Нине и двадцати не было, когда она вышла замуж. Нефть здесь геологи искали. Весёлый симпатичный парень с юга России. Любовь? Да, любовь. Взаимная и счастливая. Родился Игорёк. Геологи дальше поехали. Договорились расстаться ненадолго. «Последний раз съезжу и всё. Будем жить здесь или ко мне переберёмся». Работал в Сибири, потом в Туркмении. Один раз приезжал в отпуск. Танечка без него родилась. Ей скоро три года, а она ещё отца не видела. Деньги на детей приходят. Не регулярно, но грех жаловаться. Ко дням рождения детей приходят открытки без обратного адреса и несколько слов на почтовых переводах.
— Живу соломенной вдовой. Обида гложет постоянно. За что со мной так поступили? Сама себя в угол загнала. Дети ждут отца, говорят о нём, я поддерживаю видимость дружной семьи, чтобы они не чувствовали себя брошенными.
Они сидели на тюфяке, грели спины о чуть тёплые батареи. Между ними, тут же на тюфяке, стоял чайник, эмалированные кружки и баночка с сахаром. Чайная ложка — одна на двоих.
— Я выросла в простой семье. Нас было трое детей, и нас любили. Мы чувствовали эту любовь. Вот и демографы пишут, что дети из разведенных семей, следуют путём родителей. Вы можете объяснить, почему по переписи замужних женщин больше, чем женатых мужчин? Мой случай?
— Я могу только слушать. Нет личного опыта. Женщина, которая первая принимала во мне участие, недавно сказала: «Женись, Петя, не живи один». Вот я и думал, что вы войдёте сюда хозяйкой. Не знал ваших обстоятельств. Я и сейчас от этой мысли ещё не отказался.
— У вас всё просто. Я думала, вы поняли.
— Что на уме, то и на языке? Не обольщайтесь. Это только внешняя сторона, а что там внутри, за семью печатями, и я не всегда знаю. Новый формуляр вы мне выписали, а прожитая жизнь осталась.
— Так расскажите.
— Обязательно расскажу. Иначе мы не поймём друг друга.
— А надо?
— Хотелось бы.
— Тогда до другого раза, если он будет. Засиделась я у вас. Спасибо. Мне легче стало.
— Я провожу вас.
— Ой, не надо. Я молвы боюсь.
— Темно уже, и лес рядом, Я сзади пойду до трамвая.
— Ну, разве что так.
Глава 10
Облетел цвет черёмухи, установились тёплые дни. Я завёл себе привычку утром перед работой садиться на велосипед и катить по пустым улицам за город. Заезжал в лес, отдыхал несколько минут, слушал птиц и возвращался. Разные мысли посещали меня по пути и на отдыхе. Лейтмотивом назойливо звучала тема неудовлетворённости работой и семейной жизнью. Раз уж так сложилось, что я стал инженером, хотелось найти в рамках этой профессии нишу, где я мог бы проявить себя и получить достойное вознаграждение. Система декларировала равенство полов и равную оплату за равный труд. Лицемерие становилось очевидным, если добавить всего лишь одно слово: равную низкую оплату. Мужчина был унижен тем, что один не мог прокормить семью, а женщина была вынуждена использовать своё право на труд. Когда родилась Катька, Зинуля год не работала. На одну зарплату старшего инженера трудно было прожить втроём, и я устроился читать техническую механику студентам вечернего Индустриального техникума. Это дало нам дополнительные шестьдесят рублей в месяц, и мы как-то выкручивались, во многом благодаря талантам моей жены и незаметным маминым дотациям. Зинуля! Предмет моих надежд и разочарований. Мои родные, друзья моих родных приняли её в свой клуб, словно это место принадлежало ей по праву рождения, как они когда-то приняли меня и брата. В этом плане всё сложилось, как нельзя лучше, но у нас был ещё свой мир и своя комната. Мы закрывали дверь, укладывали Катьку спать и оставались вдвоём в нашем мире. Увы, в него не пришло то, что приходит в дом с женщиной — душевное тепло, ласка, радость присутствия любимого и любящего существа. Постепенно недоумение сменилось пониманием: ей это не нужно. Нет такой потребности. Зинуля очертила круг своих интересов и обязанностей и жила внутри этого круга. Мне в этом круге был выделен узенький сектор, а я претендовал на весь круг. Мы оба были неправы, но это предстояло ещё понять. А пока громоотводом работала Катька. По утрам я крутил педали, изо дня в день жевал эти мысли, разряжался и начинал день.
