– Безусловно, ваше величество.
– Мы же одни, поэтому можно короче – Александр.
– Знаете, это только молодежь вроде Зубатова может легко называть императора по имени. Они все в душе нигилисты, а людям старшего поколения такое очень уж непривычно, так что покорно прошу извинить. У меня пока просто язык не поворачивается.
– Ладно, надеюсь, что этот момент все же когда-нибудь наступит. А пока давайте решим еще один вопрос. Мне правильно кажется, что деятельность Зубатова в качестве тайного агента себя уже исчерпала?
– Совершенно верно, про него уже многие знают, но у меня в штате просто нет подходящей должности. Не оформлять же его простым филером!
– Раз нет, надо создать, только и всего. Напишите прошение на имя генерал-губернатора о том, что вам необходима штатная единица пресс-секретаря. Имеется в виду ваш личный секретарь, который возьмет на себя взаимодействие с прессой и общественностью.
– Неплохо. А его высочество согласится?
– Вроде должен, он же считает Зубатова своей креатурой. Я пока не хочу вмешиваться именно для того, чтобы он и дальше продолжал так считать.
С Сергеем я побеседовал ближе к вечеру. Поначалу он не очень понял, чего потребует от него новая должность, но я объяснил:
– Того же самого, что вы с Бердяевым сделали и продолжаете делать в рабочем движении. То есть даете возможность тем, кто не хочет идти на обострение отношений с государством, отстаивать свои интересы легально и практически безопасно. Разумеется, смутьяны от этого никуда не делись, но они перестали быть для рабочих единственным светом в окошке. Так вот, мне кажется, что настала пора проделать нечто подобное и с прессой. Для начала только в Москве и под твоим присмотром, а там видно будет. Все-таки пресса – большая сила, и с ней надо взаимодействовать так, чтобы это было выгодно обеим сторонам.
– Пока есть цензура в ее нынешнем виде, особого взаимодействия не получится, – усмехнулся Сергей.
– Совершенно верно, про нынешний вид ты упомянул очень кстати. Надеюсь, ты понимаешь, что предоставлять писакам полную свободу творчества можно и нужно, а вот свобода знакомить публику с его результатами должна иметь ограничения.
– Да, но как это оформить? Тут надо основательно подумать.
– Я уже слегка шевельнул извилинами. В общем, все надо делать по закону. Если чего-то строго по закону не получается, необходимы предложения, как лучше этот самый закон подкорректировать для должного торжества всего хорошего над всей… э… в общем, над всем плохим. Например, сейчас, если какая-нибудь газетенка ляпнет об императоре что-то неуважительное, то цензура это просто не пропустит. До закрытия газеты дело может дойти только в том случае, когда подобные фокусы станут регулярными. Но ничего не помешает паршивому листку возродиться на следующий день под каким-нибудь новым названием. Не очень эффективная система, как мне кажется.
– И что делать?
– Первым делом понять, что на самом деле газета, журнал или любое другое издание – предметы неодушевленные. Идеи продвигают в жизнь не кусочки бумаги с напечатанными там буквами, а люди, написавшие эти буквы. И, значит, закрывать надо не газеты, а людей. Для чего следует иметь под рукой свору заранее прикормленных юристов, причем таких, для которых важна не законность сама по себе и уж тем более не какая-то абстрактная справедливость, а исключительно размер их вознаграждения. Плюс агентов, которые раскопают все грехи проштрафившихся мастеров пера, причем не только уголовные. Мало ли, может, он в детстве кошек мучил, а сейчас изменяет не только жене, но и официальной любовнице. Разумеется, если для опекаемого дороги родственники или друзья, то и про их жизнь следует поинтересоваться.
Для реализации подобных алгоритмов нужны издания, готовые печатать всю грязь, что раскопают агенты. Кроме того, я, как истинный христианин (Сергей хмыкнул), предпочитаю руководствоваться заветами Святого Писания. Где сказано: коей мерой меряете, такой и отмерится вам. То есть на всех работников издания, замеченного в клевете, в печати вскоре должны появиться материалы, от которых требуется не столько правдивость, сколько убедительность. Ну и гнусность, разумеется, по возможности.
