— Лексей Михайлыч, — невесело усмехаясь, сказал он техническому директору, — почитай-ка. Зажимают, гляди…

Карпов быстро пробежал бумагу и бережно положил ее на стол.

— Что ж теперь? — растерянно спросил он. — Неужели все прекратить?..

— Прекратить?.. Дудки!.. — вскипел Андрей Фомич. — Буду бороться… Зубами вцеплюсь, а не дам, чтоб зажали нас… Зубами!..

— Тут категорически возражают даже против капитального ремонта, а не только что против переустройств, — уныло покачал головой Карпов. — Прямое запрещение, выходит…

Андрей Фомич поднялся из-за стола. Крепкая рука его схватила бумагу, осторожно положенную Карповым на стол. Смятая, полуизодранная бумага взлетела вверх и затрепетала в сжатом кулаке.

— Я добиваться буду! — хрипло крикнул Широких. — Меня, Лексей Михайлыч, бумажками не запугаешь… Я не пужливый!

В голосе Андрея Фомича, во всей фигуре, в вытянутой руке с зажатой в ней бумагой была угроза, гневная и нешуточная. Алексей Михайлович поднял глаза на директора и покраснел.

Внезапно Андрей Фомич рассмеялся. Ласковый и добродушный смех его был неожидан:

— Фу-ты… да я что на тебя-то, Лексей Михайлыч, взъелся?. Ишь, даже в краску вогнал…

У Карпова дрогнули в улыбке углы губ. Оба расхохотались. И этот смех согнал напряжение и неловкость, которые недавно охватили и Андрея Фомича и Карпова.

Разжав кулак и выпустив на стол злополучную бумагу, директор со спокойной уверенностью заявил:

— Буду бороться, Лексей Михайлыч. Докажу… Фактами, делом докажу… Хоть со мной, в мою голову дело далее вести, как прежде?

Карпов встал со стула, перегнулся через стол и возбужденно ответил:

— Андрей Фомич! Работать с вами я буду, как мы все работали… Вы этому верьте…

— Ну, и ладно! — схватил Андрей Фомич его руку и крепко сжал. — Вот и чудесно!.. — не разжимая пальцев, весело и громко повторил он. — Робеть не надо… Наше дело чистое… Мы, Лексей Михайлыч, по-заправдашнему социалистическое строительство раздувать станем!.. Это ничего, что в центре затменье произошло… Это ничего… Мы им докажем… Закрутим, завертим… Пущай меня под суд отдадут!.. Под суд пойду, а докажу правильность нашего проекта. Докажу… Докажем ведь, Лексей Михайлыч?..

— Докажем!.. — взволнованно подтвердил Карпов и тихонько потянул свою руку из железных пальцев директора.

В дверь кто-то постучался.

— Входи! — кинул Андрей Фомич.

Вошел мастер из горнового цеха.

— Андрей Фомич! — обиженно заговорил он. — Что же это на самом деле? Гадит кто-то… Пятое горно опять сплошь брак выпустило!

— А ты что смотрел? — рассвирепел Широких. — Ты видал, какой товар туда ставили? Тебе понапихали всякой дряни, а теперь ты и плачешься!..

Карпов сорвался с места:

— Надо выяснить, что там опять.

Все трое быстро вышли из кабинета и, захватив фуражки, пошли на фабрику.

Власыч поглядел им вслед и недовольно помотал головою:

— Суетятся… — определил он.

— Что? — спросил кто-то из конторских.

— Говорю: суетятся зря… А что к чему, не понимают…

Широкие закоптелые печи расселись прочно и неуклюже на пыльном дворе. Пятая печь была самая большая и исправная. Возле пятой печи работал Поликанов.

Когда он завидел приближающихся директора и Карпова, его хмурое и озабоченное лицо еще больше потемнело. Он шагнул навстречу Андрею Фомичу и вызывающе спросил:

— Любоваться пришел, товарищ дилектор?.. На страмоту на нашу радоваться явился?

— Не ерунди! — оборвал его Широких. — Глядел бы, чтоб сраму не было. А то безобразие какое! Хуже не надо…

Андрей Фомич подошел к выставленным, из печи капсюлям с посудой. Он потрогал еще горячие чашки, чайники, блюдца. Он огорченно разглядывал испорченные вещи: почерневший фарфор, никуда не годящийся, оскорблявший взгляд своим безобразием.

Рабочие, столпившись вокруг выбранного из печи товара, возле раскрытой печи, молчали. Молодой парень, весь засыпанный серой пылью, протолкался вперед:

— Тут вредительство! Поискать бы надо того, чьих это рук дело! — почти весело прокричал он. — В других цехах надо щупать!..

