— Отвали, — я сделал слабую попытку вырваться из его грубого захвата сзади.

Клит мягко отобрал у меня очередную посудину и выплеснул вино на пол.

— Если не научишься доверять Александру, то скоро ему наскучишь. Вот тогда и пиши пропало.

— Как я вижу, желающих узреть моё падение становится всё больше! Переживаешь за родственника? Ну тогда передай слово в слово: если он хотя бы только в мыслях посмеет приблизиться к Александру, я его разорву.

— Какие мы страшные, когда пьяные! — громогласно захохотал Клит, обращая на себя всеобщее внимание. — Друг Гефестион, поверь, в мире есть кое-что и получше мягких царских постелей. Дым походных костров, щелканье сырых сосновых ветвей, аромат хвои, нет, впрочем, тебе не понять.

— Учишь мальчика уму разуму? — раздался сбоку голос Пармениона. Отец Никанора и Филоты, приглашённый с сыновьями на смотрины, и уже немного хмельной поддержал Клита: — Ему действительно пора прекратить ребячиться и стать серьезнее. Пусть берёт пример с моего старшего: не далее, как вчера, Александр назначил его гиппархом, оказав великое доверие.

Гиппархом?!

Они смеялись надо мной, и в их речах скользило презрение. Действительно, многие мои ровесники уже имели назначения и командовали различными подразделениями войск, а я по-прежнему носил звание личного друга! Не больше и не меньше!

Вырвавшись из недружелюбного окружения, я бросился к тебе.

— Александр, это правда?

Ты, оторвавшись от разговора с Протеем, настороженно взглянул на меня.

— Гефестион, ты пьян?

— Не имеет значения! Ответь! Ты назначил Филоту гиппархом кавалерии, а Никанору дал в подчинение гоплитов? Птолемей тоже получил свою часть из твоего войска? Да?

— Да, и к чему эта пьяная истерика?

— К тому, что ты меня не ценишь! О боги, разве я мало сделал? Ушёл из семьи, бросил родового покровителя, сражался с тобой бок о бок… и что получил? Молодец, Гефестион, на золотой перстенёк.! А будешь служить лучше, я тебе ещё цепочку выделю! Да подавись ты своими побрякушками…

Внезапно я не смог более выкрикивать оскорбительные тирады. Перехватив поперёк тела, ты закинул меня на плечо и потащил прочь из зала, пытаясь одновременно зажимать рот. Не соображая, от злости я даже укусил тебя. Трижды.

— Совсем рехнулся, ты чего вытворяешь! — облизывая окровавленную руку, рявкнул ты. Привалив меня к стене, принялся растирать уши, приводя в себя. От резкого прилива крови к мозгу я осознал происходящее и помрачнел.

— Кажется, я действительно хватил через край.

— Кажется?! Ты орал на меня в присутствии Аттала и его родни. Ты унизил меня в глазах друзей. Ты выставил на посмешище мои решения! О, если бы я раздавал должности за глупость и непочтение, за неблагодарность, ты бы давно стал вторым человеком в государстве. Я сильно рассержен на тебя, филэ, не усугубляй нашу размолвку! Иди к себе и протрезвей. Вечером мне нужен здравомыслящий спутник.

— Так возьми Протея, он отлично подойдёт на эту роль! И будет не против оказать, тебе, о повелитель, и иные услуги!

— Дурак!

Размахнувшись, ты ударил меня по лицу. Несильно, потому что в последний момент удержал руку и только скользнул по щеке. Но мне и этого показалось достаточно: схватившись за ушиб, я содрогнулся всем телом, и побежал прочь. В голове билась одна мысль: Александр обругал меня и ударил. Парменион смеётся надо мной, Птолемей презирает, а сволочь Филота теперь вправе отдавать приказы. У одной из колон я остановился, осознав, что нечем дышать. Шею сжимала невидимая удавка обиды.

— Гефестион? Ты чего здесь?

Мелеагр с Фаддеем, инженеры, проходили мимо и, будучи изрядно навеселе, не сразу заметили моё состояние.

— Я? Ищу выпить.

— Так пошли с нами, в нашем дворике вино льётся рекой и мясо жарится на сотне вертелов. Скидывай свои придворный лоск, дружище, и вперёд!

