- Да, святой отец. Мне сказали, что вы не только священник, но и врач и сможете помочь…

- Да, это так. – подтвердил тот, опускаясь на стул возле письменного стола и устремляя на нас взгляд, как я теперь заметил, усталых и удивительно спокойных глаз. – Если вы мне подробно расскажете о вашей проблеме.

- Разумеется, – кивнул Эйдн. – Но тут, скорее, дело не в недуге тела. Пострадала душа.

- Я вас слушаю. – ответил Эрон, – И, если это возможно, постараюсь помочь.

После того, как Эйдн в общих чертах объяснил Милтону, что сделали с Лораном, и какие последствия теперь его преследуют, священник что-то пробормотал себе под нос и перекрестился.

При наличии воображения, это могло прозвучать, как «бедное дитя».

- То, о чем вы мне поведали, имеет довольно скользкую природу. – сказал он, – Это может быть внушением, или же настоящим вселением беса в человеческое тело. Или же…- он на мгновение остановил взгляд серых глаз на Лоране, – Непоправимой душевной травмой, которую не получится залечить. Сложно понять, что именно нужно делать и какими средствами пользоваться в данной ситуации.

- Значит, надежды нет? – спросил Лоран и я отчетливо услышал в его голосе страх.

- Надежда есть всегда, сын мой. Без нее невозможно жить на этом свете и любить жизнь. – ответил Милтон, – И ты ее терять не должен, ни в коем случае. Я постараюсь сделать все, что в моих силах, потому что моя обязанность помогать всем, кто ищет помощи. А еще, это мой долг перед Богом и своей совестью. – Лоран ничего не сказал на это, но Эрон, похоже, удовлетворился его благодарным и полным упования взглядом, поэтому продолжил: – Я смогу приступить к делу завтра. Сегодня нужно уехать – у одной семьи запланировано на вечер венчание и я должен провести церемонию. Если не трудно, не могли бы вы… – священник посмотрел на Лорана, – И вы, молодой человек, – неожиданно указав на меня, промолвил он, – …прийти сюда? Примерно в три часа дня.

- Да, разумеется…- в легкой растерянности отозвался я. Интересно, почему он выбрал меня? – Конечно, мы придем.

- Вот и славно. – наклонил голову Милтон, – Тогда я жду вас.

На Лондон медленно опустился вечер, застилая небо тяжелыми, фиолетовыми, а после и черными тучами. По-видимому, назревал дождь.

Вернувшись в особняк, каждый занялся своим делом: Парис и Эйдн, отдав распоряжение Эльзе – нанятой на время горничной – развести огонь в камине и приготовить ужин, сидели в гостиной и о чем-то тихо разговаривали. Дегри попутно перебирал в синем несессере какие-то документы, а Парис просто стоял возле камина, опершись локтем о полку и качал светловолосой головой.

Не считая нужным прислушиваться к их разговору, я – осознав, что не знаю, где Лоран, поднялся на второй этаж, заглянул в свою комнату. Никого не обнаружив, перешел в соседнюю, и, наконец, нашел своего воспитанника.

Морель сидел в полной темноте на кровати напротив окна и тихонько играл на скрипке. Снова тот сочиненный им этюд, только на этот раз звучание стало насыщеннее, глубже – он добавил что-то новое. Oddio (О, Боже (ит.)), все же эта мелодия слишком чувственна, чтобы воспринимать ее спокойно! Так грешна, но так сладка… Слаще, чем вино на причастии, чем самый спелый плод. Мой милый мальчик, что же ты делаешь со мной.

- Лоран? Почему ты сидишь в темноте? – спросил я, проходя в комнату. Удивительно – как он играет на скрипке, не видя отчетливо, куда ставит пальцы?

Лоран не ответил на мой вопрос. Как я заметил, он даже не переоделся, оставшись в плаще.

- Тебя что-то тревожит? – я сел рядом с ним и он наконец повернув голову в мою сторону, шепотом ответил:

- Мне страшно.

- Чего ты боишься?

- Много чего. Я боюсь того, каким я стану, если меня восстановят, потому что едва ли помню, каким был ранее. А еще боюсь не вернуть свою целостную душу. Да, пожалуй, этого я страшусь больше всего на свете.

- Но ведь Милтон еще даже не пытался что-либо сделать. Тебе пока нечего бояться, – заверил его я, по привычке заправив прядь волос за нежное ухо и открывая белое пятно лица своего протеже. – Завтра мы пойдем к нему и попытаемся. Просто попытаемся. Хуже, чем сейчас, уже не может быть. Ты согласен со мной?

