- Максим, я прожила непростую жизнь, полную ошибок и разочарований. После тебя в моей судьбе почти не было светлых пятен. Она сыграла со мной злую шутку. У меня был сын. Он давно умер. Мои родители погибли. Чуть позже я нашла своего родного отца, но он тоже второй раз ушел, я не успела даже его узнать, как следует. Все близкие мне люди уходили из моей жизни поспешно. Меня это, в конце концов, раздавило.

- Катя, почему же все так, а? - спросил я, сдерживая слезы. - Мы же любили друг друга.

- Максим. Выслушай меня. Я очень перед тобой виновата. Только поняла это слишком поздно. Ты представить себе не можешь, как поздно. В тот день, когда ослепла. Я поняла, что никогда не смогу тебя увидеть больше. За всю свою никчемную жизнь я даже не попыталась узнать, жив ты или нет. Наверное, я боялась, Максим. Столько лет, я боялась признаться сама себе, что все еще люблю тебя. Всегда любила.

Она сжала мою руку чуть сильней. Я посмотрел на приборы. Пульс ускорился до ста десяти ударов в минуту.

- Видимо, Бог специально сделал так, чтобы жизнь человеку казалась длинной и долгой. Эти жалкие десятилетия, неважно, шесть, семь, девять. Что они перед вечным ничто? Когда человек осознает это, он либо сходит с ума, либо пускает себе пулю в лоб, либо плачет днями напролет, как я. С этим жить непросто. Моргнул, и нет ничего: дома нет, где ты жил, родных твоих нет, друзей. Пыль одна. Страшно, Максим, жить под конец. Кто верит в Бога, - им легче, а я, знаешь сам, никогда не верила в эту чепуху. Я давно совсем одна. У меня больше никого нет. Только ты, Максим, остался.

Я заметил, что из глаза ее скатилась слеза, но застряла в глубокой морщинке.

- Вы не одна, - сказал я тихо. - Ты не одна, Катя. Я с тобой. Я рядом.

- Знаешь, что самое неприятное в приближении смерти, Максим? - спросила она, задыхаясь от сильного потока кислорода. - Ты до конца не знаешь, что там за чертой. Вечное ничто или новая жизнь. Темнота или встреча с родителями. Ты веришь, ты надеешься, но все равно страшно, потому что вдруг "там" ничего и никого нет. Я стала бояться смерти давно. А ведь когда-то, Максим я не боялась ничего. Ты помнишь. Самоуверенная дурочка.

- Ты не умрешь, Катя! Я сейчас кого-нибудь позову, и все будет в порядке.

- Не стоит, Максим. Мне уже никто не поможет. Я всегда хотела быть молодой и красивой. Всегда следила за своей внешностью. Да ты помнишь. Когда разбогатела, у меня был абонемент в фитнес-клуб, солярий, три раза в год я летела на курорты. Личный массажист.

Как-то в шутку я тебе говорила, что не хочу жить дольше сорока, потом, дескать, старость уже не остановить. Так вот. Мое желание не исполнилось. Я старела, увядала, но продолжала жить. И теперь мне грустно от того, что после моей смерти некому будет прийти на мою могилу и положить цветы. Возможно, даже некому будет меня похоронить, когда мое время закончится. Скинут в общую яму и все.

- Что вообще можно сказать о времени в этом месте? - подумал я.

- Я еще раз хочу попросить у тебя, Максим, прощения, за то, что не решилась остаться с тобой. Долгие годы я говорила себе, что твоя мать стала причиной нашего развода. Каждый день я искала подтверждения этим словам, но, в конце концов, поняла, что сама во всем виновата. Но ты должен меня понять. Я не могла поступить тогда иначе. Я была другой. Я была молодой и глупой.

- Мне не за что тебя прощать. Если уж и виноваты, то оба.

- Пожалуйста, скажи, что ты меня простил.

- Я не держу на тебя зла, - сказал я, чувствуя, как ее рука слабеет.

Мне казалось, что сейчас я упаду.

- Скажи, - прохрипела она.

- Хорошо, я прощаю тебя.

- Спасибо, Максим, - сказала она, и ее дыхание стало еще медленней и глубже. - Во время последнего нашего разговора по телефону ты спросил, любила ли я тебя? Я промолчала, срываясь на истеричный смех, но мое сердце рвалось внутри. Знай, Максим, что я любила тебя. Всегда любила. Теперь, спустя столько лет, с высоты прожитых годов, я вижу, что любила тебя одного.

