Лицо было бритое, по-видимому совсем молодое, необыкновенной красоты и благородства: лицо Адониса, раненого насмерть диким вепрем, мертвенно бледное, с большими, глубоко запавшими печальными глазами.

Эти глаза остановились на мисс Мэри, и только потом он изящно и с достоинством поклонился присутствующим.

— Мистер Смиф, — звонко назвала его имя мисс Мэри. — Наш доктор, — она весело рассмеялась и докончила с грациозным жестом, — и музыкант. Мистер Смиф нам будет играть, а мы танцевать и петь.

И одним прыжком она очутилась около Крейцера, обвила его шею тонкими обнажёнными руками, с которых соскользнули лёгкие шёлковые рукава и, прижимаясь к нему, залилась смехом, который, казалось, был так же обнажён как и её руки, и раздражал и опьянял своим, почти осязаемым, прикосновением.

Мистер Смиф опустил тёмные длинный ресницы, подошёл к пианино, бросил на него веер, и из-под тонких удивительно изящных пальцев его вырвались беснующиеся, сладострастно дрожащие звуки кекуока.

Да, это была действительно потрясающая история. Гринчуков рассказал её товарищам в нескольких словах. История любви, которая могла вспыхнуть смертельным огнём только под этими раздражающими звёздами, в пряном тропическом воздухе в стране колоссальных деревьев и мгновенно убивающих своим ядом змей, в кварталах безумно развратного Малай-Стрита, этого ослепительного и пьяного ада, в котором красота, порок и смерть кружатся в исступлённом танце.

В кабинете было душно, несмотря на то, что окна были закрыты только лёгкими занавесками, колеблемыми ветерком с моря. Но и этот ветерок не приносил прохлады; он как будто также был пьян и полон мутных желаний. Только холодное шампанское на мгновение приносило освежающую бодрость, и в эти минуты хотелось каких-то огненных снов наяву, ослепительной наготы и зверских ласк.

Англичанин медленно пил шампанское, и его бледное лицо становилось ещё бледнее, но глаза разгорались, как две траурных свечи.

Эти глаза умоляюще обратились к мисс Мэри — и он сказал ей:

— Я хочу слез. Если мне не суждена нынче твоя любовь, я хочу слез.

Она взглянула на него долгим, печальным взглядом, сделала повелительный знак молчать и, когда он снова коснулся клавиш, она запела ирландскую песню:

Она пела грустно и негромко народную песню, которую, может быть, пела своему сыну мать, отправляя его в далёкое плавание, после того, как он только-что получил звание доктора и был назначен на военный корабль.

В Сингапуре его увлекли товарищи в Малай-Стрит, вот в этот самый дом. Он встретил здесь мисс Мэри и остался навсегда.

Неправда. Он не вернётся назад. Старики будут лежать в могиле, а он не вернётся назад. Прошли всего два года с тех пор, как он остался здесь, но судьба его уже решена: он никогда не вернётся назад.

Крейцер похолодел, узнав всю эту историю. Он стукнул кулаком о стол и решительно заявил Гринчукову, что с ним никогда ничего подобного не случится. Во-первых, потому, что он может полюбить только добродетельную девушку, а, во-вторых, если бы и случилось что-нибудь подобное, он вырвал бы её отсюда, а не остался бы сам здесь на унижение и погибель.

Гринчуков сдвинул свои чёрные брови и перевёл всё, что тот сказал, мисс Мэри.

И опять та рассмеялась звонким, весёлым смехом: нет, только смерть или старость могут вырвать её отсюда. Но она сумеет броситься к смерти прежде чем наступит старость, — есть яд, который убивает в одно мгновение. А пока — безумная птица, она любит песни, поцелуи и вино.

Англичанин встал, медленно выцедил бокал шампанского, сделал повелительный жест рукою и, не опуская её, некоторое время стоял неподвижно с лицом мраморной статуи Адониса.

— Слушайте, он будет декламировать стихи, — сказала мисс Мэри, лукаво улыбнувшись Гринчукову, села на колени к Крейцеру и прижалась к нему всем своим горячим нежным телом.

Глуховатым, срывающимся голосом, не сводя глаз с своей возлюбленной, англичанин декламировал мрачную легенду о невольнике, полюбившем королеву и осмелившемся открыть ей свою любовь. Она приковала его к подножью своего ложа и каждую ночь на глазах его отдавалась другому, а он видел их исступлённые ласки, слышал их знойные стоны, заглушаемые поцелуями.

И когда мистер Смиф кончил декламировать, маленькая погибшая женщина звонко рассмеялась и впилась своими красными губами, — губами страстного вампира, в розовые пухлые губы Крейцера.

Крейцер видел, как её несчастный возлюбленный смотрел из угла скорбными, полными слез глазами. Зубы его были плотно сжаты, он делал громадные усилия, чтобы не разрыдаться, и казался беспомощным, как мальчик, затерявшийся вдали от дома.

Гринчуков подошёл к нему и поднёс к его губам шампанское.

Тот машинально выпил и обратился к нему с несколькими вопросительными словами.

— Чтобы я сделал? — отозвался Гринчуков. И его цыганское лицо побледнело. — Если бы я любил, как и вы, я бы сделал то же самое. Зато вот этот немец, он наверное не сделает этого, — громко и презрительно кинул он по адресу Крейцера. — Он напишет тысячу томов о любви, но никогда не поймёт, что такое настоящая любовь.

Стукнули бокалы: они выпили их до дна и крепко поцеловались.

Доктор, совсем охмелевший, стоял перед облюбованной им женщиной в позе трагического актёра на коленях и читал ей русские стихи, по обыкновению невероятно перевирая размер и рифмы.

Крейцер чувствовал, что он всё больше и больше пьянеет и размякает, но всё ещё продолжал твёрдо держаться за своё стойкое чувство к невесте. Окончательно расчувствовавшись, он достал из кармана бумажник, вынул оттуда её портрет и, что-то долго объясняя на невероятном английском языке сидевшей у него на коленях американке, торжественно протянул ей фотографию.

Та равнодушно повертела её в руках перед своими глазами и вдруг с звонким смехом швырнула в окно.

Картон всколыхнул занавеску и упал на улицу.

Крейцер сначала был поражён до такой степени, что не мог вымолвить ни слова. Он весь побледнел и задрожал от бешенства.

Мисс Мэри стояла перед ним вытянувшись и вызывающе подняв свою белокурую красивую голову.

Крейцер уже сделал к ней угрожающее движение со сжатым кулаком. Она не шевельнулась, но англичанин впился глазами в немца и быстро опустил руку в карман.

Гринчуков заметил это движение и тихо коснулся его руки.

Но уже Крейцер овладел собой. Тяжело переводя дыхание, он презрительно скривил губы и, сразу отрезвев, ни на кого не глядя, вышел из кабинета.

Мисс Мэри бросилась к окну, взглянула вниз и опять весело рассмеялась.

— Что бы вы сделали на его месте? — обратился в свою очередь Гринчуков к англичанину.

— Я бы прежде всего, не показывал этой карточки.

— Я тоже.

Прошёл год. Крейцер с невестой по-прежнему посылали друг другу обширные послания, в которых любовь обсуждалась со всех точек зрения.

На стоянке в Сингапуре Гринчуков и доктор опять соблазняли его отправиться с ними в Малай-Стрит, но он наотрез отказался, и они пустились туда вдвоём.

Блуждая на закате один по городу, он попал на европейское кладбище и здесь случайно натолкнулся на новый памятник, с которого взглянуло на него знакомое имя.