- Послезавтра возвращается Милтон, – чуть отстранившись и взяв его лицо в ладони, сказал я: – Сходим к нему. Быть может, он сможет что-нибудь сделать с этим. Ладно?
На что Амати кивнул и устало опустил мокрые и слипшиеся от слёз ресницы.
Но к Милтону мы не успели.
Июль подходил к концу, но лета совершенно не чувствовалось. Те тёплые летние ночи начала июня теперь казались лишь мимолётным наваждением, мороком, в действительности погребённым под тяжёлыми тучами и струями дождя, как обычно рассвет побеждает ночную темноту. И, глядя в окно, на шелестящие древесные кроны, что отбрасывали на землю до дрожи холодные тени, мнилась невозможной даже мысль о том, что когда-то этот тёмно-синий саван был оазисом посреди полуденного зноя.
Но, несмотря ни на что, столь ненастный день начинался, как обычно: завтрак, неизменно сопровождающийся превосходным ароматом кофе, изысканная словесная пикировка Эйдна и Париса, ставшая уже для этих двоих, похоже, своеобразным видом спорта; относительное спокойствие пережившего вчерашнюю истерику Лорана...
Отметив всё это про себя, я позволил себе ненадолго расслабиться и вздохнуть свободно, предавшись размышлениям. В последние месяцы меня по непонятной причине не отпускали мысли о моей семье: о матери, об отце и сестре, которые остались в далёкой Германии и о которых я, с тех пор, как покинул родной дом, ничего не ведал. После всех своих мытарств по свету, та жизнь и те люди, которые меня окружали с детства, казались сном с изрядным сроком годности.
Я ощутил лёгкий укол совести и решил, что как только разделаюсь с завтраком, первым делом заеду на почту, а уже после оттуда направлюсь к Милтону на запись. К тому же, мне было по дороге.
Быстрее обычного расправившись со своей порцией, я оповестил остальных, что отлучусь в город на несколько часов, после чего нанял кеб и отправился по своим делам.
Однако, я просчитался, полагая, что мой небольшой список дел займёт всего лишь пару часов. Вместо отмеренного короткого срока я задержался в городе до самого вечера. Тому было несколько причин, и первая – я долго просидел в почтовом зале, составляя письмо домой. Лишь только когда я расправил чистый лист бумаги и приготовил перо, осознал, что не знаю, о чём можно было бы написать матери и отцу, чтобы не расстроить их и не заставить устыдиться своего собственного сына.
В итоге я написал о своей идущей в гору балетной карьере, об образованных и мудрых наставниках, о жизне без нужды, умолчав о многом, что было гораздо ценнее всего вышеперечисленного. Почему-то зачастую оказывается, что самое дорогое, что у тебя есть, приходится хранить в тайне – пускай и до поры до времени. Я не понимал, почему то, что мы любим, заведомо может быть возмутительным и вопиющим, чем-то непристойным. Однако... возможно, оно и должно быть таким, чтобы сохранить себя. Потому что то, что выставляется на всеобщее обозрение, приобретает на себе след некой осквернённости. Подобно шлюхе, предлагающей себя каждому встречному, любовь демонстративная продажна. Она – лишь видимость любви.
В итоге, промаявшись часа три над одним только письмом, я отправил его на прочно впечатанный мне в память родительский адрес, и с какой-то лёгкой смутой на сердце вышел на заполненную людьми улицу.
Мой кучер стоял, облокотившись спиной на дверь кеба и покуривал трубку в ожидании меня. Когда я направился к нему, он, глядя на что-то в толпе, внезапно громко рассмеялся, качая головой.
- Что вас так рассмешило? – я со слабым интересом посмотрел в ту же сторону, что и мужчина и обнаружил там молодую пару и пожилую чету. Видимо, они случайно встретились на этой заполненной народом улице. Мужчина крепко, почти властно держал девушку под руку. Я заметил, что стоило ему что-то сказать, как его суженная начинала заливисто смеяться и в целом представляла собой совершенно прелестное создание. Пожилая пара же переглядывалась меж собой и одобрительно качала головой, словно говоря: какие приятные и, что самое главное – приличные во всех отношениях молодые люди, какая пара!
