- Сутки.

- Сутки...

Она ушла.

Зашла медсестра.

- Нужно чего? - спросила она, доставая из пачки тонкую сигарету. - А то я покурить тогда пойду.

- Нет, - сказал я. - Все хорошо.

- Ладно.

И вышла. В коридоре было слышно, как кто-то позвал ее:

- Полин, зайди ко мне.

- Что такое, Павел Игоревич?

- Ты, надеюсь, понимаешь, что было между нами - это просто случайность. Нам было хорошо и все.

- Нет, Павел Игоревич, не понимаю.

- Что ты начинаешь Ваньку валять? Все ты понимаешь. Я женатый человек. Мне проблемы не нужны.

- Павел Игоревич, за свои поступки нужно отвечать. Если у вас чешется в одном месте ночью и, если вам не хватает жены, то это ваши трудности. Я вам не дешевка какая-нибудь, чтобы поматросить и бросить.

- Да ты стерва паршивая! Убирайся отсюда. Ноги твоей завтра же не будет тут!

- Да что ты, кобель, сделаешь? А?! Жене своей настучишь на меня? Что ты ей скажешь? Как тискал медсестру ночью, пока она дома глаз не смыкала с ребенком? Давай. Я посмотрю на тебя тогда.

- Заткнись!

- Милый, что ты так взбеленился? Нам же ведь хорошо было? И вчера, и три дня назад, и месяц назад.

- Уйди и только попробуй что-нибудь рассказать своим подругам или хуже того моей жене.

- Уйду, милый, ты не переживай. Но вот только Полина хочет новый телефон.

Голоса смолкли.

- Неужели закончилось, - подумал я. - Что с миром происходит. Лежит пациент в реанимации, как рабочий материал, а вокруг него такие страсти кипят. Как же он работает с такой жизнью нервной? И эта тоже хороша. Телефон ей новый. Сама ведь соблазнила, а теперь шантажирует. Жену только жаль его. Не знает ничего. А может и догадывается.

Тут я обратил внимание, что за окном идет дождь. Неужели весна пришла? А какой сейчас месяц? Март вроде должен быть. Или февраль еще. Дождь. Кап по стеклу. С сосулек, наверное, сейчас капли слетают на мостовую. Коты повылезут лапы мыть и на кошек поглядывать. Воробьи скоро зачирикают в парках.

Тут реанимационный бокс залило светом. Лучи пробились сквозь жалюзи, и по ним стали видны частички всякой пыли. Впервые за прошедшее время меня переполняло чувство радости. Причем внезапно. Без причины. Что это может быть? И уже капельницы мне казались такими родными и милыми. Дозаторы уже не пищали надменно и противно, а мерно поскрипывали.

Простыни. Какие же тут мягкие простыни. Боль. Я весь разрезан, выпотрошен и вновь зашит. Ну и ладно. Можно ведь и так жить. Главное - жив.

Вернулась Полина. Села за стол, открыла журнал и начала что-то писать.

- Полина действительно красивая девушка. Мешки под глазами, морщинки на лбу, легкий румянец. Красивая девушка.

- Ты чего, парень? Бредишь, что ли? Какая я тебе красивая?

- А? Что? Я вслух, что ли, говорю?

- Ага, вслух. Понимаю тебя. Без женщины нелегко. Жена, девушка есть?

- Не знаю даже. Жена была. Сейчас, может, и нет уже.

- Это как так?

- Не знаю. Вот так.

- Ну, ты ее любишь?

- Кого?

- Ну, жену свою?

- Люблю.

- Так почему ее может не быть?

- Я подал на развод. На словах, правда, пока.

- Любишь и подаешь на развод? Ты чего с ума сошел?

- Нет вроде. Просто так вышло.

- Ты мужик или кто? Если женщина уходит от мужа, то в этом виноват только он и никто больше.

- Не знаю, кто я сейчас. Я похож сейчас на мужика?

Она подняла глаза и посмотрела на меня. Потом встала и подошла к кровати. Откинула одеяло в сторону, оголив меня по пояс.

- Ну что у нас тут.

Я, молча, смотрел за ее действиями.

- Так-так. Все вроде на месте. Ничего лишнего не отрезали.

Она начала легонько вести пальцами по ноге, начиная от пятки. Нежно так, еле касаясь кожи. Так, что у меня внутри начало быстро что-то бурлить. Ее пальцы двигались все дальше и дальше к паху, и с каждым сантиметром я ощущал, как кровь быстрыми потоками несется от сердца к животу и ниже. Мурашки побежали по телу.

