- Не бойся, – я попытался отстраниться, чтобы взглянуть ему в лицо, но Габриэль только сильнее прижался ко мне и быстро прошептал:
- Не уходи! Прошу тебя, не уходи!
- Я не уйду. Побуду с тобой, – пообещал я, заходя в комнату и закрывая за собой дверь. Не выпуская из рук, я обнял его крепче, чувствуя, как он спрятал лицо у меня на плече. В этой холодной синей темноте он был уязвим как никогда – роза без шипов, жемчужина без раковины. Как я мог перестать любить его – этого перепуганного насмерть ангела и забыть обо всём, что было? Это невозможно.
Очередной раскат грома вновь разрезал слух, словно разрывая барабанные перепонки и Габриэль сдавленно вскрикнул, так больно впившись пальцами мне в плечи, что я не удержался и судорожно вздохнул. Мелькнула ослепительная молния.
- Тише, всё в порядке, всё хорошо…- чуть охрипшим от шепота голосом твердил я, как заклинание, поглаживая своего Эндимиона [2] по мягким волосам и напряжённой спине и чувствуя, как бешено колотится его сердце после пережитого испуга.
- Карл… – едва слышно позвал он, и я ощутил на шее его тёплое дыхание.
- Что?
- Почему ты пришёл?
Я тяжело вздохнул. Знать бы самому.
- Потому что была гроза. Я знаю, что ты её боишься.
- Прости меня, Карл, – прошептал он, – Что прогнал тебя в тот раз. Я не хотел, я… испугался, думал, что ненавижу тебя. Это не так.
- Знаю, – отозвался я, целуя его в затылок. Как это было прекрасно – обнимать его и безо всякой опаски наслаждаться ароматом золотых волос и тёплой, нежной кожи, не боясь, что он оттолкнёт и одарит тебя взглядом, полным презрения.
- Я ждал тебя.
Очередной громовой раскат и очередные стрелы его пальцев в плечо вместе с тихим вздохом. Мне это начинает нравиться. Никогда бы не подумал, что боль может быть такой приятной. Прекрасный цветок, вонзивший шипы в моё сердце и мои мысли.
- Я так люблю тебя, Гавриил… – прошептал я ему на ухо.
- Я тоже... – сдавленно послышалось в ответ.
Эти слова словно ударили меня под дых, и я, отыскав в темноте его уста, пригубил их горячую, такую живую и чувствительную сладость – вновь и вновь с восторгом чувствуя, как ярче и безумнее с каждым мгновением, с каждым раскатом грома становятся эти ощущения.
Раз за разом сердце замирало в груди, почти останавливаясь, а после вновь начинало свою адскую пляску. Обрушившийся на меня весь шквал чувств и эмоций я мог описать лишь одним словом: люблю. Только его, только Габриэля – и никого более. Люблю здесь и сейчас – в этой комнате, в этом смешении страха и смятения, неистовой нежности и желания. Люблю всего и без остатка, и в гневе и в спокойствии.
Прерывистое горячее дыхание и ощущение его языка у меня во рту сводило с ума, а осязание живой и тёплой, нежной кожи и шелковистых волос вызывало неконтролируемую дрожь возбуждения. Как же долго я этого ждал… Как жаждал прикоснуться к нему, испить его поцелуя. Так насыщаются изысканным сицилийским вином – медленно, до самого дна, до последней капли. Я так счастлив, что, кажется, не могу дышать – снова и снова покрывая судорожными, горячечными лобзаниями вспыхнувшие от смущения и возбуждения шелковистые щёки, губы и шею.
Габриэль время от времени едва слышно постанывал, ошарашенный моей настойчивостью, то вцепляясь пальцами мне в волосы, словно желая причинить боль, то обвивая руками за шею и начиная ласкать прикосновениями пальцев моё лицо, отдаваясь моим поцелуям и страсти безоглядно. Так замёрзшая роза приникает шипом к груди соловья, насыщаясь растворенной в его горячей крови любовью. Ах, Габриэль, я готов отдать тебе всего себя, до последней капли, только люби меня. Пускай даже если это будет последним чувством в моей жизни. Любовь – это маленькая смерть. Я готов принять тысячу таких, лишь бы они были от твоей руки, твоих губ и твоего сердца. Люби меня…
Охваченный желанием, я расстегнул пару пуговиц на его рубашке и приник губами к гладкой груди, чувствуя ладонями, как под тончайшей тканью живёт и пульсирует кровью в жилах тело моего возлюбленного. Коснувшись языком нежного, словно маленький бутон соска, я накрыл его ртом, слегка прикусывая, а после, чувствуя, как Габриэль испуганно вздрогнул и напрягся, готовый вот-вот оттолкнуть меня, мгновенно поднял голову и вновь прижался к его губам, не давая прийти в себя, очнуться от этого сладострастного и блаженного сна.
