Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Неудивительно, что при таком отношении к философской традиции обсуждения проблемы сознание — тело — Сёрл не пользуется чалмерсовским термином «трудная проблема сознания» — он предлагает абстрагироваться от прежних вариантов ее решения и непредвзято взглянуть на фактическую сторону дела: «Мой метод в философии заключается в том, чтобы постараться забыть об истории проблемы, а также традиционных способах мыслить ее, и попытаться ограничиться констатацией фактов, насколько они нам известны»[8]. При таком подходе оказывается, что «знаменитая» проблема, над которой бились лучшие умы, на деле очень проста[9].

Оценивая позицию Сёрла, стоит обратить внимание на то, что он, с одной стороны, считает, что псевдотрудность проблемы сознание — тело связана с терминологической путаницей, с другой — что она может быть решена при надлежащем учете фактов. Эти на первый взгляд неприметные установки в действительности, как мне кажется, очень показательны, и их анализ позволяет найти ту самую точку зрения — о трудности отыскания которой я говорил в самом начале главы, — с которой можно понять специфику философии Сёрла.

Все дело в том, что упомянутые моменты напрямую связаны с двойственным истоком философских взглядов Сёрла. Как мы уже знаем, их формирование началось в Оксфорде, где он учился в 50–е годы. В те времена этот городок был признанным центром мировой мысли. Здесь работали такие звезды, как Райл, Остин, Стросон, Айер и др. О Райле Сёрл слышал еще до приезда из США, но его упрощенные лекции, скорее, разочаровали его. Зато Стросон и Остин оказали определяющее влияние на стилистику его философствования.

Философское сообщество долгое время воспринимало Сёр — ла как прилежного последователя Остина, хотя самому Сёрлу казалось, что наибольшее воздействие на него оказал именно Стросон. Возможно, его ощущение объясняется психологическими причинами: по отношению к Остину он испытывал чувство некоего превосходства — ему представлялось, что он может легко разбить его аргументы, тогда как Стросон в период научного руководства над Сёрлом, напротив, не раз без особых усилий сокрушал выдвигаемые им тезисы[10].

В действительности оба эти влияния имели существенное значение, хотя если смотреть на дальнейшую судьбу Сёрла со стороны, то на поверхностный взгляд более значительным выглядит все же влияние Остина. Ведь Сёрл продолжил ости — новский проект исследования так называемых речевых актов, систематизируя и уточняя идеи учителя. Однако если присмотреться, как именно он уточнял и систематизировал их, то мы увидим, что в общем и целом он делал это скорее в стросо- новском, нежели в остиновском ключе.

Так или иначе, но нам не обойтись без нескольких слов о Джоне Остине (1911–1960). Это был настоящий гений. Он мог иногда взглянуть на известные вещи с совершенно новой стороны. Остин не так много публиковался, предпочитая прямое общение со студентами, позволявшее ему погружаться в стихию обыденного языка, который и был основным предметом его изысканий. На семинарах, взяв какое‑нибудь философски значимое слово, он выписывал десятки его обыденных употреблений, что позволяло в итоге усматривать его смысловое ядро — на контрасте с близкими словами[11]. Остина часто сравнивают с поздним Витгенштейном. Сходство и впрямь есть, и может быть, именно поэтому Остин ревниво относился к идолу аналитической философии. Как бы то ни было, подобно Витгенштейну, Остин считал, что решение традиционных философских проблем надо искать в повседневной речи. Т. е. например, если мы хотим понять, можно ли знать о ментальных состояниях другого человека или можно лишь догадываться о них, то ответ содержится в практике употребления глагола «знать». Если выражения типа «я знаю, что ты рассержен» нормальны для обыденной речи, то корректно говорить, что мы знаем о ментальных состояниях других людей.

Только что приведенный пример взят из статьи Остина «Чужое сознание» (1946). Похожие идеи можно найти и в «Философских исследованиях» Витгенштейна, опубликованных несколькими годами позже, но созданными по большей части задолго до работы Остина. К примеру, в одном из фрагментов Витгенштейн говорит, что проблема «Могут ли машины мыслить?» не стоит раздумий, так как обыденное словоупотребление подсказывает отрицательный ответ[12].

В общем, и поздний Витгенштейн, и ранний Остин были убеждены, что анализ обыденной речи дает ключ к разгадке философских вопросов. Но далеко не все были согласны с таким подходом. В самом деле — если вернуться к примеру со знанием о ментальных состояниях другого человека, — почему мы должны быть уверены, что слово «знать» употребляется в одном и том же смысле, когда мы говорим о собственных состояниях и о состояниях другого человека? Не исключено ведь, что оно употребляется в разных смыслах. Конечно, различие этих смысловых оттенков можно опять‑таки эксплицировать в вербальной форме. Но кто сказал, что в обыденной речи содержатся готовые рецепты такой экспликации? Что если об этих реальных различиях никто никогда не думал и не говорил? Тогда, чтобы зафиксировать их, придется изобрести новые слова. Новый, необыденный, технический язык — язык философов — может тем самым способствовать уточнению смысла обыденных выражений[13].

