Приоткрыв глаза, я вижу смутный силуэт. Словно слоновая кость, белеет в полутьме обнажённая кожа. Тусклым золотом мерцают лёгкие локоны. А шум прибоя – лишь шелест мягких перьев на огромных крыльях, возвышающихся за спиной как два щита.
– Гавриил… – тихо шепчу я, вновь закрывая глаза.
– Тише, – пальцы накрывают мой рот, не давая больше произнести ни слова. – От слов все беды этого мира.
С трудом приподняв руку, я накрываю ладонью тонкое запястье и провожу кончиками пальцев по нежной коже. Боже, какие же у него изящные руки!.. прохладные и желанные, словно родник в пустыне.
– Ангел, – выдыхаю я. – Ты – ангел, – после чего тонкая ладонь снова приказала молчать.
– Не бойся. Я заберу твою боль, – говорит он, и после этого моих потрескавшихся сухих губ касаются его – бархатные и свежие, словно полный жизненных соков созревший бутон.
Я помню, что напился, смог напиться этим поцелуем, смог погасить болезненный пожар внутри, приникнув к этому хрупкому, шелковистому телу, что так ласково и бережно исцелило меня, впитав в себя огонь недуга. Помню, как обнимал его, чувствуя ни с чем не сравнимое блаженство лёгких поцелуев на своем лице и тихий, усыпляющий моё сознание шелестящий голос, произносящий на латыни какие-то фразы.
И из последних сил борясь со сном, я прижал его к себе и прошептал под шелест крыл, проваливаясь в забытье:
– Я люблю тебя…
После этого, проснувшись чуть свет, я ещё долгое время лежал в темноте, прислушиваясь к дыханию соседей по комнате и пытался вспомнить в малейших подробностях, осознать, что только что видел и чувствовал.
– Я люблю тебя… – еле слышно повторил я и закрыл лицо руками, – Господи, что я несу… ну почему… – теперь я понял, что за чувство меня терзало каждый день, подобно боли от глубокой раны – любовь. Любовь и желание ответного чувства.
Должно быть, я сошёл с ума, раз допускаю подобные мысли, хотя краем сознания понимаю, что такое вряд ли могло произойти.
«А ещё это крайне опасно. Подобные отношения…невозможно, – горько усмехнувшись, я уткнулся носом в подушку, словно надеясь задохнуться и в конце концов перестать испытывать эти мучительные переживания, – Мария, прости меня за нечестивые мысли, но я должен сказать ему всё, иначе сойду с ума».
И когда, много часов спустя, в полдень, я вышел в жаркий семинаристский сад, где Габриэль по поручению одного из священников срезал розы для алтаря в честь Рождества Святой Девы, то не смог даже слова вымолвить, глядя ему в лицо. Залитый ярким солнечным светом, с белыми, как снег цветами в нежных, чудом нетронутых шипами руках, он казался таким прекрасным, чистым и невинным, что я просто не смог произнести своих сомнительных признаний. Мне казалось, что они могут запятнать его: эти ясные, словно летнее небо глаза и сияющие золотом на солнце волосы. Я не мог так унизить себя и его, поддаваясь тёмным, совершенно неподобающим будущему священнику желаниям, делать его объектом скользких, грязных взглядов и помыслов.
«Лучше сойти с ума от твоей красоты, чем потерять доверие и дружбу», – подумал я, глядя ему в глаза, которые вопросительно и выжидающе смотрели на меня. Смотрели, не отпуская, не позволяя отвести взгляда, не вызвав при этом сомнения или подозрения в чём-то дурном. Нужно было что-то сказать. Но ничего не шло в голову.
«Не смотри так! Господи, спаси меня!» – не успев подумать, что делаю, я упал на колени, схватился рукой за толстую ветку розового куста и с силой отломил её, не обращая внимания на изумлённый крик Габриэля и глубоко входящие в ладонь толстые шипы. Только сильная боль в руке и сомкнувшиеся на моих плечах пальцы смогли отрезвить меня и дали понять, что то, что я творю – полное безумие.
– Карл! – Габриэль, сжимая мои плечи, обеспокоенно смотрел мне в лицо. – Что ты делаешь?! Ты нездоров?
– Я… хотел помочь тебе, – наконец выговорил я. – Этот стебель… слишком толстый для ножниц. Его можно только отломить.
