Это было понятно слушателям, и всех всколыхнуло: никто не чувствовал себя вполне свободным от страха оказаться ночью в холмах или на пустоши. Там по-прежнему таились неведомые, зачастую злые существа, не укрощенные даже словом Патрика и Коломбы. После проповеди собравшиеся попросили у отца Уисдина беседы, и тот, хотя и усталый, не смог отказать. Поначалу, впрочем, он больше молчал и только слушал, а люди вокруг него говорили сами - рассказывали разные истории, делились пережитым, со смехом, а иногда и с дрожью вспоминали, как удавалось им разминуться с обитателями холмов и пустошей. Отец Уисдин слушал с интересом, с ласковой улыбкой...
- И тогда закрутился вокруг меня вихрь, а я понимаю, что вихрь-то это непростой, - негромко говорил кто-то, постукивая ладонью по столу в такт своим словам. - Попадешь в него - считай, пропала твоя голова, не выберешься. Старики говорят - Иной народ пляшет, свадьбу играет, не дай бог чужому затесаться.
Слушатели кивали: так, правильно.
- Ну, взял я нож, молитву прочел и швырнул его прямо в вихрь, в самую середку. Тут визгнуло, и ветер мигом улегся. Подошел я нож поднять, а он в дорогу воткнулся, торчком стоит, и на лезвии кровь. Это я, стало быть, кого-нито из них поранил. А если бы не додумался нож бросить, вовек бы мне не выбраться...
- Верно, верно, и у нас такое видали, - живо подхватили с другого конца стола. - Я слыхал еще - ученые люди говорят, это ведьмы пляшут, бесы, значит, потому от них молитва и помогает.
- Про ведьм не знаю, не скажу, - зазвучал чей-то решительный бас, - а вот что Иной народ - это верно. Благой или там Неблагой - как повезет, только от Неблагого ты ни крестом, ни пестом не отмашешься. Люди врать не станут.
- А Коломба...
- Так то Коломба. А мы покуда, видать, ума-разума не набрались. Отец Уисдин верно говорит: света в нас маловато. Коломба шел - сиял, а мы только что чадим, как плошки...
- У нас вот было - шел я полем, вдруг откуда ни возьмись - черный пес, глаза как уголья...
- Все мы - малые плошки, но и плошка в нужде хороша, чтобы лоб не расшибить. Какой-никакой в нас свет, а нам его беречь. Только не так беречь, чтобы освещал он одно наше жилище, а так, чтоб был виден всем...
Гильдас пристально вглядывался в полумрак большого зала, но лица говорившего толком разглядеть не мог - кто-то был нездешний, может быть из тех, кто пришел с отцом Уисдином. Говорил невидимка вовсе попросту, но слушали его, мгновенно затихнув, боясь пропустить хоть слово. Видно было - держит речь человек много повидавший, с испытующим умом, пускай и неученый.
- Я так думаю, братья, - продолжал голос в полутьме, - вот отец Уисдин говорил нам про учеников Йесы, про Питера и Андру, как они отправились по земле проповедовать. А ведь в любом из нас зажжен тот же огонь, что и в них - не зря были они простыми людьми, хотя и избранными от Бога. Стало быть, каждому под силу их подвиг. И если будем таить мы огонь от других, скрягами и глупцами назовут нас. Кто запрет свечу в сундук, тот не осветит даже собственного жилища. Кто не даст огня замерзшему и не пустит заплутавшего к своему очагу, того проклянут и люди, и земля. Обычай требует делиться огнем, и вы, братья, это знаете.
- Огня дают тому, кто просит, - возразили с другого конца.
- Питер и Андра несли свой огонь сами, не дожидаясь просьб. Будем нести и мы...
"Как это просто, оказывается, - думал Гильдас. - Не каждый способен попросить огня. Посветить тому, кто сбился с пути и блуждает во мраке, позвать его к своему костру - это закон, и смерть пойдет по пятам за тем, кто его нарушит. Позволивший путнику сорваться в пропасть будет проклят в горах, на холмах и на пустошах. Это обычай нашей земли, он всем нам хорошо известен, и мы его блюдем и учим ему детей. Отчего же я вдруг забыл о нем, отчего решил схорониться со своей светильней, дарованной мне от Господа, за крепкими стенами Байла, словно в сундуке? Немногих бы обратили Христовы ученики, если бы собрали свою общину в одном городе или даже в одном доме и до конца своих дней не выходили бы из него!"
