Но я не рассказал ничего не потому что боялся его, а потому что мне было стыдно. Я боялся подумать, какими глазами после этого посмотрит на меня отец Карл. Я не хотел его презрения и не хотел терять его, поэтому не смог вымолвить ни слова, не дал ни единой зацепки, которая могла бы изобличить порочного священника и раскрыть то, что он сотворил со мной ночью в часовне, на божием алтаре.

От мысли о таком надругательстве мне стало плохо и я закрыл лицо руками. А ещё… я вспомнил о Кристофере Брауне. Кристофере – красивом, чистом ребёнке, чьё тело было найдено под окнами общежития – в пыли и с окровавленной головой.

Да, всё именно так. Если я сломаюсь, меня ждёт та же участь.

В госпитале я пробыл ещё два дня. Моё присутствие там продлил один небольшой инцидент: на следующую ночь после того, как меня нашли в зарослях розария, я проснулся от громкого вопля, весь в холодном поту, чем жутко перепугал дежурную монахиню-медика.

Спустя мгновение, я понял, что этот вопль исходил из моего рта и немедленно закрыл его, пытаясь отдышаться. Меня колотил озноб и острое желание заплакать: мне снова снилась та ночь в часовне, безжалостные руки, которые, скользя по моему телу, оставляли за собой алые следы. Проснулся же я от ужасного осознания, что весь вымазан в крови и земле.

Всхлипнув, я уткнулся лицом в колени. Мне казалось, что кожу до сих пор покрывает отвратительный липкий слой.

«Уйди! Уйди!» – я, что есть силы, стирал его с себя, не в силах восстановить дыхание от ужаса и омерзения. Как я мог позволить… как я мог… Теперь мне не отмыться.

Казалось, эти эмоции заполнили меня до краёв, пока в реальность меня не вернула цепкая рука, впившаяся пальцами в плечо.

– Ты что делаешь?! Немедленно прекрати! Сумасшедший мальчишка! – меня хватали за руки и ноги, пытались уложить на кровать, но я брыкался, как одержимый. Мне казалось, что со мной вновь хотят сотворить что-то непотребное, и я не мог позволить запятнать себя ещё больше. Я знал, что тогда не смогу жить.

Но мой противник всё же смог совладать со мной, и через некоторое время я едва ли мог двинуться, привязанный руками и ногами к кровати. Раздался удаляющийся чёткий стук каблуков по каменному полу и всё стихло.

Я лежал, прислушиваясь к звуку собственного дыхания, пока не услышал вновь знакомые шаги и сопровождавшие их другие, но уже негромкие.

– Вот этот ученик, преподобный. Внезапно завопил посреди ночи. Когда я вышла посмотреть, в чём дело, то увидела, что он рвёт на себе одежду и пытается разодрать ногтями кожу. Несколько царапин уже нанёс, сами видите. С трудом связала его – брыкался, как безумный.

Я слушал их, затаив дыхание и глядя в потолок. Я ничего не видел – перед глазами всё плыло и чувствовал я себя неважно.

– Чей он? – спросил мужской голос.

– Простите?..

– Под чьей он протекцией?

– Ах, это… это мальчик отца Карла. Он его навещал ещё вчера.

– Что здесь делает этот ребёнок? Почему он не в общей спальне, с другими учениками?

– По всей видимости, у него шок. Его нашли в школьном саду, в зарослях шиповника. Он плакал и едва ли мог говорить. И ничего не рассказывает внятно, сколько его ни пытались опрашивать. А сейчас вот – кошмары.

– Пусть с утра сюда наведается его наставник и побеседует с ним, а после заглянет ко мне, прежде чем покинет это место. Мальчик явно не в себе и ему нужна помощь. Вполне возможно, его придется отправить в одну из лондонских лечебниц для прохождения небольшого восстанавливающего курса.

– Вы уверены, директор?.. – нерешительно начала монахиня.

– Я всё сказал. – Мягкая поступь стала удаляться, пока не затихла вовсе.

– Сестра Милдред… – позвал я её.

– Да, в чём дело?

– Пожалуйста, позовите отца Карла, – мне было необходимо его увидеть, сказать ему, что я в своём уме и что меня нужно оставить здесь. Мне так хотелось ему столько сказать – и как можно скорее!

– Отец Карл сейчас спит. Потерпи до утра.

