- Не совсем то. Может быть. Бог в моей крови - веселый, ребячливый. Он любит ветхие силы, общие для говорящих, богов, некоторых животных и даже растений. Поэтому я никогда не советуюсь с ним о поступках - слишком беспечен, люди редко используют эти силы. А ты - посмел! Нет, это то, что ты сказал, но желал-то ты освобождения...

- Преображения...

- Да. И я пошел с тобой. Но... мой бог не понимает боли...

- А ты сам?

- Я к ней привык, как и ты. Она ничего не значит. Я пошел, потому что он для меня слишком глуп и уже скучен, а жена чересчур молода. Я выбрал тебя...

- Как подходящего по возрасту и судьбе?

- Не только это. Не могу сказать, слов нет. Вот представь себе, что я сейчас стою там же и тогда, под вишней - что ты сделаешь: прогонишь меня или отпустишь?

- Нет! - с ужасом воскликнул епископ Герма, - Ни тогда, ни сейчас не отпущу. Удержу.

- Ну вот. Ты опять призвал, и я пришел.

- Хорошо. Как зовут твоего бога?

- Вакх.

- Идем наверх, вернешься домой. Давай быстрей!

Но свирепые медные глаза беспокоились, знали иное.

***

У самой золотой поверхности художник остановился, стал, как вкопанный.

- Иди же! Еще шаг!

- Не могу! - прохрипел тот, закидывая бородатую голову, - Вакх разрастается! Вырвется!

Епископ схватил его за плечи и развернул к себе, но ничего уже не успел. Плоть возлюбленного стала прозрачна, как туман, потом - как вода, и исчезла, прошла сквозь сцепленные пальцы. Возник черный водный смерч, на мгновение коснулся лба епископа Гермы и всплыл, ушел вверх и вправо, на глубину.

Осталась на месте крупная белая птица - то ли баклан, то ли белый гусь. Но и она взлетела кверху в водяном тумане, пробила золотую пленку, взвилась в воздух, крикнув:

- Я сам найду свой следующий дом!

Над Морем белый гусь описал широкий круг и полетел на юг, на виноградное побережье.

***

Епископ Герма чуть спустился, покинул порфировую лестницу и ушел влево. Он брел в ледяной плотной воде, и руки его висели.

Чуть дальше возник какой-то хаос - разбросанные камни, кажется, рухнувший дольмен. Каменные черные ветви и длинные водоросли. Белый песок. С песка подпрыгнул крупный гребешок, показал розовое нутро, хлопнул бледными рифлеными створками и увязался за епископом. Тот видел его, но заговаривать не собирался.

Поравнявшись с дольменом, епископ Герма резко сел. Под камнем часто дышала полосатая мясо-розовая пучеглазая рыба, сдвигала и раздвигала колючие жабры, дергала длинными усами. Крупный глаз провернулся и блеснул в красном кольце.

- Передир! Локсий! Ты, скарпия - вот я пришел.

Но рыба пока ожидала.

Гребешок снова взлетел и упал у ног.

- А, это ты, Киприда, - равнодушно и медленно сказал епископ Герма, - пришла и ты. И в таком виде - сплошное детородное место из известки, да еще с жемчужиной внутри - все как полагается. Понятно - медь, страсть, зеркала... Смешно: я жил как Гермес, так и не обретя его, и не думал, что понадоблюсь еще и тебе. Шаман переменного пола, гермафродит...

Киприда чуть зарылась в песок и осталась лежать, приоткрыв створки.

Тогда епископ Герма крепко схватил Локсия под жабры и взял на руки. Сдавил ладонями, прижимая иглы - хотел то ли раздавить, то ли слепить из нее что-то еще. Рыба заскрипела, пронзила руки насквозь и замерла, пульсируя, как сердце.

Епископ Герма еще сильнее сжал ладони, и тело его рассыпалось медной пылью. Приливная волна понесла часть его к берегу.

Скарпия зависла в воде, затряслась и сбросила, кувыркаясь, клочья полосатых покровов. Развернулся пружиною крупный серо-зеленый угорь, вытянулся и поплыл, извиваясь, к берегу. Там он выбрался на песок и пополз дальше на северо-запад, кратчайшим путем к Внешнему Океану.

