Ивы в низинных лугах вокруг монастыря клубились, как тучи, и, видимо, притягивали тучи с высоты. Да и речка соскучилась по своим же вознёсшимся каплям -- как мы скучаем по когда-то поднявшимся от нас родным душам. Таинство дождя просто обязано было состояться -- непременно, как конечное воссоединение миров:
"И будет Бог всё во всём".
"Хвалите Его, небеса небес и вода, яже превыше небес".
Пейзаж вдруг изменился на глазах: краски стали сочно-контрастными. Монастырь -- светлый, как паникадило с многочисленными свечками куполов, а небо тёмное -- такое нереальное, будто импрессионисты решили написать картину и выбрали для неё самый фантастический, иссиня-мерцающий фон...
Меня как раз пригласили на трапезу, и тут-то за окнами хлынул могучий, захлёбывающийся июльский ливень -- аж крыши над всеми зданиями загрохотали!
Гостиничник о. Моисей угощал меня и попутно рассказывал. О монастыре, об удивительных случаях из жизни, о вечном, но ненавязчиво действующем промысле в судьбах людей. Во все времена, пока стоит Церковь, самой благодатной кончиной считается смерть на Пасху. За короткое время после возрождения монастыря уже 5 человек братии в разные годы отошли к Богу в Светлую седмицу. Особенно удивительна судьба иерея Александра, жившего на одном из подворий. В пасхальную ночь он отслужил заутреню, присел отдохнуть в алтаре и умер так тихо, что все сослужащие думали -- задремал батюшка. На Пасху, за богослужением в алтаре!.. повернётся ли язык такую радость назвать неподходящим словом "смерть"?
Самому же о. Моисею, когда он ещё жил в миру, старушка-мать через несколько дней после смерти явилась воочию во время его молитвы на каком-то ослепительном, неземной красоты лугу: квартира "раздвинулась", время и пространство перестали существовать... Ещё неделю потом в доме чувствовалось необыкновенное благоухание, которому удивлялись все приходящие.
Другая знакомая старушка, тоже глубоко воцерковлённый человек, заранее была извещена о своей смерти. Помылась, оделась во всё чистое, написала записку: я, мол, умерла тогда-то и тогда-то, мыть и переодевать меня не надо, -- и легла. Много дней спустя родственники (навещали её, увы, редко) зашли и застали как бы уснувшую старушку: ни малейших признаков тления или запаха!
Почему-то было удивительно легко и светло от рассказов этого человека. Так светло, как давно уже не бывало. А снаружи всё шумел и шумел дождь...
Простор вокруг монастыря ярко и грозно мерцал, поделённый надвое горизонтальной чертой. Гуашево-синие тучи и акварельно-зелёная трава изливали, казалось, весь мрак и весь свет, какие только возможно в нашем мире излить.
Началась вечерняя служба, и попрощавшись с о. Моисеем, я перебежал под дождём метров двадцать до Никольского собора. Уже в его портале невольно оглянулся на всю эту красоту. Мокрая мостовая монастырского двора стала голубой от Казанского храма и жёлто-золотой от Преображенского. А чтоб увидеть водопад белизны от Никольского собора, следовало бы опять перебежать на другой конец двора, к арке ворот. Всё стало необыкновенно нарядным от отражений. И дышалось так легко, будто сама красота, как озон, освежила воздух.
Я вошёл в собор. Интерьер его производил такое же "богатырское" впечатление, как и внешний вид. Жаль только, древних росписей не сохранилось -- один подреставрированный в наше время XIX век. Увы, в этом регионе, где безраздельно господствовали мастера соседнего Палеха (всего вёрст 30 отсюда), всё древнее автоматически переписывалось. В собор XVII века ворвалась пёстрая живопись ремесленных артелей XIX-го. Но сами очертания четырёхстолпного интерьера сохранили благодатный дух иной эпохи.
Служба шла тихая, чинная, бесстрастная, истинно монастырская... А сзади, за открытой дверью, колыхался отвесный ливень, как тростниковая занавесь. Отделял уголок мира священного от мира обычного.
