Мы встречались почти каждое утро. Изредка отправлялись в дальние прогулки по лесным тропам. У родителей была дача на седьмом километре по Бодьинскому тракту. По выходным отец с братом пропадали на рыбалке, мама с Зинулей возились на участке, а я усаживал Катьку на детское сиденье, она держалась ручками за руль, устраивала туфельки на подножках, наклонялась вперёд, как заправский гонщик, и мы отправлялись на встречу с Петром.

Однажды, когда мы крутили педали без Катьки, я поделился с Петром мыслями, от которых убегал по утрам. На привале я бросил подстилку, Пётр достал термос с чаем, улёгся и сказал: — Я ничего не могу тебе посоветовать. Попробуй разложить свою проблему на простые части. Я всегда так делаю, иногда помогает.

— Что ж тут раскладывать? Семья и работа.

— Отлично, — подхватил Пётр, — работа — это работа, а семья — жена и дети. Три точки опоры. Одна у тебя есть. Так? Теперь работа. Мне нужен конструктор. Виктор Григорьевич возражать не станет. Работа, на мой взгляд, интересная и вполне самостоятельная.

Я ничего не ответил на это предложение. Отхлебнул чаю и спросил:

— А третья точка?

Пётр лёг на спину. Смотрел на облака, жевал стебелёк. Я последовал его примеру. Так мы лежали голова к голове, раскинув руки. Потом Пётр сказал: — «Оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и будут одна плоть». Дальше думай сам.

Бунт на корабле подняла Катька. — Не хочу быть Катькой, — заявила она Зинуле и маме, — я вам не кошка и не собачка какая-то.

— Кем же ты хочешь быть? — спросила мама.

— Катя-Катюша. Как дядя Петя зовёт.

Женщины переглянулись — они ревниво относились к посторонним авторитетам. В следующий раз, когда я стал собирать Катю на прогулку, Зинуля и мама принялись уговаривать её остаться, но безуспешно. Катя стояла на своём. Мы укатили, а когда вернулись, нас встретила предгрозовая тишина. Ребёнка обласкали, выкупали, накормили, почитали сказку, уложили и взялись за меня.

— Катенька больше не поедет с тобой, — сказала мама. — Эти блуждания по лесам в сомнительной компании не для ребёнка.

Я был готов к такому повороту событий, не упустил момент и спокойно, как о чём-то давно решёном, сказал:

— Детей должны воспитывать родители. Как вы нас. Это же нелепо спрашивать у матери разрешение погулять с собственной дочерью. Нам давно надо жить отдельно. Скоро мы переедем.

Мама села, Зинуля открыла рот, но так ничего и не сказала. Я воспользовался их замешательством и удалился. Разложил спальник в тени за домом, лёг и уснул — как-никак километров двадцать по кочкам отмотали.

Я не помню свои ночные сны, только предрассветные дремотные. Из сна на заходе солнца я выхожу с трудом. Меня гладили по волосам, я слегка разлепил веки и увидел, что рядом сидит Зинуля, улыбается и смотрит на меня.

— Не притворяйся, — она взъерошила мои волосы, — скажи лучше, что ты задумал?

Я улыбнулся ей в ответ и передразнил голосом Буратино из кувшина:

— Открой тайну, несчастный, открой тайну!.. — и уже серьёзно добавил, — завтра ты всё узнаешь. Потерпи до завтра.

Она не могла ждать до завтра. Завтра я мог совершить безрассудный поступок, и она считала своим долгом сказать то, что должна сказать. Я не возражал. Пусть говорит, я уже принял решение и не собирался менять его. Я даже придвинулся к ней поближе, обнял и закрыл глаза.

— Я с первого дня хочу иметь свой дом. Нас шестеро на сорока четырёх квадратных метрах, по семь с небольшим на человека, а норма для постановки на очередь шесть метров. Нас не поставят. Мы должны жить в мире и не осложнять жизнь ни себе, ни родителям.

— Или родить ещё хотя бы одного, — сказал я, придвигаясь ещё ближе.

— Вчетвером в одной комнате? Совсем уже сесть на голову родителям…

— Ладно. Успокойся. Поставят.

— Как?

— Увидишь.

