Капитан замотал головой.

- Я бы ни за что не возненавидел моего ребенка!

- Ни за что не... - ухмыльнулась я. - Будь этот смысл правдой, ты бы оформил слова через утверждение.

- Да, как ты можешь быть такой бессердечной?! - зашипел капитан. - Ты режешь меня по живому!

- А что такого сложного, понять своё дитя, поцеловать его в лоб, обнять, попрощаться и вколоть снотворное, а затем, когда ребенок уснет, вколоть яд? Будь ты сам на его месте? Умоляй ты о смерти, своего отца или мать...

- У меня бы язык не повернулся просить их о таком! - воскликнул он.

Я приподняла бровь и ухмыльнулась. Он сжал кулаки.

Еще минут двидцать, мы сидели в полной тишине. Музыка в кафе отошла на второй план. Марвин был охвачен ужасом. Он стоял у той грани, когда мог осознать, что, действительно, какой-то частью (той самой, которой, он сам, ни за что не попросил бы отца и мать о таком) - он бы возненавидел своего ребенка. Именно, потому что ребенок бы - попросил. Сделал то, что капитан никогда бы не... !

Я первой нарушила молчание.

- Особенно те, кто решил, что пока ты жив - ты обязан жить, в каком бы состоянии ни пребывало твоё тело, сколько бы боли ты ни проживал... . Скажут, что ты не имеешь права уйти, как и не имеешь права просить кого бы то ни было о таком, - я мягко улыбнулась, - подарить тебе смерть. А ты повторяешь, что я не имею права убивать. Но если бы... представь, если бы тебя заточили в тело, которое снова и снова проживает агонию от последней стадии рака печени. Но - не умирает. Заклятие такого типа. Ты постоянно испытываешь одно и тоже, сутками напролет. Кровь горит огнем, кишки болят, печень, будто камень. Вдох и выдох - только боль. И вот, тебя помещают в среду людей.

Капитан повернулся ко мне, устало слушая. Усталость от разочарования в себе, не от моих слов.

- И сначала ты терпишь боль. Но ты знаешь, что она прекратиться, только, когда кто-нибудь, из людей, исполнит твою просьбу - чисто. Любой, кто введет тебе яд и будет заставлять себя сделать это, ради твоего успокоения или своего - провалит задачу. Ты будешь дальше жить и страдать. Твои крики начнут будоражить окружающий, цивилизованный, мир. Обезболивающие не будут действовать. И только тот, кто сможет убить тебя чисто - исполнит твою просьбу. Даже перерезая тебе глотку, органика регенерирует, а ты продолжишь кипеть в агонии, теряя разум от боли и возвращаясь обратно. В агонии, которая прекратиться, когда, хотя бы один из людей - постигнет: что есть суть чистого убийства.

- Это выдуманная ситуация, - сказал он.- Так не может произойти. Так... просто не бывает. Люди смертные и они умирают. Любое убийство - убивает. А эта ситуация не настоящая.

- И только поэтому ты ... - я задумалась, обвела глазами окружающих ... людей, - ты, действительно, убеждаешь себя, что кроме вот этого мира, нет никакого другого?

Он не знал, что ответить. Он пожал плечом.

- Я ... не видел другого.

Друид был прав. Выбор капитана определяет то, сколько он способен воспринять. Он бы заставил себя убить своего ребенка. Насилие над собой - тоже насилие. Он не может понять той близости, той дружбы и знаний, когда ребенок просит родителя подарить ему смерть. Когда существо в теле ребенка обострило геномные капканы и прекратило разбирать подмены и замещения, сплавленные элементы во внутренних, накопленных за века и эпохи, уровнях расы, в чьем теле выбрало родиться. И когда родитель понимает, что переступая за порог смерти, существо в теле его ребенка, увидит, что именно оно упустило и где, почему не увидело этого будучи в теле. И, во второй раз погружаясь в зачатие, сможет предотвратить обострение этого капкана, сможет пройти дальше. Если конечно, в этом его цель. Но даже если и не в этом, когда существо в теле хочет уйти - а у него отбирают эту возможность, оставаясь глухими... . Не дают даже шприц с ядом, чтобы самому ввести укол.

