Дата основания Введенской обители неизвестна. Небольшая и небогатая, она была приписана к Шартомскому монастырю, а в 1764 г. упразднена. Церкви её обращены в приходские. Недавно обитель вновь возрождена (через почти 2,5 века!) и действует как женская. Маленький, но очень нарядный ансамбль её составляют пятиглавая Введенская церковь (1807 г.) и одноглавая, тёплая Владимирская (1845 г.) -- обе дошли от того периода, когда здесь был приход.
Особенно роскошно смотрелись сейчас ярко-голубые главки краснокирпичного Введенского храма -- как высший идеал простой и неотразимой красоты! Цветом и формой они очень живо напомнили мне Казанскую церковь в Романово-Борисоглебске -- один из самых замечательных шедевров, какие только можно увидеть в верхневолжских городах. Правда, в отличие от романовской, здешняя церквушка стояла вовсе не на обрывистом скате над Волгой, а на гладкой равнине, вдали от больших рек. Но силуэт её смотрелся просто изумительно. С пятиглавием сочеталась прекрасная, совершенных очертаний шатровая колокольня. Вся она была -- из Древней Руси: как квинтэссенция всего лучшего в нашем зодчестве. А черты XIX века в её облике не просматривались вовсе.
От Введенского монастыря до Шартомского -- метров триста. Асфальтовая дорога с широким мостом пересекает крохотную Молохту. Узенькая, мочалистая от ила речка без малейшего высотного обозначения берегов напоминает вьющуюся в лугах дорожку. Она то прошивает зелёные клубы ивняка, то отчаянно петляет по открытым местам -- живописная, никому ничего не говорящая о смысле и конечном назначении своего странного, извилистого пути. В детстве я, пожалуй, надолго погрузился бы в размышление о том, какое колоссальное путешествие мог бы проделать по ней маленький теплоход с крохотными, как муравьи, пассажирами...
А из-за огромных зелёных облаков, сгустившихся по берегам Молохты, уже выплывала незабываемая панорама многокупольного, величественного золотисто-бело-голубого Шартомского монастыря.
Вокруг него волны мерцающего на солнце кустарника переливались, как зелёные сугробы. Весь приречный луг "замело" ими. Лесов поблизости не было, но пейзаж всё равно напоминал чащу. От блеска листьев казалось, что вся зелень здесь посеребрена: всё сверкало под стать куполам и крестам. Монастырь оставил свои блики на всём пейзаже. Ещё одна ассоциация осталась в подсознании: большая солнечная поляна и посреди неё светит не то огромный жёлтый одуванчик, не то само спустившееся к нам, как в сказке, солнышко.
Да, Шартомский монастырь -- неповторимый образ неба на земле. Один из тех удивительных уголков, которыми так богата Русская равнина. Её главные украшения -- монастыри: сотни точек соприкосновения природы, зодчества и молитвы. Именно XVII век подарил России такие уникальные ансамбли как Толгский, Ипатьевский, Валдайский, Унженский, Желтоводский, Шартомский... Встреча с каждым из них -- настоящее открытие. Место, где Господь так близок, будто ты даже Его дыхание слышишь.
При подходе к вратам над тобой вырастает куст куполов, такой роскошный, какой не часто встретишь даже в самых больших монастырях. Главы сразу трёх храмов почти накладываются друг на друга. Территория обители обширна, но все её церкви тесно сосредоточились в западной части, со стороны входа. Здесь замкнули маленький двор Никольский собор и Казанская церковь, дошедшие от XVII века, а над вратами вздымается нарядный Преображенский храм 1813 г.
До середины XVII века монастырь оставался деревянным. В 1649 г. он в одночасье сгорел дотла от удара молнии. Но Бог и это бедствие обратил во благо. Именно "после молнии" начинается стремительное возведение каменного ансамбля. Уже в 1651 г. был освящён ныне стоящий Никольский собор. Пожалуй, это самый древний архитектурный памятник на территории Ивановской области.