Ему стало вдруг и стыдно, и весело. Господи! Как легок его подвиг по сравнению с испытаниями апостолов, и даже от этого легчайшего труда он хотел уклониться. Ни смерть, ни мучения не грозили ему в Скаре. Он хотел сбежать в Байл, к друзьям и единомышленникам, потому что испугался пренебрежения, ожидавшего его дома, потому что был обижен и сердит на сородичей, не желавших немедленно пойти с ним одним путем. Не они гневались на Гильдаса, как язычники на апостолов, а он на них! За то, что они были к нему равнодушны и даже подтрунивали иногда, за то, что не признавали в нем носителя единственной великой истины, словно не замечали света, которым, как казалось Гильдасу, должно было сиять лицо любого, добровольно принявшего слово Йесы, Божьего Сына. Он впервые задумался: так ли был ярок этот свет, если даже ближайшие соседи и Брега не обращали на него внимания? Мимо жарко горящей светильни не проходят безучастно...
Нет, он вернется в Скару и будет для них как апостол. Если не словом - он не златоуст - то всей жизнью своей. Свет, который дарован ему, он понесет всем, и в первую очередь Кромальхаду, с его ненасытимой жаждой знания и мечтой о крыльях, таких, какие некогда обрел Сын Человеческий, возвращаясь в свое блаженное небесное королевство, и какие сулил Он всем остальным, исполнившим до конца свой долг здесь, на опасной, мятежной и бесконечно любимой земле.
Ибо здесь был рай.
Гильдаса не было дома две недели.
Кромахи тосковал.
Он сам не сознавал до сих пор, насколько он, оказывается, привык к Гильдасу, к тому, что друг все время рядом. В свите Морриган и в Доме Нуаду у Кромахи не было друзей, кроме верных ворон. Были те, с кем вместе он пировал или охотился, но не более... За долгие годы изгнания, которые Кромахи провел в горах после стычки с Ураганом, никто не навестил его. Остальные, конечно, боялись гнева Нуаду - ведь Крылатый угодил в опалу - но все-таки, думалось Кромахи, если бы у него были настоящие друзья, они не испугались бы немилости Старейшего. Фиах и Фиахна, например, не испугались. Нуаду, конечно, попросту не было до них дела, но Кромахи не сомневался: даже если бы Старейший гласно запретил его навещать, Фиах и Фиахна все-таки прорвались бы к нему, невзирая на запрет. А кроме них...
Может быть - думал Кромахи - Иной народ не умеет привязываться душой к тем, кто наполовину не их крови. Он-то видел, как шумно и беззаботно веселились в Доме Нуаду, как клялись в вечной дружбе, как отправлялись на поиски приключений и, бывает, как мстили друг за друга... Одному ему не удавалось найти себе товарища, пускай его и не сторонились открыто. "И там тоже принимают в свой круг только посвященных", - с горечью думал Кромахи. Порой ему было больно и досадно, что Гильдас отказывался открыть тайну, которая делала его таким спокойным и уверенным. Кромахи казалось: только бы вызнать этот секрет, и тогда он тоже перестанет мучиться. Нестерпимо было стонать от боли, не смея даже обмолвиться о причине своих терзаний...
И вот Гильдас ушел - ушел туда, где были его друзья, такие же люди, как он сам, и, вместо того чтобы поскорее вернуться, наоборот, задержался, как назло. Он ведь знал, что Кромахи ждет его в Скаре! Может быть, Гильдас и сделал это назло, нарочно, чтобы наказать Кромахи за то, что тот не пошел в Байл вместе с ним? Или он попросту позабыл о нем, как только оказался среди своих... точно так же, как позабыли о Кромахи прежние приятели, когда Нуаду отправил его жить в лесную хижину на земле злополучного ирландского короля? Да, конечно, зимой, вскоре после появления Кромахи в поселке, Гильдас тоже уходил на какой-то свой праздник, но ненадолго - и тогда Кромахи еще было все равно...
От тоски он перестал есть - так отказывается от пищи животное, когда хозяин пропадает надолго. "Так ему и надо, - сердито думал он. - Пусть Гильдас пожалеет, что не остался здесь". Кромахи провел без еды три дня, а потом понял, что ему не позволят умереть. Если он совсем перестанет выходить из дому, если слишком долго не будет показываться на глаза соседям, они встревожатся и придут его навестить. Скара невелика, в ней все на виду. Тогда соседи узнают, что он чуть не умер от голода, заждавшись Гильдаса. И, когда Гильдас вернется, они ему расскажут...
