- Он пять лет провел на Крите, как можно быть уверенным в его преданности?
- Филэ, - ты, досадливо вырвав руку, подняв при этом фонтан горячих брызг, удивленно воззрится на меня. – Что за дрянные мысли одолевают тебя? Протей согласился пойти за нами в неизвестность, оторвался от родных, от придворных пиров и развлечений, разве это не доказательство его верности.
- Пожалуй, - не желая спорить, я снова взялся за губку, любовно смывая с тебя грязь, стараясь и себя уверить в бескорыстности порыва бывшего друга.
Ночью мне не спалось, немного возбужденный после “доказательств бурной любви”, ворочаясь на ложе и толкая тебя, то коленом, то локтем, не выдержал. Обернув одно из полотнищ вокруг обнаженных бедер, за последний час исцелованных нещадно, встал, выходя на узкий балкончик. Внизу шумели слуги, привратники. Люди бегали с коптящими факелами, вводя в крохотный внутренний дворик повозки и колесницы. Стоя на уровне второго этажа и наблюдая сверху за суматохой, я приметил роскошные носилки, закрытые со всех сторон плотными желтыми тканями. Женская ручка с тяжелым берилловым браслетом, высунувшаяся из-под полога поманила меня пальцем. Недоумевая, зачем я нужен благородной Олимпиаде, тихо спустился вниз и подойдя, приветствовал ее как македонскую царицу. Твоя мать спросила о времени нашего прибытия и велела пересказать все диалоги происходящие за обеденным столом и в покоях. Как мог я удовлетворил ее любопытство.
- Значит Протей присоединился к Александру? Это хорошо, его дядя черный Клит весьма влиятелен и ходит в любимчиках у одноглазого Антипатра, да покарают боги его и его семя.
Чувствуя, как в очередной раз Олимпиада принижает меня, низводя до роли соглядатая, мило улыбнулся.
- Я полностью согласен с решение наследника.
Ее надменное лицо даже перекосило от негодования.
- Мнения шлюх никто не спрашивал, ублажай моего великого сына и упаси тебя Зевс, лезть в политику: для славных дел ты непомерно глуп, как и все смазливые красавчики.
Утром, за завтраком, Олимпиада даже не смотрела в мою сторону, тихо советовалась с братом и сыном. Не желая растравлять конфликт, я держался в тени. Протей, напротив, был допущенным к высочайшей беседе, чем окончательно испортил мое мнение о нем. Едва дождавшись окончания трапезы, я первым выскочил из залы, чувствуя себя еще более одиноким, чем в начале пути. Слуги, сторонились меня. Не зная, чем себя занять, принялся уныло бродить по заросшей высокой травой оливковой роще, начинавшейся сразу за дворцом.
«Меня одолевали сомнения, это были первые сожаления об избранности пути, пока еще мизерные, но, впоследствии, разросшиеся до чудовищных размеров. Там, в заброшенном эпирском саду, я впервые осознал все ненадежность царского покровительства, то, о чем еще раньше мне толковал Аристотель и так упорно вдалбливала Олимпиада».
Устав, сел, привалившись к необъёмному стволу старого дерева, и закрыл глаза.
Говорили двое, их голоса я бы различил даже с завязанными глазами, но слыша содержание их речей, осмелился выглянуть из ненадежного убежища.
Клит и Протей.
- Первым делом избавь Александра от Гефестиона. Страсть, которую питает будущий царь к Аминтиду мешает ему трезво осмысливать нынешнее положение. Это может быть фатальным, как для самого Александра, так и для страны в целом. Наследник по неопытности слишком полагается на мнение любовника.
- Убить? Разве нельзя иначе? Разве трудно найти Александру красивого мальчика, к которому так же расположится сердце нашего будущего царя.
- Пробовали, дорогой племянник, и не раз. Грек Фелафей, не далее чем три месяца назад, тайно привез знаменитого Гектора, мальчика, о красоте которого говорит вся Аттика. Шестнадцатилетний, он едва вошел в возраст нежной прелести, и был красив, как Ганимед! На пиру, с чашей полной цветов и винограда, он как бы невзначай приблизился к нашему дорогому Александру. Ненавистного Гефестиона царь заблаговременно выслал на два дня, якобы для осмотра нового изобретения несравненного инженера Прокла.
Весь обратившись слух, я сумел сдержать безумный порыв: выйти и ударами кулаков выразить все возмущение, которое поселилось в душе.