- Сейчас она говорит своей матери о том, как ей повезло с мужем и в какой безопасности она ощущает себя с ним. Наивная уверена, что он защитит её от любого, кто попытается причинить ей вред. А он в это время косится по сторонам, параноидально высматривая знакомых, поскольку ревнует её даже, pardon, к фонарному столбу. Рано или поздно он задушит её этим.
- Откуда вы можете это знать? – нахмурился я, не будучи сторонником столь голословных утверждений.
- А вы знаете, почему я стал работать кучером? – задал мне встречный вопрос тот, на что я фыркнул:
- Не имею ни малейшего понятия. Отвезите меня ещё в одно место.
- Потому что мне кажется, что так я нахожусь в гуще жизни. Каждый день я вижу сотни людей и у каждого из них своя собственная маленькая история. У одних её вряд ли уместишь и в талмудную толщину, а иным хватает и пары страничек записной книжки. Так вот, люди... Я встречал таких людей, как эти, сеньор...- он указал в сторону всё ещё беседующей четвёрки, – Одна посредственность выбирает себе в спутники ещё большую посредственность, дабы не чувствовать себя таковой, создать себе иллюзию мудрости и независимости. Проще говоря – возвыситься. И знаете... они называют это любовью. Да-да, так и есть, представляете? Любовью! Это так мило, сеньор. Мило и убого. – с этими словами он спрятал трубку и надел на руки перчатки, собираясь, как и раньше устроиться на козлах.
- С чего вы решили, что я “сеньор”, а не “сэр”? – насмешливо спросил я у него, не спеша забираться внутрь экипажа, – Разве здесь Италия?
- Я же говорю – я много людей видел. А уж итальянца от британца отличу, – широко улыбнулся из-под усов кучер, а после, склонившись ко мне, негромко сказал:
- И... да не сочтите за оскорбление, джентльмен вы не “природный”[11]. – я просто ошалел от такой наглости и, находясь в смешанных чувствах, скользнул в кеб. Мне ещё предстояло навестить Милтона и записаться на приём, не отвлекаясь на языкастого, хотя и феноменально проницательного кучера.
Вернулся в особняк я с наступлением темноты. Чувствуя ватную усталость во всём теле, слез с подножки кеба, расплатился с кучером и медленно зашагал к горящему глазами-окнами дому, предвкушая горячий ужин, мягкую постель и, возможно, поцелуй Лорана украдкой.
Однако, зайдя внутрь, обнаружил лишь своих наставников.
- С возвращением, Андре, – поприветствовал меня Парис, – Мы уже начали волноваться. – Эйдн лишь согласно кивнул.
- Нет необходимости, я уже тут, – ответил я, снимая цилиндр и тонкий плащ, – А где Лоран? У себя?
- Хороший вопрос, друг мой, – подал наконец голос Эйдн. – По моим сведениям, он ушёл на прогулку с Веской и обещал вернуться ещё час назад. Однако...
- Я иду их искать, – на удивление спокойным тоном не то констатировал, не то отрезал я и вышел, непроизвольно хлопнув дверью.
Однако, я не был зол, скорее... насторожен. Это мерзкое ощущение несчастья не отпускало меня уже несколько дней и сейчас оно обострилось как никогда ранее.
Словно дикий зверь, ведомый запахом, я шёл по тёмным улицам. В тёмно-синем небе, застеленном ночным туманом вперемежку с дымом печных труб, тускло сияла сломанная луна.
Так, обойдя по кругу весь квартал, я вернулся к особняку, но со стороны рощи и углубился в скопления деревьев.
Там-то я и увидел его.
Опасно пылал высокий костёр, грозя охватить огнём подсохшую за день траву. На фоне ярко-рыжего пламени странно скособоченная фигурка Лорана казалась какой-то неестественной.
- Лоран? – осторожно позвал я его. Он медленно обернулся с растянутым в улыбке ртом и моё тело пробрал зловещий холодок.
Господи, как же было страшно это маленькое тёмное создание, глядевшее на меня совершенно безумными, горящими глазами зверя! Я не просто не узнал в нём моего Лорана, я не увидел там даже человека! Ни единого проблеска разумности, сознательности в этих очах!
