXXI, 20; 24; 37–38; 57; 71). Боги органически включались Плотином в его теорию мироздания. Высшая, непричастная материи душа — это Афродита Урания, дочь Кроноса, мать Эроса, воплощавшего в себе ее энергию, стремления, созерцание. Второй Эрос связан с мировой душой: это демон, живущий также в душе — Афродите каждого человека, внушающий ему стремление к добру. Демоны стоят между богами и людьми. В мире идей существуют только боги, их отображают боги видимого мира, связанные с ними, как блеск со звездой. Демоны подчиняются богам, и среди них тоже существует своя иерархия. Они, как и второй Эрос, происходят от мировой души, получают тела из воздуха и огня и ведают отдельными вещами (Ibid., L, 21; 51–66).
Плотин выступает против гностиков (Ibid., XXXIII), возражая против их попыток ввести вместо простого соотношения: верховное благо — ум — мировая душа, сложнейшую иерархию различных сил и эманации высшего божества. Возражает он и против противопоставления благого бога злому материальному миру, то ли созданному злым творцом-демиургом, то ли возникшему в результате какой-то вины, ошибки одной из духовных сил, вошедших в контакт с материей. Материя, говорил Плотин, не лишена божественного начала, так как божественное присутствует во всем. Наш мир — прекрасное отображение мира идей, постигаемого именно через красоту видимого космоса, ибо, видя как он прекрасен, нельзя не понять, как совершенен его первоисточник. Мир не создан и не погибнет, так как его вечно творит мировая душа. Нельзя считать, что в мире царит несправедливость из-за того, что несправедливо распределены материальные блага. Добродетельного, мудрого, углубленного в свой внутренний мир человека это не задевает. Боги могут покарать человека за злые дела в прошлом воплощении; зло могут творить и те, кто стремится к добру, но заблуждается и обращается против других людей, но зло само несет в себе наказание: оно вредит душе и заставляет ее опуститься на низшую ступень. Люди сетуют на то, что злые — правители и господа, а хорошие — рабы, но, во-первых, они должны помнить, что занимают среднее место менаду богами и зверями, a значит, и не могут всего понять, а во-вторых, если они не борются со злыми, то сами виноваты, уподобляясь овцам, пожираемым волками. Побеждает не тот, кто молится, a тот, кто сражается. Господство злых покоится на трусости подчиненных, и справедливо, что боги не вступаются за слабых, нарушающих их волю. Зло не абсолютно, оно лишь недостаток мудрости и добра, низшая ступень, и ничто не мешает подняться на высшую. Зло и полезно, так как борьба с ним закаляет добродетель. Зло необходимо в общем миропорядке, как необходимы тени на картине. В план мироздания входит не только настоящее, но и прошедшее, и будущее; зло в настоящем может обернуться добром в будущем. Однако, хотя зло необходимо, совершающий злые поступки несет за них ответственность, так что наша воля и выбор решения свободны. Плохие господа станут рабами, богачи бедняками, убийцы — убитыми. Так проявляет себя неизбежность — Адрастея, и в ней истинное право и мудрость (Ibid., XLVII, 27;31; 37; 51;'56; 70–73; 76; 86, 93; 129).
Рассмотренные нами учения, в которых религия в той или иной пропорции соединяется с философией или, во всяком случае, с каким-то более или менее стройным представлением о мироздании, весьма разнообразны, но им свойственны некоторые общие черты, обусловленные как общими корнями, так и запросами времени. Все они признают если и не единого, то высшего, всемогущего бога, бестелесного, вечного (бесконечное время, мировой разум, мировая душа, стоящее за разумом единое благо и т. п.), отводя другим богам роль его помощников, сил, потенций, функций, роль демонов и гениев — посредников между верховным богом или богами и людьми, пребывающих как вовне, так и внутри человека в качестве живущей в нем частицы божества, души, ума, роднящих его с миром божественным. Все признают бессмертие души н зависимость ее посмертного существования от поведения на земле. Все исходят из приоритета неба над землей, духовного над телесным, связывают с последним зло, порождаемое телесными желаниями, пороками, страстями, отдающими человека во власть господ и тиранов в этом мире, рока, необходимости — в космических масштабах. Все видели цель в избавлении души от потребностей тела ь его влияния на душу, что при жизни давало чувство свободы и независимости, а после смерти приобщало к блаженству и божеству. Средство к достижению этой цели видели в обеспечивающем правильное поведение знании о боге и мире, которое давалось философией, посвящением в мистерии, откровением, в знании, отличавшем мудрых, избранных, посвященных от огромной массы других людей, «людей духа» от «людей плоти», по терминологии гностиков, «черни, созданной для удовлетворения потребности высших (в духовном смысле. — Е. М.)», от этих «высших» — по терминологии Плотина (Plot. Enn., XXXIII, 77).
И хотя в принципе создатели и последователи подобных учений признавали, что им может следовать каждый независимо от своего статуса, на деле эти учения были аристократичны, распространялись среди обеспеченных слоев и интеллигенции. Наконец все они уже не имели никакой связи с какой-либо общиной и были ориентированы на человечество в целом. Связи кровнородственные, соседские, гражданские заменялись связями между единомышленниками и единоверцами. Тенденции, ставшие заметными уже в среде высших классов конца Республики, продолжали развиваться.
В какой мере эти тенденции сказывались на религии широких народных масс, и как она эволюционировала — отчасти под их влиянием, отчасти в борьбе с ними?
