Я специально выразился по — кантиански, чтобы предупредить читателей, что кантианские ассоциации тут не всегда проходят, Кант утверждал, что наши понятия деятельно формируют мир опыта, здесь же имеется в виду только то, что мы примысливаем нечто к уже имеющимся и каким‑то образом упорядоченным данностям. Кант считал, что мы должны до — пускать изначальное упорядочивание нами опыта, так как в противном случае остается загадкой, почему то, что мы априори примысливаем к опыту — например закон причинности — совпадает с тем, что мы реально наблюдаем в опыте, демонстрирующем регулярные связи событий, соответствующие этому закону. Единственной альтернативой своему «ко- перниканскому» решению он считал теорию предустановленной гармонии[8] между врожденными законами нашего мышления и миром опыта — но отвергал ее как совершенно бесперспективный путь, с чем трудно спорить.
Однако в наши дни очевидно, что предустановленная гармония — не единственная альтернатива подходу Канта. Соответствие «врожденных законов мышления», выражающих то, что мы приписываем объектам сверх их непосредственного опытного состава, и гипотетических законов природы — апостериори подтверждающих наши априорные предположения — можно объяснить на основе эволюционной теории, и такое объяснение будет правдоподобнее других[9].
И тем не менее, ассоциации с кантовской аналитикой, которые могли бы возникнуть у некоторых читателей, конечно, законны. И в этой связи еще несколько уточнений. Во — первых, даже если философия должна заниматься анализом концептуальных привнесений в данности чувственного опыта, философские темы этим, конечно, не исчерпываются. Но именно вопросы о таких привнесениях, как мы увидим, являются фундаментальными, задающими контекст для других философских вопросов — как для служебных и технических, так и для производных и прикладных, а также для мета — вопросов. Во — вторых, философии интересны не все концептуальные привнесения. Некоторые концепты привносятся нами в опыт от случая к случаю, и всегда можно указать их частные эмпирические причины. Философии нечего с ними делать. Другое дело универсальные концептуальные привнесения. Они не зависят от конкретных обстоятельств — не в том смысле, что они повсеместны (хотя некоторые из них могут быть таковыми), а в том смысле, что они являются сущностными компонентами неких типических ситуаций, границы которых, в свою очередь, не произвольны, а очерчены самой природой.
Возьмем, к примеру, такую ситуацию как, восприятие стола, находящегося передо мной. Допустим, у меня возникает мысль, что этот стол неустойчив (что, кстати, — надо же такому случиться — соответствует действительности). Это случайное привнесение, зависящее от наличных качеств стола. Но в этой когнитивной ситуации я могу обнаружить и такие привнесения, которые не связаны с цветом стола, весом стола и т. п., и производятся лишь постольку, поскольку стол — вещь. На это можно возразить, отметив, что качества стола все‑таки имеют значение. В самом деле, допустим, что стол, на который мы смотрим, вдруг поменял бы цвет, потом превратился в орхидею, а затем опять принял форму стола, но уже совсем другого по виду. Едва ли мы применили бы в этом случае понятие вещи: мы сказали бы, что это галлюцинация и т. п. Однако справедливость этого возражения не означает, что в восприятии отсутствуют универсальные (для данной типической ситуации)[10] и априорные компоненты. Ведь функция последних состоит исключительно в том, чтобы доструктурировать имеющиеся в наличии эмпирические данные. Причем структурированность, обнаруживаемая в самих этих данных, рассматривается нами в качестве следствия привнесенного концептуального каркаса. Если же в эмпирических данных отсутствует (или пропадает) такая структурированность, мы просто больше не применяем к ним этот концептуальный каркас. И совершенно необязательно экспериментально устанавливать, какие именно эмпирические данные подходят для того или иного привнесенного нами концептуального каркаса. Ведь это будет понятно из анализа его самого.
