Литмир - Электронная Библиотека

— А что это за часы? — негромким голосом поинтересовался Алексей.

Парнишка-продавец уже давно наблюдал за странным покупателем в не очень чистом и ветхом ватнике, одетым явно не по погоде этого выдавшегося столь тёплым и солнечным весеннего дня. Можно было допустить, что перед ним стоит селянин, приехавший сюда из какого-то отдаленного и дикого хутора, если бы не лицо интеллигента, чью природную утончённость и породистость Алексей не научился скрывать даже в разведшколе.

— Швейцария. Кто-то важный носил из вермахта или войск СС. Отбился, видно, от своих, нашли на месте неопознанного блиндажа, — со знанием дела, но в то же время совершенно равнодушно ответил парнишка.

— Сколько же им лет должно быть?

— Сколько, сколько! Упали они не позже сорок третьего, так что сам считай — шестьдесят семь… нет, шестьдесят девять лет. Семьдесят, одним словом. Ничуть не заржавели. Мы в механизм не лазаем, чтоб на цену не влиять. Так вот, эти сами пошли, без часовщика. В сухости, наверное, пролежали. Гляди, как я их щас заведу!

— Я думаю, эти часы должны старше. С начала века, так мне кажется.

— Ну, вполне. Я не спец. За пятнадцать штук отдам. Был бы корпус стальной — просил бы восемь. Но ты уж извини — это серебро!

— Пятнадцать чего? — Алексей сделал вид, что не расслышал названную цену.

— Пятнадцать штук. Ну, давай за четырнадцать уступлю. Чё, сильно интересуешься? Если фирма конкретная нужна, можем поискать. Есть ещё немецкая посуда — чистый фарфор. Запонки есть серебряные. Есть советский патефон, работает, сам крутил. Ты скажи, что надо, мы любой заказ делаем. Кое-что ещё имеем. — С этими словами продавец многозначительно кивнул на кучку пустых гильз. Видимо, говорить об этом вслух было нельзя. — Ко мне из Москвы и Питера специально приезжают. Я ещё никого не подводил.

— Спасибо, я пока не решил. Но часы меня определённо заинтересовали. Так значит, сколько они стоят?

— Ты что, глухой? — обиженно произнёс продавец. — Я ж сказал: пятнадцать косарей. Но уступлю за четырнадцать.

«Что за косари? Сколько он имеет в виду? Штука — это ведь в мою бытность вроде бы — сто рублей. Значит, полторы тысячи? А если нет? Как только я покажу ему своё незнание современных денег, я привлеку внимание. Да и денег-то у меня нет. Даже рубля».

— Хорошо, я подумаю, — Алексей решил изменить направление разговора. — А где всё это найдено? Под Мончалово?

— Да нет. Под Мончалово уже всё перерыли. У меня лично под Полунино есть участочек. Начал там по весне копать, но бросил. Сейчас пацаны в ступинском лесу наткнулись на богатую жилу, я к ним, наверное, переберусь. Там поболее железок будет. И наших, и немецких. А под Оленино мой кореш осенью вытащил из болота целехонький «Опель». Только отмыл — ничего не менял, не красил — и толкнул коллекционеру за семь тыщ евро. Если бы через границу перевёз — там двадцатку обещали дать. Но это хлопотно. Мне вот тоже предлагали железки толкнуть через границу. Купцы в Польше уже на опте двойную цену рисуют. Посмотрю, может, съезжу летом пару раз. А в Москве антиквары в том году цену уронили, мы к ним сейчас ничего не возим. Так что лучше у себя дома пока поторгую, — здесь паренёк потянулся, подставляя лицо солнцу, и широко зевнул. — Так что, брат, гляди, можем поторговаться, скину тебе тыщу, если станешь брать.

Сказанное торговцем поразило Алексея вовсе не в связи с тем, что остатки боеприпасов, оружия, предметов одежды и быта тысяч людей из двух противоборствующих армий, волею времени и судьбы навсегда оставшихся лежать в ржевских лесах, на его глазах вдруг стали предметом торговли и даже контрабанды. Всё это напоминало, что он находится в другом, неведанном ему времени, о котором пока рано судить. Прежде всего, Алексея задела незатейливость и будничность, с которой его новые современники могли говорить о вещах из фронтовых могил и вести их добычу. Удивляло и отсутствие каких-либо следов неприязни по отношению к немцам, вещи которых мирно соседствовали с вещами убитых, по всей видимости, ими же красноармейцев.