Шатаясь от хмеля, друзья подхватили меня и едва ли не волоком потащили к себе. Там ты и нашёл меня. Совершенно потерявшего человеческий облик, в обнимку с недавно изобретённым водоподъёмным колесом, которое я именовал самым прекрасным созданием человечества и целовал в бронзовой обод.

Стыдно.

После снеговой ванны и отрезвляющего настоя, с дикой головной болью, я тихонько стонал, зарывшись в покрывала. Ты же, сидя на краешке ложа, грустно смотрел на меня. Лекарь недавно ушёл, попросив не тревожить юного выпивоху хотя бы до первой стражи. И, как только ночь вынудила зажечь светильники, ты встал и потрепал меня по плечу.

— Нам пора, Гефестион.

— Александр, ты не сердишься?

— Сержусь, но скорее на себя. На собственную невнимательность и несдержанность. Мы поговорим об этом позже, а сейчас нас ждут на свадебном пиру. Вставай, филэ.

Бросив две пригоршни холодной воды на лицо и размяв затекшие плечи, я был готов следовать за тобой. Недавний инцидент казалось забыли. Протей держался на расстоянии, стоя рядом с Клитом в тени зала. По знаку царя, все приглашённые возлегли на ложа.

Первые тосты. Первые подарки. Хмельные выкрики с мест.

Преподнося царственной чете богатые дары, мы славили невесту, превознося до небес её юною красоту. Доставалось и Филиппу: гости сравнивали его с Гераклом, восхищались победами, называли спасителем Эллады. Это звание он очень любил. Со своего места я пристально разглядывал Клеопатру: худенькая, с угловатым испуганным лицом девчонка. Нет в ней и капли величия Олимпиады. Подросток, затесавшейся в толпу взрослых мужчин. Жёлтое одеяние невесты и головной платок-вуаль бросали густую тень на припухлые детские губы. Густо накрашенные ресницы всякий раз дёргались, если до неё долетали особо грубые или откровенные предложения.

— Натуральная овца. — Прошептал ты, заметив, как пристально я разглядываю невесту.

— Не очень-то она рада стать македонской царицей.

— Царицей? Куда ей, взгляни: вот-вот заревёт от страха.

Смеясь, мы поцеловались, показывая быстрое примирение. Вскоре перестали обращать внимание на происходящее в зале. Занятые таким интересным делом, как спаивание друг друга. И когда окончательно захмелев от множества кубков, твой отец дал слово новому тестю Атталу, тот не нашёл ничего лучше, чем, надравшись, как скотина, заявить, что пьёт за законных будущих наследников трона от Клеопатры.

Оторвавшись от моих губ, ты в раздражении швырнул тяжёлую чашу ему в голову.

Попал.

На лбу Аттала враз заалела отметина. Крикнув друзей, он бросился к нам с явным намерением вовлечь в драку. До ложа было не более двух десятков шагов и пока визжащий как египетский павиан, царский родственник пробирался вперед, на нашу защиту кинулись Клит с Протеем. В горячке ты, схватив пиршественный столик за ножку, поднял его над собой, собираясь также метко послать в подходящего врага, я, в свою очередь, выхватил из ножен кинжал телохранителя, готовый вонзить его в любого, кто осмелится подойти к тебе.

— Отродье эпирской ведьмы, змеиный выкормыш!

— Грязный выскочка! Сутенёр малолетней шлюхи!

Свадебный пир грозил окончиться убийством родственников новой жены Филиппа, если бы не царские телохранители под командованием Павсания, вломившиеся в готовую сцепиться в раззадоренную взаимными оскорблениями толпу.

Нас разняли.

Ты ещё некоторое время порывался врезать тем, кто на твой взгляд излишне дерзко лапал меня за все места. Вино ударило в голову и потому последующие события, которых возможно было избежать, не замедлили принести нам крупные неприятности.

Филипп приказал тебе прилюдно просить прощения, и у кого? У дерзкого Аттала!

— Моли о снисхождении, ублюдок! Иначе, клянусь Гераклом, ты пожалеешь о сегодняшнем дне! И пусть твоя подстилка Гефестион скулит рядом!

Царю не следовало упоминать меня: ты приходил в неистовую ярость, если кто-то позволял себе унижать твоего филэ. «Незаконнорожденного» и ублюдка», помня об осмотрительности, с трудом, но проглотил бы, «подстилка» же стала камнем преткновения. Ты настолько презрительно усмехнулся, что все присутствующие в пиршественной зале затаили дыхания, гадая, чем закончится противостояние отца и сына.