– Господи! – Наталья прижалась лбом к руке Маренн. – Я думала, мы никогда уже не увидимся! Всякий раз, вспоминая то наше прощание на Балатоне, я ругала себя, что не поехала с вами. Потом я долго боялась даже думать, что могло случиться с вами и Джилл, когда наши вошли в Берлин! Поэтому как только мы оказались в Берлине, я сразу подумала о вас и о Джилл. Сначала ждала, когда дойдем до центра, но потом не утерпела: взяла нашего старика Полянкина… Помните его? – Маренн кивнула. – …Митьку-связиста, еще двух солдат, и вместе мы побежали в Шарите. Я всю дорогу думала: мало ли, вдруг вам помощь нужна? Иванцов кричал, спрашивал, куда мы направляемся, но я ему не отвечала. В итоге свою часть мы обогнали, к каким-то другим нашим прибились. Там, правда, нас тоже все по матери посылали: куда, мол, лезете, не ваше тут место! Но до Шарите мы все-таки добрались. Я вбежала и обомлела: наши там уже! Я чуть сознание не потеряла. – Наталья всхлипнула, вспомнив пережитое. – Потом один переводчик, который больных Красному Кресту передавал, сказал мне, что была здесь какая-то немецкая докторша, красивая такая, но ночью она куда-то исчезла, ушла к своим, видимо. Я поняла, что вы живы, мне стало чуть легче, и вместе с солдатами я отправилась к вам в Грюневальд. Надеялась, что вы там спрятались, и хотела помочь выбраться из города. Правда, и сама не знала – как. Просто думала, что дед Харламыч, увидев вас, все поймет и никому не выдаст. А если потребуется, соврет что-нибудь. Он умеет… И я помнила, как на Балатоне вы мне сказали: Грюневальд, 59. Пришли мы по этому адресу, а там – полный разгром. Все стены наружу выворочены – явно тоже наши уже побывали. И вокруг – никого. Пусто. Я долго по руинам ваших комнат бродила, все представляла, как вы там жили… И как бы мы все вместе могли там жить… Я помню, как штандартенфюрер Йохен сказал мне тогда, при прощании: мы все вас там ждать будем, фрейляйн… Кстати, он жив, Йохен?

– Жив, насколько я знаю. – Маренн отвернулась к окну. – Пока жив. Просто он сейчас в плену, и удастся ли ему выйти на свободу – большой вопрос.

– Я понимаю, – горько вздохнула Наталья. Потом раскрыла сумочку. – Фрау Ким, – она все-таки решилась назвать немку так, как называла во время войны, – там, в Грюневальде, вся зеленая обивка в вашей спальне была срезана, вся мебель разбита… Но на полу я нашла фото Штефана… – Натали протянула собеседнице фотографию в рамке. – Я сразу узнала его. И забрала фото с собой. Стекло, правда, потрескалось, но я не стала менять – сохранила как память. И теперь привезла, чтобы отдать вам… Хотя и сомневалась, что встречусь с вами хоть когда-нибудь…

– Но встретились же! – Маренн ласково провела рукой по волосам гостьи. – Пусть не в Грюневальде, а во Франции, но все-таки встретились. И я очень рада этому. – Она взяла фотографию, вгляделась в изображение под разбитым стеклом и тихо произнесла: – Да, это фото Штефана. Оно стояло у меня в спальне на комоде. – Скулы на лице женщины предательски дрогнули. Видно было, что Маренн всеми силами старается сдержать чувства. – Я уж и не мечтала, что когда-нибудь снова буду держать этот портрет в руках. Спасибо тебе, девочка моя! – Она порывисто смахнула все-таки выступившие на глазах слезы и прижала голову Натальи к своему плечу. – У меня ведь не осталось ни одной его «взрослой» фотографии, только детские. Те, что удалось сохранить здесь, в Версале, нашей домоправительнице Женевьеве. – Женщина крепко прижала фотографию к груди. – Кстати, Натали, тот верный человек, о котором я говорила тебе на Балатоне, находится здесь на награждении вместе со всем экипажем. Если помнишь, в сорок втором, недалеко от Харькова… Ах, я уже и забыла, как называлось то местечко…

– Он говорил – Балаклея, – напомнила Наталья.

– Да, да, точно, – взволнованно кивнула Маренн. – Очень трудное название…

Дверь открылась, и Маренн положила фотографию на свой рабочий стол. Вошедшая в кабинет девушка-секретарь молча поставила на столик у растопленного камина горячий кофе в маленьких черных чашках и легкий завтрак – тонко нарезанный сыр, конфитюр, сливки. Опустошив поднос, так же молча направилась к выходу.

