А после, собравшись, забрался в один из экипажей вместе со своей ношей и задал кучеру маршрут до пансиона мадам Гальян.

Под мерный стук лошадиных копыт, я обнял безвольного Лорана, и, пытаясь сдержать горечь, уткнулся лбом во всегда так притягательно и сейчас одновременно пахнущие для меня кровью волосы. Словно обезглавленный цветок.

«Зачем, почему именно ты?» – этот вопрос я не устаю задавать себе на протяжении всего того времени, что знаю тебя. Почему именно ты, Лоран? Почему из тысяч миллионов людей именно ты – непонятный и ранящий, стал тем диким терновником, что пророс сквозь моё сердце?

Этот запах – порока и чистоты одновременно. Обезглавленные цветы. Должно быть, при жизни в них текла твоя кровь, Амати.

Тем временем, бал был в самом разгаре.

- Вы не видели Андре и Лорана? – спросил Парис, выныривая из толпы гостей и подходя к Эйдну. Опершись спиной о подоконник, он со скучающим видом оглядывал зал и танцующих, изредка пригубляя красное вино из бокала и перекидываясь фразами с теми, кто останавливался для беседы.

- Не имею ни малейшего понятия об их месте нахождения, – отозвался черноволосый, – Но не удивлюсь, если блистательная парочка уже благополучно сбежала не только с бала, но и с территории Дюбуа, – он хитро улыбнулся.

- С чего вы взяли? – удивился Линтон.

- По нескольким причинам, и одна из них, самая очевидная – это их лишь недавнее вхождение в высшие слои общества. Подобные мероприятия им не по душе, они непривычны им и потому голубки не задержались здесь надолго.

- Почему г... На что вы намекаете?! – Парис негодующе сдвинул светлые брови на переносице так, что Эйдну захотелось расхохотаться. Совсем не изменился за семь лет.

- Господи, Парис, только не говори, что ты не заметил.

- Чего именно?

Дегри протянул руку и поближе подтянув за локоть англичанина, склонился к его уху и тихо ответил:

- Что они слишком похожи на нас с тобой.

- Я не по...

- Всё ты понимаешь. Только не занимайся самообманом. Андре и Лоран...

- Замолчите, вы пьяны. – раздраженно отрезал он.

- Немного, но разумом трезв, как никогда. – возразил балетмейстер.

- О нет... нет, нет, нет... – резко повернувшись, он быстрым шагом вышел из зала, бросив раскрывшему было рот камердинеру: «Замолчи!».

Когда Эйдн вернулся в пансион, в номер, Парис, скрестив руки на груди, всё ещё в карнавальном камзоле, стоял напротив окна. Нервно потирая между пальцев в перчатках складку парчи на сгибе локтя, мрачным и угрюмым взглядом он смотрел на расстилающийся внизу за окном Париж, сверкающий снегом в жёлтом свете фонарей.

- Чего ты так взъелся из-за этого? Сам не лучше, – сказал Дегри, снимая зимний плащ.

- Вот именно, – едва не срываясь на крик, процедил сквозь зубы британец. – Ты не понимаешь, да?!

- Чего же я не понимаю, милый мой ангел? – с долей иронии протянул черноволосый, садясь рядом со стоящим Линтоном на подоконник и по обыкновению устраивая руки на груди.

- Ты сам сказал: «Как мы». Ты не помнишь, что с нами было из-за этого?! Через что нам пришлось пройти, прежде чем мы обрели относительный покой?!

- Прекрасно помню, но все еще не понимаю твоих нервозных всплесков, – созидательно отозвался Эйдн, и, взяв Париса за кисть, расплёл скрещённые руки воспитанника, – Или ты жалеешь о наших отношениях?

- Нет, – прошептал золотоволосый. – Но я не хочу, чтобы они испытали на себе тот же ужас. Разве ты не понимаешь, насколько всё усугубляется, стоит этому фактору стать известным: если бы тогда он не узнал, что я и ты – не просто воспитанник и его покровитель, мне не пришлось бы терпеть все эти унижения и боль. Меня бы просто заперли в комнате до поры до времени, а после либо выпустили, либо же убили. Но не было бы этих издевательств... – Парис на мгновение зажмурился, стиснув зубы, но после взял себя в руки.