– А что помешает оклеветанным обратиться в суд?
– Ничего, но наших будут защищать лучшие адвокаты, на их гонорарах я экономить не собираюсь. Однако все это только одна сторона проблемы – назовем ее кнутом. Кроме него должен быть и пряник. Это прямая финансовая помощь для самых низкопробных изданий и косвенная – для более приличных. В дальнейшем изданиям, в течение, скажем, года печатавшим только взвешенные материалы, можно в индивидуальном порядке давать освобождение от цензуры.
– Хотелось бы уточнить, что именно ты понимаешь под словом «взвешенные».
– Поясню на актуальном примере. За зиму во многих местах озимые померзли. Сейчас свежие посевы кое-где уже сохнут из-за отсутствия дождей. Если это продолжится, грядет неурожай, а за ним голод. Так вот, его последствия можно описать по-разному, причем все варианты будут в какой-то мере правдивы. Например:
«В селе Косозадово от голода уже умерли десять человек, и то ли еще будет! Царю и его сатрапам плевать на страдания народа, они думают лишь о том, как его ограбить. Долой, блин, самодержавие!».
Или так:
«Наконец-то власть под мудрым руководством его величества и назначенных им кристально честных министров начала заботиться о народе! Благодаря ее неустанным трудам в селе Косозадово не было голодного мора, как в шестьдесят пятом году, когда от голода и болезней умерло более ста человек. Сейчас же всего несколько умерших, да и то не факт, что именно от голода, ибо всякий человек смертен. В общем, Боже, царя храни!».
А можно вот так:
«Да, сейчас жертв заметно меньше, чем во время страшного голода шестьдесят пятого года. Но всякая жизнь бесценна, и родным все-таки погибших от голода наверняка не легче от того, что раньше было хуже. Так давайте вместе подумаем, все ли было сделано для того, чтобы предотвратить эти пусть и маленькие, но все равно трагедии. Причем и властью, и обществом в равной мере».
Я помолчал и продолжил:
– Не берусь сказать, первый или второй вариант нанесет государству больший вред, но что пользы в обоих случаях не будет, это точно. А вот третий – он и есть взвешенный.
– Хм. Это все, конечно, замечательно, но только кто в каждом отдельном случае будет решать, к какой группе отнести конкретную публикацию?
– Как то есть кто? Разумеется, ты. Поначалу, конечно, и я буду помогать в сомнительных случаях.
– А с нашими трудовыми союзами тогда как быть? Там до идеала еще далеко, и если на меня будет свалена еще и пресса, то нужен толковый заместитель по рабочему вопросу.
– Морозов тебя устроит? Тот самый, которого вы с Михаилом нашли в Петропавловке. Его теперь зовут Лев Александрович Корин, он разочаровался в народничестве и стал убежденным марксистом.
– Ты ему доверяешь?
– Так, слегка. Пригляд, конечно, понадобится.
– Ладно, только мне с марксистами до сих пор работать не приходилось.
– Вот те раз! А я, по-твоему, не марксист, что ли? И ничего, работаем же, вроде особых разногласий пока не видно.
Следующим утром я отбыл в Питер, а через три дня двинулся назад в Москву, уже с женой, сворой сопровождающих лиц и аж на двух поездах сразу. Правда, ехали они не спеша, хоть Николаевская дорога и поддерживалась в лучшем состоянии, нежели Харьковская. Нам с Ритой предстояла коронация. Готовивший ее министр двора Воронцов-Дашков, коего Николай просто забыл выгнать, а я пока решил с этим обождать, заверял меня, что пожелания моего величества будут всемерно учтены и торжества окажутся настолько скромными, насколько это вообще возможно без урона престижа власти. Почему я так решил? У меня, во-первых, врожденное отвращение ко всяким официальным мероприятиям, во-вторых, траур сразу и по отцу, и по брату, а в-третьих, жена беременная. Если за время торжеств она мне хоть раз пожалуется, что устала, вылетит этот тип из министров двора как пробка. А если нет, пусть пока еще немного там посидит. Ворует он вроде умеренно, а ставить вместо него Фредерикса неохота. Он, конечно, человек преданный, но больно уж недалекий.
