Конвоиры звякнули оружием, партизана увели. Но и комендант, и предатель запомнили этого огромного человека в изодранной во время побоев и допросов одежде, его сутулую спину, которая, казалось, могла выдержать любую тяжесть, так она была широка и мощна. Недаром говорили, что Мещанинов один устраивал свои диверсии, сам носил тяжелые ящики со взрывчаткой, инструмент и оружие, передвигаясь с неизъяснимой скоростью по лесам и болотам края, иногда взрывая по два-три поезда в разных местах чуть ли не одновременно. Таким они запомнили Мещанинова, эти двое, а затем взвод автоматчиков расстрелял его недалеко от полотна железной дороги, которую Мещанинов любил всю жизнь и которую он уничтожал вот уже два года. Потом согнанные на ремонт дороги жители станционного поселка забросали могилу ржавым красным песком.

Вот уже два года имя большевика Мещанинова помогало этим людям жить и переносить весь ужас оккупации. О нем рассказывали по вечерам легенды, к нему ходили иные железнодорожники на свидание в потайные места, но об этом не говорили даже женам, через него передавали секретные сведения в армию, а от него получали листовки и газеты, что потом шли из дома в дом по цепочке, все звенья которой были сто раз проверены и испытаны. А ведь нашелся предатель, который выдал Мещанинова немцам, когда партизан пришел на станцию в очередную разведку — узнать о новых эшелонах, отправляющихся к фронту. Во многих домах деповского поселка не спали в эту ночь, многие женщины крестились и шептали молитвы, а старики и дети слушали в тысячный раз рассказы о Мещанинове.

И только немцы спали в эту ночь более или менее спокойно, спали в домах и казармах, спали в поездах и охранных укреплениях. Комендант сам дал телеграмму о расстреле страшного партизана.

Поезд, на котором ехал человек, выдавший Мещанинова, подорвался в шесть часов утра уже недалеко от Минска. Поездная охрана была перебита из пулеметов раньше, чем немцы успели взяться за оружие. Исковерканные танки пылали огромными черными кострами, когда бронированная дрезина коменданта приехала на место происшествия. В стороне от груды немецких солдат, убитых в коротком бою, валялся труп мешочника с приколотой на груди запиской: «Я выдал Мещанинова». Больше этот человек ничем не мог помочь коменданту, он не мог рассказать, кого увидел перед смертью, но лицо его было искажено ужасом. Поезд был взорван так, как это обычно делал Мещанинов. Мимы были заложены на крутом повороте, там, где высота профиля была не меньше десяти метров, так что вагоны ринулись с откоса испуганным стадом, рушась один за другим, перевертываясь на ходу, — их уже нельзя было ремонтировать. Гамбургские, берлинские, варшавские вагоны превратились в груду железного лома, это хорошо умел делать машинист, который перестал водить поезда, для того чтобы взрывать их. И комендант с посеревшим лицом прошел мимо согнанных из соседних деревень белорусов, молча сел в свою дрезину и укатил обратно.

А через день подорвался поезд специального назначения, в котором ехал важный генерал для инспектирования фронта. И мало того что генерал был убит, из поезда исчезли секретные документы и приказы, которые генерал не мог доверить даже шифрованной почте. И опять немцы, ставшие экспертами по взрывам, узнали почерк Мещанинова в этой катастрофе. Партизаны — стрелки, пулеметчики, — которые, как было всегда, добивали своим огнем спасшихся от крушения, располагались точным полукругом, чтобы никто не мог уйти. Только на этот раз, понимая, что поезд с генералом немцы будут выручать немедленно, подрывник повторно заложил мины и подорвал ремонтный состав, прибывший на место катастрофы. И опять партизаны исчезли, унося с собой раненых и убитых, если только они у них были, в чем комендант сомневался — слишком опытные люди устраивали крушения на этом участке. А белорусы, согнанные на ремонт пути и разборку поезда, усмехались угрюмо и повторяли, уже не таясь:

— Мещанинов работал. То он дал немцам прикурить!