- Я понимаю твой ход мыслей – и он вполне логичен, но всё было бы не так, – ответил Эйдн, слегка сжав пальцы англичанина. – Ты не избежал бы этого, мой мальчик, потому что Тейлор был не только жесток, но и неравнодушен к тебе, – он коснулся лица Париса и большим пальцем стёр блеснувшую вниз по щеке слезу, – Ты волновал его также, как волновал меня, но и он, и я достигали обладания тобой и пытались добиться твоей любви разными путями. Тейлор – насилием, я – человечностью. И в итоге ты как был со мной, так и остался, ведь ты мне нужен целиком и полностью, а не только телесно. – Парис молчал, глядя на премьера и Дегри он в этот момент напомнил того восемнадцатилетнего, но отчаянного и дерзкого мальчишку, чьим гимном были Любовь и Правда. – Эти слёзы... Ты так редко плачешь, мой Кай, что порой мне кажется, ты сделан изо льда, – с нежностью с голосе промолвил итальянец.

- Я не хотел... не знаю, что происходит... они вдруг сами... может, ресница... – забормотал Линтон, поспешно стирая с лица влагу.

- Тебе двадцать пять, Парис... Хоть сейчас найди в себе мужество признать, что ты на самом деле плачешь, потому что тебе больно вспоминать прошлое, а не из-за ресницы в глазу, – хмыкнул тот.

- Хорошо, – нехотя согласился светловолосый. – Мне действительно больно – до сих пор больно думать о том, что нам пришлось пережить и какую цену заплатить, чтобы отвоевать право быть вместе. И неизвестно, как долго это право останется у нас. Мне страшно думать о том, что история может повториться с Андре и Лораном. Не волнует горе других лишь тех, кто не знал его, потому я не могу оставить всё как есть. Лоран должен уехать... всё равно куда. Они не должны любить друг друга.

- Какую чушь ты сейчас несешь, Линтон... – рассмеялся Эйдн. – Ты говоришь, о понимании горя других, о ненависти к узколобым алчным ублюдкам, и тут же хочешь поступить, как они.

- Чт...

- Ты хочешь разлучить Лорана и Андре, как некогда Фостеры и Тейлоры разлучили нас... – держа его за руки, Дегри чуть наклонился вперёд. – Ты, движимый желанием уберечь их от жестокости и мучений, сам же и хочешь их повергнуть в них. Осознай уже, – увидев окрасившееся страхом лицо Париса, он понял, что слегка перегнул палку. – И не делай этого.

- Но... если...

- Просто поверь им, ангел мой... – он поцеловал затянутые в тончайшие белые перчатки руки англичанина. – Думаю, они сами осознают, в какое положение себя поставили, вкусив запретные плоды.

- Им придётся теперь играть по совсем иным правилам, – почти смирившись, сказал Парис. – Одна осечка, одно подозрение – и их авторитет рухнет, как твой и мой в Англии. А без белоснежной, как эти перчатки, репутации в обществе не проживёшь.

- Ах, репутация... терпеть не могу это слово, – лукаво протянул Эйдн. – Знаешь, почему я не люблю все эти балы и светские приёмы?

- И почему же? – вопросительно поднял брови тот. Балетмейстер усмехнулся:

- Потому что у меня никогда не бывает возможности потанцевать с тобой, не вызвав при этом подозрений в содомии или законченном пьянстве.

- Вы, кажется, сами однажды сказали, что парные танцы, где оба партнера – мужчины, выглядят нелепо и нерационально, – заметил Парис.

- Я говорил это о выступлениях на сцене. Но здесь нас только двое. Ты видишь только меня, я вижу только тебя. Так почему бы тебе не подарить мне один танец? – он протянул Линтону руку ладонью вверх.

- Бросьте... здесь даже нет музыки, – возразил тот, не спеша принимать её.

- Зато у нас есть молчание всех инструментов. Молчание – это тишина, а любая прекрасная слуху музыка с неё начинается, – промолвил он и британец, побеждённо вздохнув, положил руку на ладонь премьера, позволяя ему увлечь себя в объятия.

- И что мы будем танцевать? – с лёгкой насмешкой задал он вопрос, – Вальс, кадриль, балет, или, может быть, танго?

- Ни один из перечисленных тобой, – ласково парировал колкость Дегри. – Мы будем танцевать то, что подскажет нам наше тело и чувства. Кстати, партнером скольких дам ты уже сегодня был?