С остальными мореплавателями всё не так сложно. Белый волк, бегущий обычно впереди парусника, хоть и называет себя для солидности оборотнем, на самом деле является самым простым волком по фамилии Волхов. Также и юнга Юнг не более как только юнга.

Конец весны и целое лето ангелы проводят на суше. Они разъезжают под видом целителей и экстрасенсов по России с очень популярным благотворительным шоу. Показывают простодушным провинциалам классические фокусы, проводят сеансы гипноза. Исцеляют некоторых наиболее здоровых больных, предвещают опрятное малобюджетное будущее небольшим нетщеславным людям; принимают жалобы на жизнь. Такие турне позволяют познакомиться с огромными массами российского человечества; лучше знать и понимать, и жалеть простых русских смертных. На осень ангелы разбредаются кто куда, существуют раздельно, растворяясь полностью среди людей, в людях.

А в первых числах января собираются на берегу Печорского моря, поднимаются на стоящий на якоре ледокол Арктик и делятся впечатлениями; и каждый предлагает свой рассказ о человеческом страдании, повествует о поразившем его случае несправедливости или беды и просит, чтобы именно по этому случаю капитан обратился к Богу через монахов на айсберге Арарат. Капитан выслушивает всех и себя самого и принимает решение, за кого молиться на сей раз монахам. После чего корабль снимается с якоря и, круша льды, поднимая искристую снежную пыль, устремляется к Семисолнечному скиту, к полюсу, к Богу…

Госпожа встречает капитана на пороге трапезной каюты. Она протягивает ему свежий апельсиновый сок в стакане из тонкого богемского льда.

— Доброе утро? — спрашивает капитан. Он пьёт сок, хотя, как известно, питьё и еда и рядовым-то ангелам без особой надобности, а уж архангелу тем паче. Но время, время! оно повсюду, хлещет из всех щелей как едкая щёлочь, разъедая бренное тело и вещую душу, и вечность в душе, и тленные вещи в руках. И если не тратить его на работу и отдых, на совещания и диспуты, на приготовление завтраков и ужинов, затем на их поедание и на танцы после них, на рыбалку, твиттер и преферанс; если не сливать его, не отводить из переполненной им жизни куда-нибудь на сторону, на чепуху, на что попало — то, пожалуй, затопит оно мозг, словно бурлящее безумие, и закроет солнце плотной тоской; таково оно, время! Человеку не выжить в нём точно, ангел же здесь, на Земле, вязнет в его длиннотах и избытках и, подобно человеку, стремится избавиться от него.

— Доброе, — говорит Госпожа, — определённо доброе. А как ты? Как на работе?

— Как обычно, ангел мой. Рутина. Льды и люди. Я, кажется, устаю видеть их. Честно говоря, не понимаю, почему я, способный одним взглядом охватить всю вселенную разом, послан в это захолустье таращиться на какого-нибудь засранца из Саранска, чешущего яйца в задумчивости о том, что бы такое замороженное выломать из морозильной камеры, разморозить и сожрать.

— Мой рыцарь, ты раздражён. Будь осторожен. С таких речей начиналось падение Денницы, — Госпожа целует капитана в губы. Капитан улыбается; попугай с его плеча тянется к Госпоже, надеясь тоже получить поцелуй. Он делает скорбное лицо (у этого — непростого — попугая есть лицо), показывая всем своим видом, что он тоже устал от льдов и людей, что столько лет службы не шутка, что он одинок и отважен, и прекрасен, и дважды одинок, и достоин поцелуя. Госпожа, впрочем, не замечает его порыва, она уже у стола, наливает капитану кофе с молоком, кладёт на тарелку горячие булочки с корицей, его любимые. Попугай зевает, хлопает крыльями, как бы говоря, что не очень-то и надо. Сличенки, не смеющие приближаться к архангелу, кланяются из дальнего угла трапезной, где завтракают на цыганский манер — едят крепчайший варёный азербайджанский чай и курят сигареты Партагас.

— Возможно, он был прав, — говорит капитан.

— Кто? — спрашивает Госпожа.

— Денница.

— И это говоришь ты, воин Света! Ты, по приказу Бога сбросивший отступника с неба в ад! — Госпожа встревожена. — Тебе надо отдохнуть, милый.