- Ну вот, а говоришь не мужик. Смотри, какой ты чувствительный. Вон как приборы загалдели.

- Хватит.

Она накрыла меня назад.

- Если хочешь, конечно, я могу закончить дело. Помочь, а то будешь, мучиться лежать теперь по моей вине.

- Нет, не нужно. Спасибо. Сейчас само успокоится.

- Ты за жену свою борись, раз любишь.

- Сложно все. Я сам запутался.

- Говорю тебе, Максим, верни ее. Иначе потом пожалеешь.

- Может быть, вы и правы.

- А если что - я тебе свой телефончик оставлю. Позвонишь, если будет скучно. В кино сходим, кофейку попьем. Я теперь вроде свободна. Думаю, ты слышал.

- Слышал. Хорошо. Может как-нибудь.

Она опять уселась за стол и начала что-то писать в журнал.

Больше мы не разговаривали.

Я лежал и думал про себя о том, что она сказала.

- Может, действительно я виноват во всем? - подумал я. - Слабость свою показываю?

В обед приходил хирург, который делал операцию. Сказал, что мне повезло (последнее время я только и слышу, что везунчик, что родился в рубашке), что еще бы немного и все.

- Проколов всего два. Делали роботом. Зашили все очень качественно. Нужно будет через месяц сделать гастроскопию. Будешь пить омепразол месяца три-четыре, а потом только в периоды обострений погодных.

Похлопал меня по плечу и ушел. Потом я попытался заснуть. Ощущение внеземной радости меня покинуло, и я постарался заснуть, чтобы скоротать как-то время. Вернулась грусть. Простыни опять стали сырыми и жесткими, капельницы и дозаторы - ненавистными. Мир вновь отвернулся от меня.

Заснуть не получалось. Боль внизу живота терзала. Было невыносимо тяжело делать вдохи и выдохи, ворочаться. Зашитая грудина также болела. Под повязкой сочилось. Врачи даже предупреждали, что могут опять разрезать и шить по-новому, если не затянется. Ощущение, что меня акула погрызла всего. Шрам на груди, на животе отверстия, справа между ребер, слева - на плече от стимулятора. На шее трубки от катетера пришиты, к запястью датчик какой-то. Боже мой, за что мне это все? Что я сделал не так? Господи, помоги!

Меня перевели в отделение утром. Через несколько дней мои шрамы начали затягиваться. И на груди, и на животе. Мне снова разрешили выезжать на каталке в коридор. В шапочке на голове и повязке на носу.

Еще через неделю, при помощи отца, я начал вставать и ходить по палате. Человек в двадцать лет может опять учиться ходить, как ребенок? Кто бы подумал. От кровати до окна. Отдых и назад. Так по пять раз. Потом отдых большой и опять заново. Прошла еще неделя, и мне разрешили принимать пищу самому. Жидкую, кашеобразную пищу, печеные яблоки. Хотя, знаете, почти пятьдесят таблеток в сутки мне заменяли еду. Есть вообще не хотелось.

Врачи давали оптимистические прогнозы. Обещали скоро отпустить домой. Три из четырех биопсий показали нулевое отторжение. Стимулятор еще раз отладили с помощью чемоданчика. Анализы приходили в норму. Не падали лишь лейкоциты, и гемоглобин был низким. Кололи железо. Продолжали колоть антибиотики, давали гормоны, разжижающие. Попа моя, попа. За что тебе это?

Но от одной мысли, что я скоро все-таки могу вернуться домой, мне становилось наплевать на все трудности, уколы и таблетки. На каждодневную тошноту и боли, из-за которых приходилось пить анальгин.

Однажды меня навестили Степан, Андрей и Лена. Я даже удивился. Я вообще никого не ждал, а тут сразу трое. Встреча получилась короткой и скомканной. Они уселись на диванчике. Я был в коляске, как обычно, в маске и шапочке. Взгляды они отводили в сторону. Никто из них троих старался не смотреть мне в глаза. Я был не против этого. Так даже лучше.

Они задавали обычные вопросы: "Как прошла операция?", "Как это могло случиться?", "Что теперь врачи говорят?". Я также обычно отвечал: "Не знаю". Потом Андрей похвастался, что ему дали новую должность начальника отдела и что он уедет в США на стажировку на год.