Что ещё тут мне запомнилось?
Шартомский -- один из очень немногих монастырей, где свечи даются за добровольное пожертвование: кто сколько опустит в ящик. Требы -- тоже за пожертвование. Никакой фиксированной цены! Из всего множества обителей, где я побывал, такая замечательная традиция соблюдается лишь в Троице-Сергиевой лавре, Псково-Печерском монастыре и Воскресенском монастыре Углича.
Именно здесь -- не в Иваново, не в Шуе, а именно в Николо-Шартомском монастыре, -- по-настоящему чувствуешь, что ты в духовной столице целого региона. На всём отрезке пути меж древним Суздалем и древней Костромой не найдёшь более старого, намоленного и архитектурно совершенного места! Шартомский монастырь -- это подлинное духовное открытие для всякого, кто до него доберётся. Лично я в той длинной поездке побывал сначала в Дивеево и уже потом добрался сюда -- но даже после Дивеево восприятие здешнего святого места нисколько не потускнело!
По силе впечатления он не уступит самым красивым и древним монастырям, в каких я только был. Чувствуется настоящая духовная твердыня, и твердыня эта прошла испытание в несколько веков.
Второе знаменитое село в окрестностях Шуи, всего километрах в пяти от Введенья, -- Дунилово. Женский Успенский монастырь в нём был основан в конце XVII века. Главным ктитором, то есть благотворителем обители, был тесть Петра I боярин Фёдор Абрамович Лопухин. Именно его дочь Евдокия стала первой женой императора. Впоследствии её сослали в Суздаль и насильственно постригли в монашество.
Обитель изначально была очень мала и располагалась на крохотном участке на берегу Тезы, который по весне превращался в остров. В 1764 г. она была упразднена, но в XIX веке усилиями новых благотворителей возрождена. Основу нового монастыря составили Успенский храм 1819 года и Покровский 1849-го.
Закрытая в советское время, обитель вновь возродилась в 1991 г. -- то есть почти одновременно с Шартомским мужским монастырём. Как и там, здесь действует детский приют -- только для девочек-сирот.
Честно говоря, я хоть и собирался, да так и не побывал в Дунилово, потому что мне заранее объяснили (причём, разные люди, независимо друг от друга), что в монастырь никого не пускают. "Раньше, как и везде, свободно принимали паломников, а теперь игуменья Ольга просто не открывает ворота. Даже организованным группам с батюшками". Лично я воздерживаюсь от того, чтобы давать этому какую бы то ни было оценку. Во все времена существовали и существуют особо строгие, полностью закрытые для мирян монастыри и скиты. Насколько оправдано превращать в такую закрытую обитель Успенский Дунилов монастырь -- вопрос в компетенции только священноначалия.
Впрочем, в том же Дунилово по соседству с Успенским возрождается ещё Благовещенский монастырь (всего до екатерининской реформы в этом уникальном селе действовали сразу три обители!). Возможно, он будет более открытым.
А в селе Сергеево в 10 км от Шуи расположен Фёдоровский монастырь -- молодой, XIX века. Его основала по благословению св. Иоанна Кронштадтского владелица большого имения Александра Николаевна Шубина. Из соседней Нижегородской губернии она пригласила 30 первых насельниц. В 1881 г. образовалась община, в 1889 г. она получила официальный статус монастыря. В 1897 г. был возведён большой пятиглавый Успенский собор в неорусском стиле. Главной святыней стал очень редкий образ -- Серафимо-Понетаевская икона Божией Матери "Знамение". Число сестёр к моменту революции превысило 300 человек.
Жизнь женского монастыря продолжалась всего 40 лет, и в 1929 г. он был закрыт. Правда, последние тяжёлые годы ознаменовались тем, что здесь нашёл свой приют будущий мученик митрополит Серафим (Чичагов) -- один из великих святых ХХ века. Из страха никто не решался предоставить ему убежище, настолько "дурной" была его репутация у Советской власти. Игуменья Арсения не побоялась. Кстати, сама она впоследствии сподобилась мученического венца и в 1939 г. умерла в Ивановской тюрьме.