– Скажите, что значит «прежде чем покинет это место»? Почему отец Карл… – я не договорил, глядя на неё. Глаза слезились и их нещадно жгло. Я то и дело смыкал веки, чтобы дать им отдыху.

Сестра Милдред тяжело вздохнула и села на стул возле меня:

– Отец Карл уйдёт, потому что не справился с обязанностью духовного наставника. По его вине погиб ученик, а это не прощается.

– Что?! – я внезапно забился, заставив монахиню вскочить от неожиданности.

– Успокойся! Чего это ты вдруг?! Уймись! – кричала она, пытаясь уложить меня обратно.

– Неправда! Это не Карл! Это не он виноват! Я знаю! Знаю, по чьей вине…

– Знаешь? – она приостановила свои попытки обездвижить меня и вопросительно уставилась мне в лицо. – Кто?

– Позовите отца Карла, – всхлипнул я. – Пожалуйста… сестра Милдред. Мне очень нужно, чтобы вы позвали его.

– Хорошо, – сдалась та. – Я позову его, но обещай, что немедленно расскажешь ему обо всём.

– Да, – ответил я, чувствуя себя просто ужасно.

В итоге, монахиня всё же поднялась и вышла из госпиталя, а я через пару минут провалился в густую и мучительно-жаркую темноту.

– О Боже, неужели вы привязали его?! Это же ребёнок, сестра!

– Он бился и пытался нанести себе увечья. У меня не было другого выхода, падре, – оправдывалась Милдред. – Он ненадолго пришёл в себя и стал просить, чтобы я привела вас. Он сказал, что знает, кто виноват в смерти Кристофера.

– В его смерти виноват только я, это уже слышали все на собрании. Я не справился со своими обязанностями.

– Лишь одному Богу достоверно известно, падре, кто преступник на самом деле, но я не считаю, что в этом есть ваша вина. Я столько раз видела вас за протекционистской работой – вы стараетесь помочь каждому ученику и ваши подопечные вас любят. Я не понимаю, в чём вы вините себя, Карл. Вы один из лучших духовников на моей памяти.

– Пути господни неисповедимы, сестра. Никогда не знаешь, к чему приведут твои побуждения и поступки. Я взялся не за своё дело и не смог прочувствовать тонкую суть Кристофера. Она оказалась слишком хрупка и я разбил её своей неосторожностью. Быть тем, кому доверяют – очень ответственное дело, Милдред. Тебе вверяют в руки самое сокровенное, что есть у человека – душу. Она уязвима, как цветок – её можно сломать, а можно взрастить и после любоваться на её цвет. Любой каприз. Но если этот саженец попадет в нечестивые руки – ему конец. – Я чувствовал, что стягивающие мои запястья верёвки ослабевают – меня развязывали.

Наконец, мои руки, положили вдоль тела.

– Сестра, похоже, у Габриэля температура.

– Как? Когда успела подняться? – моего лба коснулась сухая рука, – Кошмар какой-то. Что за сложный ребёнок… – ворча, она куда-то ушла, вероятно, за лекарством.

Тихий, но тяжёлый вздох наставника немного вернул меня к реальности и я смог выдавить:

– Преподобный, простите.

– За что ты просишь прощения, дитя моё? – устало спросил он.

– Я разбудил вас. Но мне нужно вам кое-что сказать… – мне было так жарко, что казалось, будто я лежу в пустыне, под раскалённым солнцем. Всеобъемлющий зной поселился в каждом моём члене и я еле ворочал языком.

– Я тебя слушаю, Габриэль.

– Знаю… Я знаю, почему умер Кристофер.

– Почему же? Расскажи мне, – Карл придвинулся поближе и наклонился ко мне, чтобы я не напрягался для усиления громкости голоса, но даже это мне мало помогло. Я постепенно проваливался в темноту.

– Его… осквернили.

– Осквер… Что значит «осквернили»? – встрепенулся священник. – Габриэль, что ты такое говоришь, каким образом?!

– Алтарь, – ответил я, прежде чем меня окончательно сморила температура и унесла в спасительный сон.

Придя в себя на следующее утро, я никого не обнаружил рядом с собой. Сквозь высокие полукруглые окна пробивался белый дневной свет, и свежий ветерок доносил из-за приоткрытой в дальнем конце госпиталя рамы далёкое щебетание птиц.