Она сжала мою руку так сильно, насколько ей это удалось. Молчание повисло над нами. Она вся покрылась испариной на лице, а кожа стала белой. Мне показалось, что она умерла, но приборы говорили, что в этом, давно увядшем теле, еще теплилась жизнь.

Я закрыл глаза в надежде, что, может быть, сейчас проснусь. Открыл глаза и не поверил им. Вместо старухи лежала моя Катя, первая самая, молодая. Тоже вся в проводах и с кислородной трубкой в носу. Я отшатнулся от кровати и тут сразу услышал приближающийся шум из нескольких голосов. Сделал еще пару шагов назад, укрытие нашлось за ширмой возле двери. Свет туда совсем не падал. Увидеть меня никто не мог.

Дверь открылась, и два человека в синих халатах ввезли кого-то на каталке. Банки физического раствора гремели, ударяясь друг о друга.

- Сюда. Аккуратней. Так проходим, проходим. Еще немножко.

- Не трясите вы его так!

- Как себя везем, Роберт Васильевич.

- Вон туда в угол подвозите. Дозаторы подключайте, аппаратуру. Все как обычно.

Два человека в халатах подкатили каталку и принялись проводить манипуляции с проводами, липучками, капельницами. Монитор ожил, и на нем высветились данные.

- Кстати мы установили имя нашего неизвестного. Степан.

- А фамилия и адрес?

- Только имя, - сказал, морща лоб, Роберт Васильевич. - Было пришито на воротнике куртки.

- Степан? - ударило меня как молотом по наковальне. - Правильно, его бабушка всегда пришивала имя к воротнику. Еще когда мы были школьниками. Значит, вот как жизнь твоя на море прошла. Лифтером поработал, а теперь бомж с одним лишь именем на воротнике. Хорошо, бабушка этого не видит твоя.

- Что писать на карточке новенького, шеф?

- Ларин Андрей Анатольевич пиши. Пятьдесят лет. Жена его с детьми наверху сейчас, слезы льют. С юбилея мужа привезли. Маринованный гриб еще в горле стоит.

- Бывает же такое.

- Ларин?! Андрюха?

- Да. Бывает. Видимо, поддал, потанцевал, и тромб оторвался где-нибудь в ноге. Как бы обширного инфаркта у бедняги не было, - сказал Роберт Васильевич, разбавляя спирт. - Жена еще такая смешная, пять тысяч мне сует и спрашивает, когда они смогут на праздник вернуться? Мол, гости ждут, еда стынет. Глупая баба.

- Это уж точно. Тут как бы ни пришлось поминки сразу справлять следом.

- И не говори, - сказал врач и выпил спирта из металлической кружки. - Короче, вы с этим заканчивайте, а бабку в коридор вывозите. Ей мало осталось. Чего место занимать. Я думаю, мы койку женушке этого юбиляра в аренду сдадим за пятерку эту. Хоть и не положено, но я думаю, она очень будет просить с муженьком своим, соколиком, побыть.

Все заржали. Подошли к старухе, отсоединили от нее провода, сняли трубку с кислородом, убрали педальный тормоз и покатили к двери.

Я пришел в бешенство. Выскочил из-за ширмы, развернул к себе Роберта Васильевича и двинул что есть мочи ему в лицо. Боли я не почувствовал совсем. Его нос с противным хрустом вмялся. Он обмяк и повалился на пол. Санитары остолбенели от происходящего на их глазах и первое время вообще, видимо, не понимали, что случилось.

- Как вы так можете, твари? - не своим голосом крикнул я. - Это же человек. Как можно его в коридор выставлять? Она еще жива!

- Спокойно, парень, - сказал один, придя в себя.

Я заметил, что он начал заходить с боку.

- Мы ничего такого не делали, - сказал другой, так же начав движение в мою сторону.

Я осмотрелся быстро вокруг и схватил со столика рядом скальпель.

- Не подходите ко мне, или я за себя не отвечаю.

Они остановились.

- Немедленно ее подключить назад к проводам и капельницам.

- Хорошо, хорошо. Как скажешь.

Но только они приступили выполнять мою команду, как сзади по голове был нанесен удар чем-то тупым и тяжелым.

Сознание медленно возвращалось ко мне. Сначала слух. Я услышал шелест газеты, потом я смог открыть глаза. Медленно. Очень медленно. Меня мутило. Комок стоял в горле.