В лесу я облюбовал поляну с пнём посредине и деревом, к которому я прислонял велосипед. Я уже считал это место своим, когда однажды увидел, что под деревом стоит голубой «Спутник», а на пне кто-то сидит. Подкатил ближе и узнал Петра. Он улыбнулся, указал на велосипед и сказал:
— Догоняю детство.
— А я убегаю от взрослых проблем.
— Вот и встретились, — рассмеялся Пётр.
Из леса поехали вместе. — Помнишь, где я живу? — спросил Пётр. — Заходи, посмотришь, как я устроился.
Я воспользовался приглашением и в тот же вечер явился с Катькой на плечах. Пётр выстелил «палубный» пол, оклеил стены светлыми весёлыми обоями, повесил люстру под потолком — чешскую тарелку с абстрактным узором, окно и балконную дверь прикрыл занавесом из плотной ткани с орнаментом под люстру, или наоборот, смотря в какой последовательности привозил он эти вещи из командировок. Из мебели приобрёл диван-кровать, письменный стол, два кресла и, пожалуй, всё, кроме самого главного. Всю свободную стену, от пола и до потолка, заняли узкие, в одну книгу, застеклённые полки. Сработанные в столярке службы быта, они потеряли привлекательность первоначального дизайна, так что Петру пришлось самому зачищать острые кромки стёкол, наново шкурить деревянные части, тонировать их и лакировать. Однокомнатная малогабаритная квартира смотрелась, как уютный кабинет, чем она и была на самом деле.
Книги Пётр покупал в Ижевске и привозил пачками из командировок. Застрял я у одной полки, где стояли книги на английском — простенькие и серьёзные подлинники.
— А эта зачем? — спросил я, увидев «Казаков» Льва Толстого на английском.
— Так, для интереса.
Мама моя преподавала английский. Натаскивала нас с малых лет. В анкетах я писал «читаю без словаря», но на Голсуорси в подлиннике я бы не отважился, а тут стояли два томика «Саги о Форсайтах». Я достал один и спросил Петра: — Читал?
Он кивнул. — И не единожды. Читаю и перечитываю.
Я пару раз принимался читать «Сагу», не в подлиннике, конечно, и засыпал на второй странице. Первое знакомство произошло в скромной библиотеке пионерского лагеря, где она затесалась среди назидательной литературы для подростков. Вторая попытка, тоже неудачная, состоялась после восьмого класса. И только зимой на четвёртом курсе пришло моё время оценить «Сагу». Я закрыл книгу и спросил себя: вошла в жизнь писателя Ирэн, или он только мечтал о ней?
Через много лет, уже в новом веке, я прочитал у Артуро Переса-Реверте: «Мы расходимся во мнениях… Но стоит упомянуть определённых авторов и некоторые волшебные книги, как мы снова чувствуем себя сообщниками… Они — воистину наша общая родина; они не о том, что человек видит, а о том, о чём он мечтает.» Прочитал и вспомнил, что сблизило нас с Петром, — герои, одни и те же герои.
Я увлёкся книгами, Катька плодила каракули за письменным столом, а Пётр наспех готовил чай и к чаю. Мы перебрались на кухню, нарастили стул книгами, усадили Катьку и принялись за еду. Катька уплетала гренки с припёком, шумно тянула чай их блюдца и на удивление хорошо вела себя.
— Моя институтская подруга любила фантазировать с припёком, — сказал Пётр, — готовила маленькие «шарманчики» на один укус и подавала к кофе.
Дома Катька сообщила, что у дяди Пети ела «шарманщика» и заявила:
— Хочу «шарманщиков». — Зинуля полистала свои книги и сказала, что есть блины с припёком, а гренки — это что-то новое. Маме понравилось слово, и она тоже захотела «шарманчиков» с кофе. В воскресенье утром на стол подали гору гренок с различным припёком. Гору быстро умяли, а Катька сказала, что «щарманщики» были вкуснее. Слово прижилось. Мама говорила «шарманчики», Катька — «шарманщики» и просилась к Петру. Так в нашей семье впервые заговорили о Петре.
