Гильдасу очень хотелось побыть среди собратьев по вере.
Отец Уисдин с Айоны прибыл на Вознесение и пообещал остаться до Троицы. За трапезой он беседовал со слушателями; а когда отец Уисдин отправлялся на короткий отдых или на службу - в честь большого праздника и именитого гостя в Байле служили по-монастырски, непрерывно - тогда люди собирались и продолжали говорить друг с другом. Одни жили в доме князя, другие ночевали, как странники, по семьям, из милости - но Байл гудел разговорами, и всюду, где сходились двое или трое, там был Христос. Так, во всяком случае, казалось Гильдасу.
Байл не походил на Скару. Во-первых, здешний князь был христианином, и веру Патрика и Коломбы вслед за ним принял почти весь его клан. В этом большом поселении - вдвое, если не втрое больше Скары - веры отцов и дедов по-прежнему придерживались лишь несколько семей. Здесь, как и в Скаре, была своя Мудрая - но была и своя церковь, и собственный священник, и даже школа, совсем как на Айоне, под рукой Коломбы. Конечно, воинов здесь тоже хватало - никто не сказал бы, что Байл беззащитен, что его мужчины, как монахи, предпочитают книгу оружию - но в большом зале пели хвалу не только тем, кто мог перепить десятерых и притащить на плечах живым связанного вепря. Здесь, как и в Скаре, вечерами горланили и бахвалились дружинники, но любили здесь и остроумные негромкие беседы, и живое книжное слово, и занятное наставление. В Скаре мирного книжника, пришедшего говорить о Боге, приняли бы почтительно, как требует закон гостеприимства, но, вздумай он обратиться к князю с поучением, ответом ему была бы снисходительная усмешка... Старый Макбрейн, опытный воин, держал ворота открытыми для всех, кто являлся в его крепость с добром, и не препятствовал своим людям принимать любую веру, какую им вздумается, хотя сам склонен был считать Патрика и Коломбу, в лучшем случае, чудаками. "Сила моя - в Нуаду", - с гордостью говорил он. Однажды, лет десять назад, схватился с ним пришлый проповедник, взявшийся разъяснить старому князю, что Йеса заповедал любить врагов, но добился лишь того, что князь, любуясь своей силой, тогда еще отнюдь не шедшей на убыль, взял боевой топор и одним ударом, на глазах у побледневшего гостя, развалил пополам дубовую доску. "Вот что будет моим врагам! Пусть приходят, да возлюблю их!" - со смехом сказал он.
Не с того - думал Гильдас - ох, не с того нужно было начинать разговор... Владыка Скары, искренне развлекавшийся кровавой войной кланов, немало удивился бы, если бы ненавистные Комгаллы сложили оружие. Больше всего он боялся утратить телесную силу - силу, которая позволяла ему перепить десятерых и притащить на плечах живым связанного вепря.
Здесь, в Байле, ненавидели кровавые распри, хоть и принимали их как неизбежное - но и только. Князь, как положено, расставлял дозоры и следил за надежностью крепостных стен, но он изгнал бы любого, кто ради похвальбы вздумал бы искать ссоры и лелеять былую вражду - и сам не стал бы хвататься за топор, чтобы доказать собеседнику свою правоту. Он и так знал свою силу. Лорд Байла, принявший слово Патрика и Коломбы, просто знал, а потому с тонкой улыбкой слушал споры, разводил тех, кто чересчур горячился, и был спокоен - так же спокоен, как отец Уисдин.
Гильдас завидовал этому удивительному спокойствию. Слишком тяжело ему было в Скаре, где вечно приходилось отстаивать свою силу против сильных - против тех, кто смотрел на него со снисходительной улыбкой, когда он в очередной раз не засиживался на пиру у князя или отговаривался недосугом.
В Скаре Гильдас с особой остротой чувствовал свою слабость. Там он был вечно как в плену, среди недобрых, насмешливых чужаков. Хотя, видит Бог, он любил Скару, любил как мать... а отца искал где-то в другом месте.
В Байле он жил в доме своего давнего друга, по имени Инрейг - тот был родом из Скары, в детстве они с Гильдасом играли, вместе приняли крещение, вместе мечтали, как уйдут на Айону в монастырь, а потом Инрейг женился на девушке из Байла, христианке, и решил войти в ее семью, вместо того чтобы отвезти жену к себе... Тогда он ушел из Скары, а Гильдас остался - но иногда, по праздникам, они виделись, и тогда говорили, говорили до утра, с улыбкой вспоминая былые проказы и мечты. Шло время, у Инрейга родился ребенок, затем другой, его жена уже носила третьего и не снимала с лодыжек и запястий крашеные шерстяные нити, как делали ее мать и бабка, и в дружеской беседе Инрейг, соблазняя друга картиной семейного довольства, все чаще звал его в Байл насовсем.