Вечером, уже в городе, когда все отошли ко сну, я устроился на кухне с книгой, сладким чаем и тарелкой маленьких бутербродов, которые вслед за нашей мамой тоже стали называть «шарманчиками». Во втором часу подала голос Катька. Зинуля посадила её на горшок, потом вышла заспанная на кухню, взяла последний «шарманчик», допила холодный чай из моей чашки и пошла досыпать. Я тоже скоро улёгся на край нашей полуторной кровати.

— Можешь подвинуться. Я не сплю, — сказала Зинуля. Я удобно устроился и задремал, как вдруг Зинуля заговорила:

— Я знаю, ты недоволен. Когда мы вместе, я боюсь шелохнуться… Ты думаешь, я отворачиваюсь? Я смотрю на катину кроватку… Вдруг она услышит, вдруг подымет головку… — Зинуля заплакала, я обнял её и почувствовал себя идиотом.

Всё решилось в течение одного дня. Я, как с цепи сорвался, сказала бы мама: утром дал согласие перейти к Петру, после работы мы отправились к старушкам, у которых он раньше жил и которым продолжал помогать, пока они не подыщут нового жильца. Пётр представил меня, как своего друга, поручился за меня, обещал помогать мне во всём, и они согласились. Всё это я выложил Зинуле, на что она смиренно ответила:

— Хорошо, раз ты так решил.

Я вдруг почувствовал себя главой семьи, даже страшно стало.

За ужином я рассказал, что перехожу на другую работу, изложил Зинулины расчёты квадратных метров на нос, сообщил, что мы сняли комнату в частном секторе, и добавил кое-какие подробности. Как всегда первой отреагировала мама: — Мы будем жить в тёплой сухой квартире, а ребёнок будет гнить в подземелье?! Вы можете поступать, как вам заблагорассудится, но ребёнок останется здесь. — Она уже готова была прослезиться, когда папа положил вилку и сказал, обращаясь к маме:

— Сегодня Виктор и Николай чуть было не сцепились из-за него, а у тебя он всё ещё в коротких штанишках. Придётся согласиться безо всяких «но» и предварительных условий. Не расстраивайся — это всего второй раз с тех пор как я тебя знаю.

Мама осторожно спросила: — А первый?

— Неужели забыла? Когда я предложил тебе выйти за меня замуж.

Все смотрели на маму, а она смотрела на отца и улыбалась.

Мы стали жить на два дома и жили так почти три года.

Глава 11

Следуя духу времени, в кампанию по пропаганде фасонных профилей включились технические журналы. Пётр обобщил опыт изготовления шлицевых валов в некое подобие методики, отправил статью в престижный журнал «Сталь» и её сразу же опубликовали. Он сформулировал для себя несколько принципов построения переходных сечений, проверял эти принципы на каждом новом профиле и утвердился во мнении, что, руководствуясь ими, можно изготовить практически любой профиль. И всё же умение это оставалось искусством, основанном на личном опыте и интуиции. Он полагал, что способ построения переходных сечений давным-давно отработан, опубликован и скрыт за «железным занавесом». По дороге домой Пётр заходил к Серафиме Ильинишне, просматривал подобранные ею материалы, после чего спускался в хранилище и разбирал американские журналы, аккуратно сложенные стопками по годам, начиная с первых послевоенных лет. Он отобрал десяток книжек с упоминаниями о профилях высокой точности, перенёс их в комнатку Серафимы Ильинишны и получил разрешение взять журналы домой.

— Берите, берите, — сказала она, — их отродясь никто не спрашивал.

Статьи носили рекламный характер, в чём-то могли пригодиться, но не сейчас. Находка превращает бесплодный поиск в увлекательное приключение. Среди эффектных снимков и рисунков открылась таблица сравнительных характеристик профилей, изготовленных различными способами, и внушительный список из двух десятков источников, откуда эти сведения были получены. Отыскать удалось только три. Серафима Ильинишна съездила в Москву и привезла фотоплёнки — в одной из них, в немецкой статье 1929 года, переведенной на английский язык, Пётр нашёл то, что искал. Далёкий автор излагал приёмы деления профиля на зоны течения и приводил примеры успешного использования своих идей. Приёмы деления профиля на зоны течения давали ключ к методике. Совпадение мнений приятно щекотало самолюбие и ничего не доказывало — ошибаться могли оба. Недоставало хотя бы одного прямого подтверждения.