Расстёгнута последняя пуговица, и батист рубашки, скользя, словно белый призрак в темноте, медленно сползает с плеч, а я – прикасаясь руками к этому непорочному, юному телу, пью до дна горькое и хмельное вино с запахом полыни, чувствуя свежие шрамы на бархатной жемчужно-белой спине.
Задев один из шрамов, я услышал стон и ощутил губы Габриэля на своём горле. Обвивая руками шею, он, забывшись, целовал меня, увлекая в пучину тёмной страсти всё глубже и глубже. Роззерфилд содрогнулся всем телом, когда я зарылся пальцами в белокурые волосы на затылке, спускаясь затем вниз по спине, снова и снова задевая едва зажившие раны от плети.
- Да, ещё… – слегка прогнувшись в пояснице, прошептал он мне в губы. – Сделай также… а… да… да…
- Сначала раздень меня, – тихо сказал я в ответ, лаская кончиками пальцев рубцы и дразня его отголосками приходящей боли. – Я хочу почувствовать тебя… твоё тепло…- он колебался и я – всё ещё обнимая за талию, взял его за руку и, пропустив тонкие пальцы между пуговиц своей рубашки, дал ему ощутить обнаженную кожу у себя на груди. – Посмотри… ты чувствуешь? – я поцеловал его за ухом, осязая проходящую по хрупкому телу неконтролируемую дрожь и как он слегка приподнял голову, в приступе пронзительного блаженства. Такой чувствительный, словно остался без кожи. – …Как сильно оно бьётся. Это сделал ты… Благодаря тебе оно так живёт и мечется. Не бойся меня… – я поцеловал его в горячие, разморённые губы, смакуя каждую секунду этой восхитительной агонии. – Я люблю тебя, мой Гавриил, мой ангел…
«Моя боль…», – пронеслось у меня в голове, и я ощутил, как распахнулся ночной халат, и пальцы Габриэля заскользили по пуговицам на моей сорочке, обнажая ранее томившуюся в хлопковом укрытии кожу и разжигая во мне своими прикосновениями тысячи огней. Он гладил ладонями мои соски и живот, а я задыхался от накатывающего желания и, целуя его с каждым разом всё более яростно, увлёк на кровать.
В этой комнате, полной вспышек и ударов грома, мы были совершенно одни и только вдвоём вкушали бессловесную тишину уст друг друга, окунаясь с головой в жаркое тепло разгорячённых тел, прохладные складки простыней и шелест учащённого дыхания.
- Габриэль… – я склонился над ним и, глядя ему в глаза, проскользил рукой по обнаженному, гладкому плечу. Возбуждённый, взволнованный и слегка испуганный. Только мой… Лишь мой… Я бережно прикоснулся к его губам, успокаивающе поглаживая по светлым волосам. Чего же ты боишься, глупый ангел? Ведь ты же сам хочешь этого – весь горишь от желания свершения своего страха.
- Чего ты боишься, Габриэль? – тихо спросил я, глядя в освещённое вспышкой лицо своего возлюбленного. Его уста шевельнулись в ответ:
- Тебя.
Я невольно улыбнулся и сказал, погладив ладонью его щёку и коснувшись пушистых ресниц, так отчаянно трепетавших, когда я прикасался губами к его губам:
- Если боишься, то «уклони очи твои от меня, потому что они волнуют меня…» [3] – но он этого не сделал. Он продолжал молча смотреть на меня, чуть приоткрыв тёмные от возбуждения губы: такого чувственного, соблазнительного рта я не видел ни у одной девушки, ни у одного святого с фрески. «Как лента алая губы твои, и уста твои любезны» [4], – я наклонился и легко поцеловал их, смакуя этот момент всеобщего напряжения, как голодный странник наслаждается запахом яств, прежде чем начать пир. Он так чист, но так пленителен… И ему суждено в эту ночь пребывать в моих объятиях. Воистину, это лучшее из всего, что я мог бы пожелать.
Касаясь губами обнаженной чувствительной кожи, я спустился вниз по его груди и животу и потянул за шнурок на поясе спальных брюк. Но только я отодвинул ткань вниз, как Габриэль внезапно дёрнулся и вскочил, схватив меня за запястье.