«…Минувшей брани и обиды забыт и стёрт кровавый след… Чтоб спящий в гробе Теодорих о буре жизни не мечтал… Неужели это уже про нас?» — произнёс про себя Алексей, удивившись тому, что нисколько не забыл этих строчек Блока. Ещё он отчётливо и ясно увидел нечто, скорее всего, неведомое ни парнишке-торговцу, ни его покупателям: тяжёлый и необратимый след времени на всех предметах. Даже очищенные от грязи блестящие гильзы или немецкая гармоника, совершенно не тронутая ржавчиной, несли на себе печать невозвратности. Алексей подумал, что те же самые патроны, когда их вынимали из ящиков в сорок втором, выглядели как живые. Тогда можно было смотреть на них и думать, что вот этот, третий справа, отомстит врагу за Минск, соседний — за бомбежку Ленинграда, а вот этот, что лежит в самом углу, убьёт фашиста до того, как он выстрелит в меня. Тогда у каждого из них обязательно имелась своя живая судьба, сейчас же — это просто железки. Железки, у которых есть прошлое, но нет и не будет будущего.

— Вы, когда это копаете, наверняка находите и людей? — поинтересовался Алексей. Он вспомнил, как в сорок втором видел изрытое воронками подсыхающее апрельское поле, на котором захлебнулась атака стрелкового полка — всё поле, а оно было шириной под километр, было покрыто телами убитых и умерших от ран красноармейцев, забрать и похоронить которых не было возможности из-за перекрёстного вражеского огня. Внезапная мысль о том, что он тоже мог остаться лежать на том поле, а его оружие, его вещи кто-то отделит от праха и разложит на базарном прилавке, обожгла мозг своей противоестественностью: «Как? Разве можно забирать, зачем отнимать у меня? Разве всё это не должно оставаться со мной навсегда?»

— Да, бывает. Только ты за них не переживай, — спокойно ответил продавец и внимательно оглядел Алексея. Похоже, только сейчас он по-настоящему обратил внимание на странный вид своего собеседника, который вполне мог сойти за туриста с лопатой и металлоискателем, впервые забравшегося в эти богатые фронтовым железом края и решившего разведать, где и что копать. А может он — того? Специально кем-то засланный?

Парнишка сделал паузу, извлёк из кармана носовой платок и церемонно высморкался. Сложив и убрав платок на место, он закончил ответ, подбирая и чётко произнося слова:

— Все кости, которые находим, мы сперва складываем, потом сдаём. Документы, медальоны смертные — всё сдаём. Приезжают потом поисковики или из военкомата, разбираются, кто есть кто, и хоронят на кладбище. На нашем или на немецком. Мне же лишние проблемы ни к чему. Мёртвый человек должен быть похоронен, тогда и живому легче жить. А ты-то кем будешь?

— Да я так… По делам приехал.

— А… ну, давай. Если что, ко мне обращайся, меня Олежкой звать. Коль надумаешь где-то покопать сам — не советую. Не любят у нас чужих, понимаешь? Буду нужен — я всегда по субботам здесь, или спросишь у ребят, где Олег с рынка. Давай!

— Спасибо. Ты тоже будь здоров.

Алексей был рад неожиданному окончанию разговора с торговцем осколками войны и возможности отойти куда-либо в сторону. Уже несколько минут он явственно ощущал чей-то пристальный взгляд. Удаляясь от развала с гильзами, боковым зрением он различил двух человек, которые, судя по всему, заинтересованно за ним следили.

Одному было лет двадцать пять, он был худощав, одет в спортивного вида костюм из плотной тёплой ткани, а его глаза и половину лица закрывали чёрные солнечные очки. Второй был лет на десять старше, полный, широкоплечий, в чёрных брюках без ремня на широких подтяжках и в длинной кожаной куртке.

— Чёрт! — сказал толстый худому. — Куда же он делся? Сказал, что в полдесятого нарисуется возле рынка, а уже время обедать. Знаешь, как я жрать хочу?

— Пошли пожрём. У Саида в кафе вчера был классный шашлык. Пока там посидим, Шмальц и подрулит. А зачем такая срочность — вчера же с ним всё вроде перетёрли. По субботам-то он, обычно, отдыхает.

15
{"b":"572823","o":1}