- Уволь меня, - фыркает Пит. – Не хочу напиваться, слушать тебя и верить в то, что ты говоришь.

- О, если тебе легче верить, будто правда – всего лишь пьяный треп алкоголика со стажем, так и скажи. Слабак, - Хеймитч бессмысленно смеется. Когда он успел так напиться? – Но, знаешь, я рад, что вас забрали на Квартальную Бойню, потому что без Бойни ваша жизнь еще быстрее превратилась бы в ад. Не веришь, да? По глазам вижу, что не веришь. Ну ладно. Предположим, что после турнира победителей вы вернулись бы в Двенадцатый Дистрикт. Сноу заставил бы вас сыграть свадьбу, но это не успокоило бы его. Плутарх сделал бы из вашей семейной жизни какое-нибудь шоу. Сперва бы ты говорил «Хороший поцелуй, Китнисс, я почти поверил в него», она отвечала бы тем же. Потом, после свадьбы, рано или поздно, камеры залезли бы в вашу спальню. Ты бы говорил ей: «хорошие стоны, Китнисс, я почти поверил». Или: «да, в такой позе отдаются только влюбленные». Что ты ржешь? Мне легко это представить. Потом была бы Квартальная Бойня, в которой вы были бы менторами, а Сноу придумал бы еще какой-нибудь кровавый трюк. Я бы ушел на пенсию, но помогал вам участвовать в убийствах малолетних. У Китнисс начались бы истерики, депрессии – признай, она с самого начала была склонна к этому. Победил ли ваш трибут, или оба бы погибли, не имеет значения. Капитолий не оставлял бы вас в покое, а потом, когда интерес к вам немного бы угас, Сноу начал бы продавать Вас. Вместе. Или по отдельности. Ни один победитель голодных игр не жил спокойно после того, как побеждал. Все мы проходили через одно и то же. У всех у нас иной раз возникала в голове одна и та же мысль – лучше было умереть на Арене, чем выжить. Голодные Игры никогда не заканчиваются, Пит. Никогда.

Используя воображение художника, Пит рисует в голове картины, которые видит его бывший ментор, и внутреннее содрогается от их жестокой правдоподобности.

- Девчонка не вынесла бы такой жизни. Рано или поздно с ее семьей, со всеми, кого она любила, случились бы жуткие вещи, и у нее не осталось бы ни единой причины жить. Рано или поздно она бы сделала то, что сделала в действительности, только в той, иной реальности, Плутарх сделал бы из ее самоубийства целое представление, с правильно поставленным светом, с комментариями на заднем плане и последующим трауром. А потом с удвоенной кровожадностью принялся бы за тебя. А ты продолжил жить. Возможно, рисовал бы. Занимался бы благотворительностью, пытался бы спасти своих трибутов. Ты бы начал пить. Употреблять наркотики и тихо загнулся бы здесь в одиночестве.

- Тебя послушать, так ты рад, что все закончилось так.

- Это не самый плохой вариант, Пит. Ты подумаешь об этом, и поймешь. Тиран ушел, да здравствует тиран, - Хеймитч делает глоток вина, о котором уже успел забыть. – Пока им всем живется проще. Надолго ли это, я не знаю, но пока раны от войны кровоточат, пока все помнят то, что произошло, хуже не станет. Пэйлор пока выглядит вменяемой. Держит Плутарха на коротком поводке с шипами вовнутрь. Властью не наслаждается, да и Голодные Игры устраивать не спешит. Я надеюсь не дожить до того момента, когда все изменится. Для тебя же ничего не закончилось. В твоей жизни еще будет немало плохого, но и хорошее тоже будет, раз уж ты вылечился, - пауза. Хеймитч наклоняется вперед, огонь из камина причудливо танцует в его зрачках, - ты ведь вылечился, так?

Пит пожимает плечом.

- Я помню, что он… - делает над собой усилие, - что он любил ее. Я не чувствую к ней ничего. Ни любви, ни ненависти. Я уважаю ее. Я спас ее из огня, потому что не мог поступить иначе. Я спас ее от отравления после убийства Койн, потому что неправильно было позволить ей так умереть. Я относился к ней, как к обычному человеку. Или я пытался втереться в доверие к вам, - завершает свой короткий рассказ хлесткой фразой.