- Здесь ты будешь среди своих, - говорил он. - Найдешь себе жену, построишь дом... Твой отец стар, он принадлежит Скаре и ему не вырвать корней из родной земли. Брега тоже не станет горевать. К тому же Скара не останется без лекарей, если ты уйдешь. А может быть, ты уже приглядел себе невесту дома, потому и упрямишься?
- Нет, нет, - отвечал Гильдас. - Никого я не приглядел.
На самом деле, он с завистью смотрел на друга, на его семью, на Байл - стойкий, спокойный, не знающий трескучего бахвальства. Поселок попросту не нуждался в этом, как не нуждается взрослый мужчина в том, чтобы ежеминутно выпячивать грудь и сжимать кулаки. Многие вещи, окружавшие Гильдаса дома, казались в Байле ненужной суетой.
Иногда Гильдас думал, что именно так выглядит рай.
"Остаться, остаться здесь", - твердил он себе после разговоров с Инрейгом, укладываясь спать и слушая, как ровно дышат во сне дети. Что держало его в Скаре? Крепость не осталась бы без лекаря - Брега хорошо умела врачевать - а отец спокойно доживал свой век, не страдая от голода и холода. Иннес верил по-стариковски тихо; он, вероятно, не терзался бы, даже если бы среди соседей у него вовсе не оказалось единоверцев. А Гильдасу хотелось говорить, спорить, слушать беседы, вместе молиться...
В Скаре был Кромальхад.
"Но он уже не нуждается в моей помощи, - говорил себе Гильдас. - Кромальхад обжился в поселке, его принимают как равного. Если он захочет остаться там и стать воином Скары, я отдам ему дом и хозяйство, чтобы он не ютился больше под чужим кровом из милости. Может быть, Кромальхад скоро женится и заведет семью - ну а если захочет уйти вместе со мной в Байл, что ж, я буду только рад...".
И тут же с грустью признавал: Кромальхад не приживется в Байле. Вообще Гильдас часто вспоминал о друге во время служб и бесед - о его мучительном беспокойстве, о постоянных ненасытных расспросах, о желании знать, дал ли Бог своему Сыну крылья. Зачем ему это было нужно? Слушая про "вся дни до скончания века", Гильдас в очередной раз думал, что Кромальхад не понял бы, почему Христос оставил учеников жить и мучиться на земле, вместо того чтобы забрать их с собою в блаженное небесное королевство... Он хотел поговорить об этом с отцом Уисдином, но тот был почти непрерывно занят, и казалось как-то неловко лишний раз тревожить ученого человека, которому и без того со всех сторон докучали просьбами. А главное, Гильдас сам толком не знал, о чем он все-таки хотел спросить.
На Троицу отец Уисдин говорил о райском саде, созданном для человека - о том, как люди и животные жили там вместе, как вся земля была для человека цветущим садом, который он радостно возделывал, как он звал по имени любого зверя и каждую травинку, и земля радостно откликалась на его зов. Говорил он и о том, как это закончилось из-за человеческого греха - и худо стало не только человеку, но и всей земле.
- Вся стенающая тварь, - говорил отец Уисдин, - отныне ждала от Господних сынов откровения, но не могла его получить. Лишь изредка появлялись на свете люди, которые словно творили рай вокруг себя, хотя бы ненадолго. Так вороны прилетали к пророку Илии, радостно служа ему, точь-в-точь как птицы и звери некогда служили человеку в светлом райском саду. Но потом на землю пришел Христос, Сын Божий, Бог и Человек. Ему повиновались ветер и волны, и все стихии мира сего знали, кто вошел в мир. Вода и огонь могут погубить человека, земля может восстать против него - но Творца слушаются все стихии, притом с любовью, а не так, как бесы, которые тоже Ему повиновались, но и ненавидели. Христос умер за нас и прошел путем смерти, а потом воскрес, чтобы и мы воскресали, и восшел на небеса. Это то, что Он сделал для нас, братья. А затем Он основал Церковь, собрание людей. И когда исполнятся все сроки, когда созреет плод Церкви, тогда мы снова будем ходить без страха по земле, не боясь заблудиться ночью в холмах, или встретить хищного зверя, или иную какую тварь, потому что все стихии мира будут видеть в наших лицах Свет лика Творца.