— В других цехах, это верно! — поддержали его.

— У нас тут все аккуратно, как полагается… Должно, в сырьевом профершпилились!

— В сырьевом!..

Не слушая, Андрей Фомич прошел по хрустящему глиняному полу, заглянул в дохнувшую ему в лицо неостывшим жаром печь и разгневанно вышел из цеха.

Карпов остался рассматривать испорченную посуду.

И едва только вышел Андрей Фомич, как сорвавшийся с места Поликанов выскочил на середину, растолкал товарищей и встал против технического директора:

— Заело дилектора?.. Виноватых ищет?.. А ему бы радоваться надо, глядючи на такое происшествие… Прямо плясать!..

— В чем дело, Поликанов? — обернулся к нему Карпов.

— А в том самом: коли нонче на фабрике производство плохое получается, товар никудышный, стало быть, ломай старую фабрику, строй новые стены… Понятно?

— При чем же тут радость?

— А это понять надо… Нехитрая штука.

Карпов пожал плечами и пошел из цеха.

Рабочие придвинулись к Поликанову. Молодой парень спросил:

— Товарищ Поликан, ты на кого думаешь? Есть у тебя данные?

— Я, брат, никаких тебе данных не говорю… Только дурак один не поймет, что к чему…

— А к чему же?..

— К чему?.. — Поликанов испытующе оглядел рабочих, молодого парня, широкое жерло печи и многозначительно спросил: — Кому это на руку, чтоб брак повышался? Кому?.. А тем, которые фабрику рушить желают и по-новому строить!..

— Ну… ты скажешь!.. — ошеломленно запротестовали рабочие.

— Шибко это мудрено да тонко…

— Ты на кого думаешь? — вспыхнул молодой парень. — Ты на кого?.. Директор-то партейный, коммунист!.. Ты это сообразил?..

— Я-то сообразил, — нахмурился Поликанов. — А у тебя, видать, сообразиловка еще не выросла… Да я, — спохватился он, — в обчем ни на кого и не говорю… Так это, мнение мое… Опыт ума и многолетней работы…

Андрей Фомич поставил на бюро ячейки вопрос о продолжении разработки проектов переоборудования фабрики и о дальнейших работах по устройству тоннельной печи. Капустин и ряд других товарищей поддержали его. Но нашлись и такие, кого смутило прямое запрещение центра производить работы. Они запротестовали:

— Это не порядок, товарищи. Ведь это форменное нарушение дисциплины…

— Надо подчиниться… Что мы будем мудрить?.. Нельзя так…

— Лучше пока переждать, а потом, попозже опять походатайствовать. К тому времени, пожалуй, и в центре изменят взгляд…

— Так будет благоразумнее, товарищ Широких.

Но товарищ Широких Андрей Фомич был далек от благоразумия. Он не хотел и не мог ждать. Для него было ясно, что фабрику переоборудовать необходимо:

— Разве можно мириться с обветшалым оборудованием? Хозяйчики, капиталисты — они любили выжимать все до последней капли не только из людей, но и из стен и машин… Мы, товарищи, строим социализм. Нам нужна настоящая рационализация. Самые новейшие усовершенствования. Первый сорт… Мы нонче затратим деньги, а польза будет позже, по прошествии времени… И нечего пугаться, что она не выскочит вот этак сразу. Говорю, по прошествии лет… Потому мы строим, не на один год, а на предбудущее…

Большинством предложения Андрея Фомича были одобрены.

Бумагу из центра пришили к делу. И когда в конторе перекладывали ее из папки в папку, по конторским столам — от стола к столу — летела полурадостная тревога:

— Ну, влетит!.. Не поглядят, что коммунист… Ведь это прямое неподчинение.

— Прямо сказать — бунт!..

— А за бунт по головке не погладят…

Плескач оторвался от своих книг, отложил осторожно в сторону перо, кашлянул:

— Большие могут быть нам всем неприятности и беспокойства…

— А мы причем?

— Нас не касается…

— Нет… Ни в коем случае!.. Не касается…

Бумагу пришили к делу.

А работы продолжались. Каменщики клали кирпич за кирпичом. Росли стены. В длинном новом корпусе вырастала и ползла в длину огнеупорная печь. Вокруг нее ходил с деловой озабоченностью весь измазанный в глине, запорошенный пылью и песком Карпов. Он спорил с десятниками, подходил к рабочим, оглядывал каждый кирпич, каждый камень. Он весь уходил в чертежи, в вычисления, горел, настаивал, огорчался, когда привозили из кирпичных сараев плохой материал, радовался и расцветал при виде удачной и быстрой работы.