Лето уже вступало в полную силу, липы шумели над могилой, густая трава прорвалась через красный песок, насыпанный угловатым холмом. Среди полуистлевших трупов, которые вытаскивали один за другим из могилы и выкладывали на поляне, комендант, закрыв нос надушенным платком, искал убитого партизана. Он запомнил число убитых в ту ночь, хотя ему приходилось убивать многих. И когда все трупы были вынуты из могилы, он закричал:

— Там был еще один! Еще!

Пуста была пахнущая тлением могила. Комендант подошел к краю, ударил носком сапога по красной земле и пошел к поселку, опустив плечи. С того дня он перестал появляться на людях; даже в офицерском клубе, где работали русские судомойки, его не видели позже заката солнца. А на ночь к зданию комендатуры, где была его квартира, высылали усиленный наряд автоматчиков, и мимо здания нельзя было пройти даже с пропуском, потому что автоматчики по особому приказу коменданта открывали огонь без предупреждения.

Но смерть бродила в ночи. Она по-прежнему караулила поезда. Она взяла в свои руки шоссейные дороги, потому что немцы все чаще стали пользоваться ими, не доверяя поездам. И уже не один Мещанинов властвовал над путями сообщения, а тысячи Мещаниновых преградили их, потому что в участившихся схватках все раненые партизаны, русские и белорусы, прежде чем умереть, гордо произносили, что Мещанинов жив! Он отомстит за них! И в шпионских донесениях все чаще встречалось имя Мещанинова, причем оказывалось, что в один и тот же день Мещанинов подрывал поезд под Нагорным и автоколонну возле Несвята, был на собрании в селе Казары и раздавал хлеб жителям Дзержинского района. И когда немцам удавалось окружить отряд Мещанинова около Казар, из Несвята другие немецкие батальоны просили подмогу, потому что их окружил. Мещанинов со своими партизанами.

Болота почти совсем пересохли, междуречья и поймы поросли травой в рост человека, даже крестьянская лошадь могла спрятаться в травах. И в этих травах, болотах, лесах все чаще встречались одиночки и группы людей, искавшие дороги и тайные тропы к партизанским отрядам. И среди этих людей шел воскресший к новой жизни Константин Сергеевич Мещанинов.

Был он худ и бледен. Он часто останавливался, поднимал обросшее длинной бородой лицо к небу, медленно вдыхал пахучий воздух, слушал голос травы и деревьев, ветра и воды. Три долгих месяца пролежал он в подвале в станционном поселке, леча свои раны. Только воля к жизни да щедрая удаль друзей спасли его. Когда он, еще раз перехитрив немцев, упал в могилу одновременно с выстрелами, он думал, что спасен. Но офицер, закончив расстрел, подошел к краю могилы и разрядил свой пистолет в мертвецов. Две пули из этих случайных попали в Мещанинова, одна пробила грудь, другая — ногу. Партизан ничем не выдал себя, однако теперь он уже не мог, как надеялся при своей богатырской силе, отрыть могилу и выйти из нее. Как ни слабо набросали землю, но она была тяжела, один из трупов упал поперек его тела. И он, разрывая землю, передвигая труп, лежащий на нем, понял, что на этот раз ему не спастись. Но вот он услышал скрежет лопат по песку. Он боялся стонать даже в тот миг, когда лопата ударила его в раненую грудь, только услышав голоса — все эти страшные часы он был в сознании — Мещанинов застонал, он узнал людей. И, застонав, потерял сознание. Люди, пришедшие за трупом партизана, чтобы достойно похоронить, унесли его живым, но в каком состоянии! И вот теперь он возвращается к своим товарищам.

И до него, в темный подпол, где он лежал эти месяцы, доходили слухи, что жив Мещанинов и еще злее мстит немцам за все горе-злосчастье, которое они принесли людям. Константин Сергеевич добродушно улыбался.

И вот он шел по зарослям таволожника, переходя болотные речки, питаясь подаянием по деревням, где не было немцев, обходя те села, где немцы имели комендатуры, пробираясь к знакомому лесу, где когда-то была одна из его баз. Здесь он надеялся встретить товарищей из своего отряда, которые считали его погибшим…

Мещанинов услышал тихий оклик и с большим недовольством, но достаточно быстро поднял руки, увидев ствол наведенного автомата.