Собор этот, чисто монастырский по своему аскетизму, можно назвать выдающимся памятником середины XVII века -- современником почти таких же по размерам соборов Ипатьевского или Валдайского монастырей. Он такой же пятиглавый и четырёхстолпный, но на этом сходство кончается. Здешний храм -- какой-то "нарочно неправильный". Однако эту неправильность замечаешь лишь обойдя его и приглядевшись. Его боковые закомары неравны: западная -- самая большая, средняя меньше, восточная -- ещё меньше. Такое уменьшение создаёт эффект "ускорения", бега с запада на восток.
Как ни странно, даже эта "неправильность" придавала особое очарование древнему собору. Он будто рос, а не строился. Рос сам, как дерево или отдельный лист. Что-то очень народное выразилось в облике этого собора. На первый взгляд кажется, будто его вообще на глазок строили, без всяких чертежей и математических формул, "топорно"... -- а между тем, тщательно выверенные пропорции говорят об обратном. В этом плавном уменьшении виден даже принцип золотого сечения. Едва заметная асимметрия характерна для всего древнего зодчества. В ней выражался дух жизни, зримо ломались все "правильные" представления. Но здесь она не "едва заметна", а именно подчёркнута. Грубовато-простодушно, по-богатырски. Мол, прочность и мощь важнее всяких там условностей. Если бы герои разных народов оставляли постройки, максимально выражающие их характер... то сразу было бы видно, что этот собор возводил явно не Роланд и не Ланселот, а скорее, Василий Буслаев в момент покаяния.
Голубенькая Казанская церквушка, золотисто-желтый настоятельский корпус и белая громада Никольского собора своим сочетанием формируют праздничное многоцветье дворика. Небольшого, но торжественного, как Соборная площадь Московского кремля -- в миниатюре. С севера его почти замыкает стоящая по диагонали к собору колокольня. Нижняя часть её также относится к XVII веку, верхняя была надстроена в XIX-м.
Казанский храм и трапезную светлыми пуговками расветили по всей длине изящные изразцы с херувимами, с райскими птицами и цветами. Видно, что они свежие, восстановлены недавно -- но по образцам XVII века. Сама церковь -- 1675 года. С противоположной стороны (отсюда не видно) к ней примыкает крохотный придельный храм св. Григория Акрагантийского. Ещё издали виден висящий на стене колокольчик -- очевидно, для созывания на трапезу. Огромные сетчатые окна тоже относятся явно не к XVII веку, а ко времени, когда открытую арочную галерею застеклили для тепла.
Большую часть монастыря занимает яблоневый сад. Как лес, он окаймляет с трёх сторон богатырскую громаду Никольского собора и простирается от него до северных корпусов и до восточной стены. Как маленькие тигры, там и сям шныряют по нему кошки. Красивей всего сад выглядит в мае, когда превращается в сплошное, цветущее, пенное море! Каким-то образом выросла в яблоневом "лесу" и парочка громадных, дремучих елей. Их тёмные, готические башни вымахали рядом с собором -- почти в один рост с ним! От соединения густых елей с куполами сразу вспоминаются церковные праздники. Правда, сейчас, в летнюю жару ассоциации возникают, скорее, не с Рождеством, а с еловыми и можжевеловыми ветками на Пасху или Вербное воскресенье. Всплывают как-то сами собой и картинки из жития Сергия Радонежского: его жизнь в лесу, первая срубленная церковка под ёлками. Не знаю почему, но все древние монастыри Центральной России, каждый в свою меру, хоть чуть-чуть напоминают мне о преподобном Сергии -- даже те, что напрямую с ним не связаны.
В таких местах даже жара вдруг утрачивает своё изнуряющее свойство и становится частью чего-то радостно-летнего, умиротворяющего. А там уж и гром начинает вдали погромыхивать... ну, значит идёт скорое избавление!
Есть какая-то связь дождя и святости. Какая -- не знаю, но точно есть! Приезжаешь в благодатное место и получаешь окропление с небес. Места, где купола густы, как капли, не умеют долго оставаться сухими. Именно в них чувствуешь лето сполна: "лето Господне благоприятное".