- Будешь продолжать в том же духе, - взрывается Хеймитч, - и Капитолий тебя с лица земли сотрет. А всему виной чертов доктор. Сделал из тебя не капитолийского говоруна, которого, понятное дело, убить нужно, а сойку-пересмешницу, которая вроде и не переродок в целом, но чего ждать от нее – непонятно. Иди лучше спать, гадкий мальчишка. У меня после общения с тобой головная боль началась. И вино закончилось. Кстати, не принесешь мне еще бутылку?

…

Джоанна Мейсон говорила правду. Нельзя пройти через ад и остаться верным себе. Пит Мелларк сильно пострадал из-за Китнисс Эвердин и Капитолия, но он не стал тем чудовищем, сказки о котором Хеймитчу рассказывали так долго. Он просто резко повзрослел. Стал мужчиной. Перестал быть влюбленным в глупую девчонку, которая не была его достойна. И все же в ней было что-то такое, что не позволяло пройти мимо. Была бы она жива, пусть даже и в жуткой депрессии, в ужасном отчаянии, он опять влюбился бы в нее. Он не переродок, не в полном смысле этого слова. Просто глупый Капитолий, создавая идеальное оружие, переиграл самого себя, создав идеальное оружие, которое может думать и оставаться верным себе даже с искаженными воспоминаниями.

Хеймитч пьет за то, что бы Пит нашел свое место в жизни.

И не открывает вторую бутылку вина.

========== ГЛАВА ВОСЬМАЯ, в которой все ругаются, мирятся и тихо ненавидят друг друга и самих себя ==========

Джоанна Мейсон не умеет злиться молча. Как истинная уроженка своего Дистрикта, лучше всего она справляется со злостью, когда в ее руках оказывается остро заточенный топор. Хотя, если в руках разгневанной Джоанны Мейсон оказывается хорошо заточенный топор, местность вокруг Джоанны Мейсон в радиусе трех километров резко признается зоной отчуждения. Потому что кровожадное выражение ее лица говорит о многом даже деревьям, которые, будь у них возможность, сорвались бы с места вместе с убегающими людьми. Но Питу, признаться, подобная злость скорее льстит. Самодовольное выражение его лица Джоанна воспринимает как руководство к действию, и Питу так же приходится ретироваться.

А ведь он всего лишь предложил вернуться в Капитолий.

- Я. Терпеть. Ненавижу. Этот. Чертов. Капитолий.

Едва ли не брызжет ядовитой слюной во все стороны.

- Я сбежала из Капитолия несколько дней назад, за чертовым тобой и что, ты предлагаешь мне вернуться?! – ее гневу нет предела.

- Сбежала? – осторожно уточняет Пит и выглядывает из окна, приготовившись увидеть зависшие над домом Хеймитча планолеты.

- Успокойся, - говорит ему невозмутимый Хеймитч, притаившийся в самом темном углу. – У нее такое же фиктивное закончившееся лечение, как и у тебя. А еще я выглядывал из окон с тех пор, как вы оба свалились на мою голову. Этот чертов доктор выпускает из палат потенциально опасных преступников, - картинно возмущается и подводит итог: - Какой он все-таки странный.

- Он пытался лечить меня на расстоянии, - фыркает Джоанна. – После выписки мне дали комнату с одним окном и провели в нее телефон. Я не брала трубку.

Хеймитч салютует своей гостье.

- Я просто выдернул провод. Что? – закатывает глаза, заметив, с каким ужасом смотрит на него Пит. – Я всегда так делаю. Раз в неделю, правда, приезжают статные военные и возвращают все на круги своя, но я ведь не дурак. Опять выдергиваю. А они опять приезжают… Весело! Посмотрим, кто кого – этот доктор меня или я его.

- Он донельзя упрям.

- Или глуп. Ему отдали всех самых неспокойных пациентов со всего Панема, а он еще руки на себя не наложил.

Вдвоем они какое-то время обсуждают своего общего доктора, а потом, разом смотрят в сторону Пита, который пытается замаскироваться под предмет мебели. Но сейчас даже его талант к маскировке оказывается бессилен.

- А мне он нравится. Он меня вылечил.

- Ну да. Конечно! – хохочет Джоанна. – То, что на тебя не действует заветное «Китнисс Эвердин», еще ни о чем не говорит, капитолийский переродок.

- О, да, - немногословно фыркает Хеймитч и делает глоток из своего стакана. В этот разговор он предпочитает не влезать. Над такими разговорами впору табличку вешать с надписью «Не влезай – убьет».