- Александр милостиво улыбнулся Гектору и даже провел с ним время…
Стало жарко, невыносимо тягостно и душно, мне одетому в один тонкий греческий хитон, в холодное осеннее утро. Заговорщики не замечали присутствия третьего и потому не стеснялись в выражениях.
- Казалось бы - выход найден! Но, как только вернулся проклятый, Гектора прогнали взашей, не только из спальни царевича, а даже из страны, дабы Гефестион не узнал и не переживал о разрушенной монополии на Александра. Было еще две попытки, на этот раз встречи организовала Олимпиада. Обе закончились провалом. Наследник, будучи с опытной женщиной и с невинной девушкой, там и там, не смог извергнуть семя и это его напугало. Наш врач Филипп предположил, что это происходит из-за его сильной привязанности к одному человеку, всем же в дворце известно - соития с Гефестионом неизменно заканчивались полным подтверждением мужской силы Александра.
- Выходит Гефестион…
- Гефестион должен умереть! Только потеряв его безвозвратно, наш царь сможет побороть наваждение которое принимает за любовь. Спаси Александра, Протей!
Не знаю, что меня поразило сильнее: заговор с целью лишить жизни или подозрение в твоей неверности, но, солнце поднялось над долиной и закатилось за горизонт, а я все сидел под старым деревом и слушал, как шумит склоняясь под холодным ветром сухая трава. Я не думал о смерти, и не хотел твоих оправданий, в такие минуты я размышлял о совершенно посторонних предметах.
- Как бы поскорее выплатить Эсхаку долг. Почему захромал Рыжий? Сколько у меня осталось в Пелле золотых браслетов, а сколько серебряных. Олимпиаде не идет желтый цвет, с чего бы она везде появляется в шафрановой накидке.
Не чувствуя времени, словно став добычей нимфы дриады, обитательницы кряжистой оливы, желал слиться с ее стволом. Нагретая за день кора согрела, о, если бы боги вняли моим молитвам и превратили в дерево, чтобы пахучей смолой я оплакивал раны нанесенные судьбой –дровосеком! Слыша твой голос, ищущий потерянного филэ и крики людей с факелами, прочесывающие сад, хотел только одного, обрасти мелкими кожистыми листочками и цветами, так чтобы никто и никогда не узнал меня.
- Мы едем к иллирийцам!
Сказал утром, так словно собирался на охоту. Не привыкший возражать, я лишь вскинул левую бровь, удивляясь скорости решения.
- К извечные врагам Македонии, царя Филиппа и тебя лично.
- Испугался?
- Недальновидный чурбан! Ты желаешь живьем прыгнуть в воды Стикса?
- А у меня есть план!
Смеясь, ты обнял меня за плечи, целуя в ухо, обдавая горячим дыханием. Надо ли говорить, что, найдя в саду, ты, по обыкновению потащил меня на ложе, не спрашивая, зачем я просидел весь день на земле. Тебя уже тогда не интересовали подробности непонятно откуда взявшейся тоски и плохого настроения филэ. Да ты и сам не желал кое-чем делиться.
Первые измены, первые недоговорки, первые сомнения.
Я промучился бессонницей всю нелегкую ночь, и выглядел на утро не слишком бодро. Ты как всегда по своему, истолковал мою печаль.
- Не злись, моя милая бука! Не навсегда. Кроме того, Протей едет с нами.
- Я этому не удивляюсь.
Задержавшись еще на пару дней у жаждущего нас спровадить дяди, все ради охоты на какую-то знаменитую горную свинью, и убив ее в логове вместе с поросятами, мы, запасшись провизией и одев варварские одежды в виде узких штанов и напротив слишком просторных рубах, втроем направились к границе. Скрыться среди полудиких племён иллирийцев, находящихся в постоянной борьбе друг с другом, возможно и было мудрым решением но, имея всего три меча против тридцати тысяч недружественных клинков… эта мысль не давала мне покоя. Поглядывая на тебя со стороны, я гадал как много ты не договаривал – почему? Берег меня? Или напротив, склонялся к мнению родителей, считавших меня игрушкой для спальни и не более. Протей, казалось напротив лишен всяких сомнений, сидя на широкой спине серой кобылы, вертел головой во все стороны, то и дело обращая твое внимание на еще один странный утес или на еще одно уродливое дерево.