Это, в свою очередь, означает, что некоторые концептуальные проблемы и средства их разрешения выходят за пределы компетенции обыденного языка и не могут быть распутаны простыми дескрипциями повседневного словоупотребления. А допустить это — все равно что признать, что философия не сводится к разрешению лингвистических головоломок, что она может иметь дело с реальными проблемами. Именно эту мысль пытался провести Карл Поппер во время легендарного спора с Витгенштейном, состоявшегося в один из осенних вечеров 1946 г. в послевоенном Кембридже. Отстаивая свою правоту, Витгенштейн, как известно, был не вполне последователен, пустив в ход раскаленную кочергу, которую невозможно причислить к средствам обыденного языка[14]. Любопытно, однако, что в пятидесятые годы сюжет этого спора был воспроизведен и с участием Остина[15], оппонентом которого выступил именно Сёрл. На этот раз все было не столь картинно, хотя без эксцессов тоже не обошлось: Сёрл подошел к Остину после его лекции, и они так увлеклись обсуждением вопроса о том, есть ли в философии реальные проблемы, решение которых выходит за пределы возможностей анализа обыденной речи, что не заметили, как служители заперли учебный корпус: им пришлось долго искать ход наружу[16].

Разумеется, я не случайно упоминаю все эти исторические эпизоды. Как мы видим, еще в студенческую пору Сёрл осознавал принципиальные расхождения своих взглядов с воззрениями Остина.

И расхождения эти касались того, что, в отличие от Остина, он полагал, что философия не сводится к анализу обыденной речи. По крайней мере, сам Сёрл представлял и представляет их именно так. Интересно, однако, что в поздней работе «Принесение извинений» (1956 — 1957) Остин, вполне в сёр — ловском духе, заявлял, что обыденный язык не[17]является для него «последним словом». В принципе, нельзя исключить, что это уточнение было сделано Остином под влиянием упомянутой выше дискуссии с Сёрлом, которая, судя по всему, состоялась в более ранние годы. С другой стороны, трудно не согласиться с А. Строллом, полагающим, что такое расширенное понимание философии предполагается уже остинов — ской теорией речевых актов[18], о которой еще пойдет речь ниже — которая, впрочем, тоже была разработана Остином в его относительно поздний период[19].

вернуться

[8]

Ibid. P. 111.

вернуться

[9]

Ibid. P. 114.

вернуться

[10]

Cм.: Faigenbaum G. Conversations with John Searle. P. 28, 31.

вернуться

[11]

 Об этой оригинальной методике вспоминает А. Стролл, присутствовавший на семинарах Остина в Беркли в 1958 г. — см.: Stroll A. Twentieth‑Century Analytic Philosophy. N. Y., 2000. P. 163–164.

вернуться

[12]

PI 360. Другой пример этого метода в действии — критические рассуждения Витгенштейна по поводу декартовского cogito ergo sum во время одной дискуссии 1947 г.: «Если кто‑то скажет мне, глядя на небо: "Думаю, что пойдет дождь, следовательно я существую", — я его не пойму» — Monk R. Ludwig Wittgenstein: The Duty of Genius. N. Y., 1991 (1990). P. 496.

вернуться

[13]

Разумеется, не все технические термины такого рода авто матически окажутся философскими. Они будут таковыми лишь в том случае, если реальные различия, раскрываемые с их помощью, имеют непосредственное отношение к какой‑либо из философских проблем.

вернуться

[14]

Не могу не упомянуть в этой связи замечательную книгу — Эдмондс Д., Айдиноу Дж. Кочерга Витгенштейна: История десяти минутного спора между двумя великими философами. М., 2004.

вернуться

[15]

Интересно, что, когда Остин делал доклад в Кембридже, Витгенштейн тоже схватил кочергу. Но ему он не угрожал. См.: Эдмондс Д., Айдиноу Дж. Кочерга Витгенштейна. С. 206–207.

вернуться

[16]

Falgenbaum G. Conversations with John Searle. P. 109.

вернуться

[17]

Остин Дж. Три способа пролить чернила; философские работы. СПб., 2006. С. 210–211.

вернуться

[18]

Хотя бы потому, что в ней используется специальная терминология, не почерпнутая из обыденного языка, — см.: Stroll А. Twentieth‑Century Analytic Philosophy. P. 172.

вернуться

[19]

В частности, сам термин «речевые акты» впервые появляется в статье Остина «Как говорить», вышедшей в 1953 г., — см.: Stroll А. Twentieth‑Century Analytic Philosophy. P. 173. В ото время Сёрл уже учился в Оксфорде — он оказался там в 1952 г., а покинул Англию в 1959–м.

17
{"b":"572291","o":1}