Такими‑то априорными каркасами и должна заниматься философия. Следуя традиции, их можно назвать категориальными. Значит, философия имеет дело с категориальным анализом. Поскольку категории не исчерпываются конкретными эмпирическими данными, поиск категорий не может сводиться к сопоставлению таких данных. Скорее, эмпирические данные могут быть примерами, рассматривая которые можно выявлять связанные с ними категориальные формы. Выявление это проводится не путем установления корреляций, как в эмпирических науках, а путем анализа, отделяющего опытные содержания от априорных категориальных структур. Сам же этот анализ может проводиться по — разному. Можно, к примеру, отталкиваться от обыденного словоупотребления, исследовать значения слов и смотреть, покрываются ли эти значения эмпирическими ингредиентами. Обнаружение универсальных избыточных аспектов данных значений эквивалентно отысканию той или иной категории.
Нетрудно, впрочем, обойтись и без развернутой лингвистической части — стартуя от типичных когнитивных ситуаций обыденной жизни. Вообразим, к примеру, следующую ситуацию: вы держите на весу некий предмет, скажем, мяч, и собираетесь отпустить его. При этом вы уверены, что мяч упадет и вновь подскочит. Откуда берется это убеждение? Можно ли дедуцировать его из непосредственных данных чувств? Проанализировав эту ситуацию, вы увидите, что ваша убежденность предполагает определенные априорные допущения.
Сам анализ будет иметь следующий вид: вы перечислите компоненты вашего убеждения, затем рассмотрите вопрос о возможности дедуцировать те компоненты, которые непосредственно не даны, из тех, что даны, докажете невозможность этого и сделаете вывод, что уже в исходной ситуации имеется наложение некоей априорной концептуальной формы или схемы на непосредственные данные опыта. Характер этой схемы выявится по ходу вашего анализа. И сама эта схема задаст границы применения выявленной вами категории, т. е. очертит те самые типичные случаи, для которых она значима.
Хочу подчеркнуть, что категориальный анализ типичных когнитивных ситуаций (необязательно, впрочем, когнитивных — нечто подобное можно производить и при выявлении этических или эстетических категорий) — это лишь начало философского исследования. Самое интересное и по — настоящему сложное начинается после него. Мы должны искать связи категорий, отыскивать их отношения[11]. А в идеале, возможно, сводить их к некоему первопринципу. Вообще говоря, эта задача отвечает исконному предназначению философии, которая с самых своих истоков понималась как наука о первоначалах.
Впрочем, не будем увлекаться абстракциями. Я хочу пояснить сказанное более наглядными иллюстрациями, а потом, пожалуй, перейду к главному вопросу этой книги — боюсь, что читатели уже заждались этого. Так вот, если учесть, что категории в нашем понимании есть универсальные дополнения чувственных данных, то они могут быть истолкованы как своего рода интерпретации этих данных. К примеру, категория причины мыслится не изолированно от опыта — нет, мы интерпретируем опыт, происходящие в нем события, через нее, т. е. смотрим на события так, что предполагаем, что у них есть какие‑то причины. Категория вещи — это интерпретация чувственных ингредиентов в качестве таких, которые сохраняют свое бытие и после прекращения их актуального восприятия. Иначе говоря, категории раскрываются как некие универсальные «онтологические установки». Каждой категории соответствует своя установка. Но вот вопрос: связаны ли они между собой? Как только что было отмечено, выявление подобных связей можно истолковать как одну из важнейших задач научной философии. Но как же выявлять их?
Думаю, механизм здесь все тот же — анализ. Для некоего совершенного разума эти связи — если они имеются — открывались бы в первый же миг его восприятия этих онтологических установок. Но для нас с вами, дорогие читатели, такая возможность исключена. Связи эти приходится кропотливо выискивать. К счастью, они имеют — по крайней мере в ряде случаев — необходимый характер, и их выявление может быть оформлено как строгое доказательство. Ситуация аналогична той, что имеет место в классической геометрии. Высший разум сразу, безо всякого доказательства, постиг бы соотношение катетов и гипотенузы в прямоугольном треугольнике, человеческий же разум постигает его только через доказательство.