- Да, Андре. Прости меня, я так слаб… Но я устал жить разбитым. Я не хочу жить, будучи таким. Это состояние постоянной сосущей пустоты – его не может заглушить ни вино, ни еда, ни шумные праздники. Лишь музыка немного заполняет пропасть и…- тут он внезапно осекся и медленно поднял голову.

- В чем дело? – спросил я.

- Андре, я понял, почему мой дьявол творил все это! Я понял, понял! – сам не свой от неожиданного озарения, он схватил меня за руку.

- Не кричи, лучше объясни, что ты понял. – слегка осадил его я и Морель, заерзав от нетерпения, сказал:

- Совершая все эти хаотичные, импульсивные и грязные поступки, он лишь пытался восстановиться – быть может, даже бессознательно! Он пытался избавиться от того же чувства опустошенности, про которое я только что говорил! Должно быть, оно самое… Я не знаю, что он чувствует, я никогда не помню этого, но, вполне возможно, что все обстоит именно так!

- И?

- Это значит, что нам – мне и ему – необходимо восполнить друг друга, иначе рано или поздно мы разрушим себя. – подвел итог Лоран, вновь садясь ко мне боком. Он был весь как тугая пружина, – У нас нет иного выхода, кроме как пытаться – раз за разом, пока не получится хоть что-нибудь. В противном случае, моя жизнь так и останется дорогой в пустоту.

- Хорошо, любовь моя. – я взял его за плечи и поцеловал в висок, – Но не бойся будущего. Твой страх ничего не улучшит, лишь выбьет из колеи и лишит сил. Наслаждайся настоящим. Оно так недолговечно – всего лишь мгновение. А ты упускаешь эти драгоценные секунды.

- Ты прав. – вздохнул Лоран и положил скрипку на плечо, снова начиная водить смычком, вырисовывая в темно-синей тьме сладостные звуковые узоры.

- Ты изменил мелодию. – заметил я.

- Ах, это…- негромко отозвался он, – Я вспомнил, что ты объемен и пахнешь. До этого звук был плоским, а сейчас – нет. – легкие переходы ласкали слух, словно теплые волны, касались каждого нерва легким пушистым перышком. Я никак не мог избавиться от приятной дрожи, прокатывающейся по всему телу. И никак не мог препятствовать этому очарованию.

- Это прекрасно, mio caro…- я, движимый необъяснимой негой, прижался губами к раковине уха своего Амати, вдыхая благоуханный аромат его теплой кожи и густых волос, после чего запуская в них пальцы руки и начиная медленно массировать и гладить, постепенно спускаясь на шею и чувствуя, как Лоран слегка задрожал. Его прерывистое, взволнованное дыхание будило во мне темные желания, которым я был готов с удовольствием подчиниться.

Расстегивая замок на его плаще и вслед за этим проводя по обтянутым тонким хлопком хрупким плечам, я шептал ему что-то ласковое, едва ли понимая, что говорю по-итальянски. В последнее время я пользовался только французским и английским в общении с Морелем и наставниками. Осознав это, я замолчал.

- Скажи что-нибудь еще, – едва слышно попросил меня Лоран, откладывая скрипку в сторону. – Этот язык такой нежный – словно язык любви, на котором говорят ангелы, он подходит тебе лучше остальных. Пожалуйста, Андре, еще… – я поцеловал его в шею, а после в губы.

- Ti voglio bene, bel fiore (Я люблю тебя, прекрасный цветок), – поглаживая кончиками пальцев шелковистые подбородок и горло, сказал я, – Sofisticati strumenti nelle mani di un virtuoso (Изысканный инструмент в руках виртуоза). – Лоран не знал моего языка, но вслушивался в него, как в музыку, как в звучание своей Амати, и – я уверен – понял все, что нужно было понимать, а именно – что он дорог мне, как никто другой и что никого я еще не любил так страстно и так нежно, как его.

Может быть, поэтому он окончательно отодвинул скрипку в сторону, и, обняв меня руками за шею, целиком и полностью отдался моим поцелуям, приник ко мне в безмолвной ласке, словно воздушный шелк к обнаженному телу, расстегивая пуговицы и оглаживая тонкой ладонью мою грудь под рубашкой, услаждая нежными, чуть влажными губами шею и мягко вороша мои волосы изящными пальчиками.