— There’s no discharge in the war, — печально усмехается капитан в ответ. — Зачем мы здесь? Зачем это место вообще существует? Зачем здесь убивают, угнетают, унижают друг друга все эти так называемые люди? Зачем обманывают? Детей обижают зачем? Вот про детей-то я особенно не понимаю. Зачем Он создал людей? Зачем допустил их жить так? Зачем Ему их ложь? Зачем их срам, смрад и страх? Зачем Ему слёзы детей? Чего Он хочет?

— Остановись, Он всё слышит!

— Ты полагаешь, Бог — шпион?

— Опомнись, замолчи. Опомнись! Замолчи! — Госпожа садится рядом с капитаном, обнимает его за плечи. Попугай, смущённый невероятной сценой, благоразумно улетает к цыганам. — Вспомни, сколько добрых, благородных, красивых, умных, честных, талантливых людей мы встречаем в наших странствиях. Они ведь не только воюют, убивают и крадут. Они ещё и защищают, примиряют, лечат, заботятся, любят… Бог благ!

— Всё, всё, что сделали они хорошего и доброго, не стоит одной слезинки ребёнка, — упрямится капитан. — И всё, что сделано, уже заранее неправедно, неправильно. Потому что слезинка эта уже пролилась. Их будущее обессмыслено! Зачем? Я ведь не их не понимаю! Я Его не понимаю! Ему-то это зачем?

— Ты и не должен Его понимать. Он непостижим.

— Как можно служить Тому, кого не знаешь? Не понимаешь?

— Ты что, Достоевского начитался? Нельзя так. Что люди скажут? — Госпожа показывает на копошащихся в углу Сличенок. — Не теряй лицо. Ты же архангел! Ты ближе к Богу, чем мы все, а хнычешь, как засранец из Саранска. Делай, что должен… Не надо ничего понимать… Делай добро…

— И будь что будет, — машинально договаривает девиз капитан. — Ты права. Вздор! Это я от людей нахватался. Заразился. Жалко мне их. И вот детей ихних ну так жалко, прямо не могу… Чорт! Сейчас Волхов и Жёлтый придут, а я тут расклеился совсем… Надо перевода попросить куда-нибудь, где людей нет. На Юпитер, что ли…

— Я там служил, — вдруг высовывается из примыкающего к трапезной камбуза юнга, — место весёлое. Бури, газы… Кометы падают… Скучно не будет. Если добьётесь перевода, возьмите с собой.

— Обязательно, — несколько удивлённо оборачивается к нему капитан.

— Ты что, всё слышал? — очаровательно покраснев, вскидывается на юнгу Госпожа.

— Я… — начинает думать, что ответить, Юнг.

— Ты ничего не слышал, юнга, — приказывает Госпожа.

— Я ничего не слышал, Госпожа, — говорит ей Юнг и потом обращается к капитану. — Ещё булочек, сэр?

— Булочек? — не понимает архангел и глядит в тарелку. — А где все булочки? Их было три…

— Пять, если быть точным, — улыбается Госпожа. — Ты их все съел. И даже не заметил. От волнения.

— Это… — теперь уже краснеет капитан, — я… автоматически… Пока говорил. Как же я говорил? И ел при этом? Одновременно говорил о Боге и слезинке ребёнка и жевал булочки! Бог и булка! Как это совместно? С корицей! Ералаш!

— Ты на Земле. Здесь так. Здесь даже Бога едят. В виде булки. Им так понятнее. Бог понятнее. А посему — делай, что должен…

— И будь что будет, — окончательно приходит в себя капитан.

В трапезную вваливаются Жёлтый медведь и волк Волхов.

— Корабль на автопилоте. Можете перекусить, — приглашает архангел.

Медведь и волк, соря узорчатыми мягкими снежинами, рассаживаются по своим стульям.

— Архистратиг, — обращается к капитану волк, — у нас тут спор вышел. Зачем Бог терпит зло?

— И эти о том же, — невольно проговаривается Юнг.

— Он не терпит его, — отвечает солидно капитан. — Он отвергает его, преследует и побеждает.

— Это богомильство, — умничает Юнг.

— Бог творит добро, — продолжает капитан.

— Но он же знает, что люди в жопе. Почему не извлечёт их оттуда? — настаивает волк.

— Он помогает им. Слышит их молитвы и спасает, — с достоинством поучает капитан, как будто сам никогда не сомневается.

— Это раз-то в год и семь только кейсов! Негусто! Отчего бы всех не спасти? Что мешает? Лукавый так силён, что ли? А мы на что? Ужель не смеют командиры чужие изорвать мундиры?.. Ты только скажи — уж мы пойдём ломить стеною… — рычит волк.