Это что: добро или насилие? Или может это равнодушие? Слышать просьбу, игнорируя. Считая, что даже пособничество такому - уже приравнивается к убийству. А убийство это всегда насилие?

Я покачала головой, закусывая нижнюю губу.

- Это как нежность, - сказал я.

- При чем тут нежность? - нахмурился Марвин.

- Когда ты заставляешь себя обнять того, кого, вот прямо сейчас, обнимать не хочешь. Но надо, потому как вы женаты. Ты уже один раз сказал, что любишь, и теперь обязан обнимать, иначе... иначе ты покажешь, что не любишь.

- Ты о том, когда это будет правильно, возвращаясь с работы, обнять жену, даже если устал и хочется просто побыть одному, выйти на балкон и покурить. Или вообще хочется погулять по улице до утра. Но правильно будет прийти и обнять ту женщину, которая выбрала терпеть мои привычки?

- Терпеть? - я удивленно уставилась на него. - Серьезно?

- Ну, мириться с тем, что ей во мне не очень нравится.

- Мириться?

- Принимать меня таким, какой я есть. Она же согласилась выйти за меня. Значит, теперь - придется. Ты об этом?

Я облизнула губы, пробуя отыскать слова.

- Вот, почему вы, люди, смертны, - это и произнесла. - Такое трепетное, как супружество, вы обратили в трудный и длинный путь умения мириться друг с другом. Конечно, - усмехнулась я. - Какой еще мир вы сможете увидеть? При таком-то ... выборе.

- Каком именно?

- Насилия над собой.

- Это вовсе не насилие? Мы прекрасно знаем, что делаем. Это же, - он процитировал, - "... и в горе и в радости".

- А зачем создавать горе?

- Не получится все время жить в радости! - с нажимом сказал он.

- Эко ты убедил себя, - выдохнула я. - До дрожи, как представлю, что... именно такие мысли, в своей голове, люди носят сутками, годами, веками.

- Ты будто из сказки какой-то. Жить в радости и не знать горя? Где ты такое видела?

Я громко рассмеялась.

- Вообще-то, я как раз из сказки пришла.

- Нет, - просто ответил он. - Ты убиваешь.

- Опять по старой, да?

- А ты решила, что этими... выдуманными примерами, сможешь меня переубедить? Даже в этом случае, умоляющий о смерти ребенок или я, запертый в заклятом теле - это не священники, которых ты убила. Они не молили о смерти, не сгорали в агонии от неизлечимой болезни.

Я придержала ответ. Марвин спроецировал на меня личные домыслы, решая, что я, ведя с ним диалог, пытаюсь его переубедить. Что иного смысла у меня и быть не может, раз я, снова и снова, возвращаюсь к этой теме. У него будто в голове не помещается, что когда опыт не совпадает, а разница культур слишком глобальна - то общение, все еще, может быть из любопытства узнать другое существо и его культуру мыслей. Будто он и здесь убедил себя, что в такой ситуации - это всегда: только доказательство и попытка переубедить.

Я вновь покачала головой, вспоминая слова друида.

- Ты помнишь глаза тех людей, которые с радостью подбрасывали солому в твой костер? - вернулась я к началу диалога.

- То были не люди, - ответил капитан. - Не могут это, - поджал он губы, - быть люди. Люди не могут так наслаждаться болью сородича.

- А кто тогда это был? Кто смотрел на тебя и жаждал твоих криков? Кто скандировал "сжечь дьявольское отродье!"?

- Демоны? - предположил он.

Я засмеялась.

- Хоть на кого-то сбросить ответственность, да? Демоны в обличьи людей, которые заполонили планету и убивают ради развлечения. Ты встречал хоть одного, чтобы точно сказать: "это был демон!" ?

- Не знаю, - он так пожал плечом, будто не имеет это значения, в демонов он тоже не верит, но с радостью перебросит на них ответственность за дела людей.

- Тогда о чем ты? Куда делся здравомыслящий капитан, к которому я пришла рассказать правду? Во что ты себя превращаешь?

- У меня внутри, словно зудит что-то. Я хочу, чтобы ты перестала убивать, - прошептал он, наклоняясь ко мне. - Хочу, чтобы ты была тем волшебным существом, каким я себе волшебство и представляю!