– Но твоя рука… Карл... – он с ужасом смотрел на мою ладонь и глубоко засевшие в ней вместе со злополучным стеблем крупные шипы. Из ранок довольно сильно сочилась кровь – такая пугающе алая, что я отвёл от неё взгляд. – Это нужно вытащить. Зачем же ты голыми руками схватился, идиот! – резко выдохнув, Габриэль положил срезанные розы на траву рядом с собой и нерешительно, словно боялся причинить мне боль, прикоснулся к стеблю. – Придётся потерпеть. – Внезапно, крепко схватившись за ветку, он рывком извлёк её из ладони, что сделало боль не столь ощутимой. Я виновато посмотрел на Роззерфилда. Мне казалось, я его разозлил своим глупым поступком, но после того, как он поднял на меня глаза, я увидел во взгляде такое волнение, беспокойство и вопрос, что почувствовал как по телу моему под тонким льном пронёсся жар, не имеющий никакого отношения к сентябрьскому солнцу. В тот момент Габриэль был так близко, что для того, чтобы поцеловать его, мне нужно было лишь податься вперёд на несколько сантиметров.
Поняв, что если сейчас же не уйду, то потеряю контроль над собой окончательно, я вскочил и, неразборчиво пробормотав слова извинения, быстро зашагал прочь, в другой конец сада, чувствуя на себе ошарашенный взгляд. Мне нужно было успокоиться и побыть в уединении.
Самым безлюдным местом в данное время суток была церковь: все студенты и духовники находились в главном здании и раньше, чем к вечерней молитве, не появлялись.
Толкнув массивную дверь, я скользнул внутрь и прижался к ней затылком, пытаясь взять себя в руки и унять неистово бьющееся сердце. Казалось, его гулкий стук был слышен извне, эхом отдавался в ушах и отражался от высоких округлых сводов церкви.
В детстве, когда меня что-то терзало или пугало, я начинал читать молитвы и тем самым обретал под ногами небольшую опору, помогающую преодолеть все страхи и сомнения.
Вот и сейчас я искал пристанища в священных словах, говорил со святыми, просил их вернуть мне разум и самообладание, умолял погасить грешную страсть и помочь мне преодолеть соблазн низменных желаний.
Минуты тянулись, как бесконечная паутина. Под конец я совершенно выбился из сил и просто сел перед алтарём, упёршись ладонями в мраморные плиты пола. Меня била лёгкая дрожь. Правая рука была в запёкшейся крови и немного болела. Но я смог. Так будет лучше – и для меня и для него. Я знал, что если поддамся этой любви и дам ей волю – она убьёт нас обоих. Разрушающая любовь, исполненная зла. О, как же я тогда ошибался.
Разум говорил мне, что надо терпеть, и это лишь временная боль, что этот путь правильный, а сердце кричало, что идя против того, к чему так настойчиво влечёт меня всё моё существо и обстоятельства, я разрушаю себя сам. Я не знал, что мне делать, и лишь бездумно и устало смотрел на перекошенный в смертной муке лик Христа и мудрое спокойствие лица Девы. Какой гротеск и какая ирония. Всё вокруг рассечено на две половины, при этом являясь целым. Как и моё сердце: одна половина тянется к Богу, другая – к человеку.
Эдем и Сад земных наслаждений. А я нахожусь между ними. Я – цветок из Сада Зла.
Все последующие дни я старался избегать встреч с Габриэлем, потому что знал, что моё неумение лгать выдаст меня с головой. А он явно понял тогда, что со мной что-то происходит. Не переживу презрения в его глазах. Ведь я предал его ожидания. На самом деле, я не чище всех тех, кто желал его когда-либо.
Глупец! Я хотел оградить его от всей мерзости, а сам оказался её частью – существом, одержимым противоестественным влечением, плотским грехом под названием Похоть. Нет, лучше бы нам больше никогда не видеться. Люди никогда не могли коснуться ангелов, почувствовать их слишком чистую, слишком прозрачную для их грубого осязания плоть. Пускай же и я никогда не получу этой возможности, иначе…
Иначе не смогу остановиться.
Но встреча произошла куда быстрее, чем я предполагал.
В один из будних дней после занятий я направлялся в общежитие. Из-за подготовки к предстоящей проверке я задержался в библиотеке и потому спешил, опасаясь, что здание закроют раньше, чем я успею до него добраться через многочисленную вереницу галерей и коридоров.