– Благодарю, Ивонн, – сказала ей вслед Маренн и, взяв Наталью под руку, подвела к столику. – Садись, – указала она на кресло рядом с камином. – Тебе обязательно надо поесть, подкрепиться. Силы еще потребуются.

– Вы говорите точно так же, как тогда на Балатоне, – улыбнулась Наталья.

– Я рада, что ты все помнишь. – Маренн расположилась напротив. – Признаться, я очень надеялась, Натали, что твоя жизнь в России все же наладится. Ты приехала сюда одна? Я помню, ты рассказывала мне о сестре. Она жива? Она тоже здесь, в Париже?

– Да, Лиза жива, слава богу, – кивнула Наталья. – Мы бежали все вместе: я, Лиза и наша гувернантка-француженка, жившая в России с дореволюционных времен. Просто они обе остались в Лионе, у родственников Франциски. Лиза не захотела поехать со мной в Париж. Мне кажется, у нее какие-то другие планы, – вздохнула она. – Впрочем, я ведь, кажется, уже говорила вам, что мы с сестрой давно отдалились друг от друга. Живем как чужие люди…

– Да, да, я помню, – сочувственно покачала головой Маренн. – Однако давай не будем о грустном… Лучше я попрошу сейчас шофера отвезти тебя ко мне домой, в Версаль. А Ивонн позвонит в «Лорд» и отменит твой заказ. У тебя в номере остались какие-нибудь вещи?

– Нет, фрау Ким, все мои вещи при мне.

– Ну и отлично. Прости, я пока не смогу поехать с тобой: мне надо хоть немного побыть в клинике. Но я позвоню Женевьеве, и она непременно встретит тебя и поможет разместиться. До моего возвращения ты успеешь и отдохнуть, и даже выспаться. А вечером приедет Джилл, и я познакомлю вас. Думаю, вы подружитесь.

– А вдруг мое присутствие в вашем доме не понравится мадемуазель Джилл? – забеспокоилась Наталья. – Может, мне все же лучше остаться в отеле?

– Выбрось эти глупости из головы, дорогая. – Маренн успокаивающе погладила Наталью по руке. – Джилл редко противится моим решениям. Мы с ней живем почти в полном согласии. Правда, живем вдвоем, увы. Наши мужчины или убиты, или находятся очень далеко от нас. Так что перестань волноваться, все будет хорошо.

– Вы так же говорили и на Балатоне…

– Я рада, что могу сказать тебе это снова.

– Мама, я ничего не поняла! – Джилл ворвалась в кабинет Маренн, на ходу стягивая с себя манто. – Я даже не смогла усидеть в министерстве: еле дождалась обеденного перерыва и сразу помчалась к тебе!

– Позвольте, я повешу ваше манто на вешалку, мадемуазель, – предложила свои услуги вошедшая следом секретарша.

– Да, да, конечно, благодарю. – Джилл тряхнула пышными, чуть подернутыми сединой волосами.

– Я перезвоню вам чуть позже, месье Каброль. Да, и обязательно ознакомлюсь с вашим заключением. Всего доброго. – Маренн положила телефонную трубку. – Чем ты так взволнована, Джилл? – Она внимательно посмотрела на дочь.

– Твоим звонком, мама! – выпалила Джилл, дождавшись ухода девушки-секретаря и плюхнувшись в кресло напротив матери. – Насчет женщины, посетившей тебя сегодня. Признаться, я ничего не поняла из телефонного разговора с тобой. Кто она, эта женщина?! Почему ты назвала ее женой Штефана? У него же не было жены!

– Однако в случае с Натали, я думаю, не будет преувеличением назвать ее именно женой Штефана. – Маренн вздохнула, достала сигарету, чиркнула зажигалкой, закурила.

– Но откуда она взялась? Да вдобавок еще русская, как ты сказала. Это же просто бред какой-то!

– Да, она русская, – кивнула Маренн, – но не большевичка. К тому же Натали действительно любила Штефана, и он любил ее.

– Не может быть, – упрямо возразила Джилл и тоже взяла сигарету. Маренн наклонилась вперед, позволив ей прикурить от своей зажигалки. – Ведь ни ты, ни я ничего не знали об этом! Если бы в жизни Штефана действительно произошло столь важное событие, если бы он и впрямь встретил женщину, с которой решил соединить свою судьбу, разве он стал бы скрывать это от нас? Нет, мама, я уверена, что к тебе приходила какая-то самозванка. Или сумасшедшая.