***

Через час к берегу прискакали на быстрых мохнатых мулах Лесная Королева и ее племянница. Бледная Броселиана тихо плакала; лицо Аннуин горело нехорошим пятнистым румянцем. Соскочив с мула, курносая ведьма начала что-то искать в траве, следом спешилась и королева.

- Так! Турх Мак-Таред здесь все-таки был! - крикнула она, ощупывая горелые пятна, - А вот и шерсть, вот щетина! Так Хейлгар сражался! Погиб?! Турх его не задержал!

Она отошла чуть в сторону, опустилась на колени.

- Нет, упал наземь человеком и встал... Но яд! Безумец Мак-Таред, почему, ну почему он их просто не остановил?!

Броселиана спустилась с обрыва и стала звать племянницу:

- Там нечего больше искать. Турх ушел. Иди сюда - вот они спускались, вот король их тащил!

Аннуин спрыгнула в песок, упала на колени, поднялась:

- Все, ушли, - расплакалась она, - обратных следов нет.

Королева нежно поглаживала малахитовый мостик:

- Это ты... Ты сражался, ты победил, ты погиб. Я буду приходить к тебе, пока держится Лес.

По-королевски обернувшись к молодой ведьме с седыми волосами, она сказала:

- Пора. Нужно обновиться.

- Нет, тетушка, прошу: подождем и поищем!

Она подбежала к кромке воды и заметила в сырости легкий медный блеск. Лицо ее безобразно исказилось:

- А, этот стервятник, епископ. Будь он проклят, так ему и надо! - размазала ножкой металлическое пятно.

- Хейлгар! Хейлгар Зрячий! Мастер-Зима! Эй, лисенок!

Она не замечала, что за редким тростником стоит на воде небольшой черный водоворот. Только когда он приблизился, она вложила в него руку:

- Ты?!

Водоворот потерял границы и смешался с Кровью Мира.

Аннуин встала и слизнула воду с ладони. Броселиана поторопила ее:

- Пора, племянница! Войдем в воду и обновимся.

Аннуин произнесла решительно и почти грубо:

- Ты иди, тетушка, а я останусь.

- Но его не вернуть!

- Пусть. Ты хочешь хранить лес - иди. А я подожду, пока новые деревья сменят те, что сейчас, и отправлюсь за ним, когда умру.

- А если души смертны, если ты его не догонишь?

- Мне все равно!

Плача, Броселиана вскочила на мула и въехала в воду. Мул стал прозрачным, обернулся морским конем и повез ее на другой берег. Аннуин села на корягу и снова разрыдалась, длинные седые космы упали на воду.

***

Через несколько месяцев золотая пленка на воде собралась воедино и взвилась к небесам светлым огненным столпом. Столп бродил туда-сюда по воде, отсвечивая в облаках и перед грозой вызывая разноцветные сполохи.

Как знать, кто был ему нужен и нужен ли?

Может быть, Новому Богу подошел бы шах Лун, кое-что знавший о небесах; но он был давно зарезан, плоть его пожрали священные псы, а высушенные промытые кости покоились в тайной подземной гробнице.

***

Единственный раз в своей бесконечно долгой жизни белоликая лесная королева с волосами цвета топленого молока и ее поседевшая племянница приезжали в город, к Храму - это было осенью, когда леса уже засыпали. Они дали записать историю о сражении Зеленого Короля и Мастера-Зимы с Турхом Мак-Таредом и Синим Драконом, но напутствий не получили и вернулись обратно в леса.

После этого забеспокоился епископ Панкратий - что-то слишком мало осталось от его неистового предшественника. Тогда он призвал двух цыган, кузнеца и чеканщика, заказал им новый Выход Пилигрима - с изображением Сэнмурва на листе Мирового Древа. Когда это было исполнено, древний лист рассыпался в мелкую труху.

Тревога епископа Панкратия не унялась - он понял, что слишком мало осталось от его неистового предшественника. Двойной кенотаф, пусть у жреца и нет лица, слишком мало говорил о нем. Беспокоила епископа Панкратия одна латинская фраза на обороте маленького завещания пропавшего Гермы: "Страсть задает загадку; в загадке истоки истины" - начало то ли письма, то ли так и не написанного наставления. И епископ Панкратий повелел мастеру Махону высечь эту надпись на местном наречии по краю каменного столика.