Когда кухня и гостиная более-менее приведены в норму, Пит позволяет своим рабам немного отдохнуть на диване, а сам удаляется для дальнейшего изучения того немного, что осталось от его родного Дистрикта. Уставшая Джоанна провожает парня взглядом, и, наклонившись к Эбернети, шепотом интересуется:

- Он всегда был таким занудой, или это его Капитолий таким сделал?

Эбернети разве что не плачет от смеха.

- Ты бы видела, что этот «добрый неуклюжий мальчик» творил с нами перед Квартальной Бойней. Он просто зверем становится, когда в его голове появляется какая-нибудь жутко правильная идея. Хотя, - сбивается, - может, Капитолий все усугубил.

- Ты сам-то в это веришь? – подозрительности Джоанны можно только позавидовать.

- Нет. Я вижу в нем обычного Пита. Того, которого не пытали в Капитолии.

- Да, я тоже. Только меня это пугает. Нельзя пройти через ад и остаться прежним, Хеймитч. Кому, как ни нам с тобой, об этом не знать.

…

Бомбы не задели ни единого дома в деревне победителей. Пит посещает свой дом, и бродит какое-то время по пустым коридорам, которые так возненавидел во время недолгого проживания. После возвращения в статусе победителя домой, он оказался здесь в одиночестве. Семья, гордясь им, предпочла оставаться там, где прожила всю свою жизнь, да и было в их отказе какая-то настороженная отчужденность, будто Пит уже не был частью их семьи. Уезжая после Жатвы, он попрощался с ними со всеми, зная, что не сумеет вернуться назад. Наверное, для всех было бы лучше, если бы он не вернулся.

Его собственные воспоминания возникают в голове ненавязчиво, так, будто никуда не девались все это время. Ошеломленный, Пит долго стоит в гостиной, зная, что гостиную никогда не любил. Спать он предпочитал в самой маленькой комнате на первом этаже, в комнате с большим окном он устроил свою собственную студию, и вынес оттуда всю мебель. Ему вообще мало нужно было для жизни, он не привык занимать много пространства, и в доме, который должен был считаться его домом, чувствовал себя всего лишь временным жильцом.

В студии он находит пыльные мольберты, разорванные эскизы, на которых простыми карандашами, будто в трансе или беспамятстве рисовал один только профиль, исступленно, ломая тонкие грифели, не видя и не слыша ничего, вокруг себя. Чаще всего такое безумное желание рисовать у него появлялось после ночных кошмаров. Интересно, а знала ли Китнисс о том, что ему тоже снятся кошмары? Он не кричал, а просто открывал глаза и тупо пялился в потолок, убеждая себя в том, что больше нет никакой Арены. Убеждая себя в том, что ей теперь ничего не угрожает.

Помнить такие подробности и точно знать, что к ним не приложили руку капитолийские ученые – мог ли он мечтать об этом месяц назад? Но прежнего восторга больше нет, есть только отчаяние. Все они были правы. Он действительно любил Китнисс Эвердин, но в своей любви он был жалок, а она – была прекрасна в своей невзаимной жестокости. Ее сердце не билось чаще от его поцелуев. Она засыпала в его объятиях только потому, что ей нужен был кто-то, кто бы просто лежал рядом. Необязательно он, просто именно ему повезло оказываться рядом. Он был таким глупым влюбленным мальчишкой! Он так часто ее рисовал, так часто думал о ней, оставаясь в одиночестве. Он действительно был ее тенью, ни больше, ни меньше. Она спасла его только потому, что не смогла бы жить с чувством вины за его смерть.

Была ли она когда-либо счастлива?

Ее дом кажется чуть более живым. Повсюду разбросаны вещи, принадлежавшие Китнисс, ее матери или ее сестре. Здесь так же много пыли и пепла, как и везде, но на кухне к своему удивлению, Пит находит блюдце с молоком. В спальне, принадлежавшей Прим, он находит того, кому предназначается это самое молоко. Самого уродливого кота, по мнению Китнисс. Самого лучшего кота – по мнению Прим. Завидев на пороге незнакомца, Лютик шипит, выгибая дугой.

- Он нашел путь из Тринадцатого Дистрикта, - говорит Хеймитч, оказываясь за спиной своего бывшего подопечного. – Полуживой, весь ободранный, но живой. Он всегда умудрялся вернуться туда, где были они. Где была Прим, если уж быть точным. Самый уродливый кот. И самый верный. Иногда я думаю, что он пришел сюда умереть просто потому, что знает – Прим уже нет в живых.

Лютик не успокаивается и при виде ментора Двенадцатого Дистрикта.

- Отношения у нас с ним не сложились. Он вообще очень упрямый, очень нелюдимый кот, любивший только Прим. Я подкармливаю его и не трогаю. Он только позволил мне обмазать себя заживляющей мазью, а потом в благодарность расцарапал мне всю руку. А еще мне кажется, что он очень злопамятный. Иногда я боюсь, что он придет ко мне, когда я сплю, и отомстит, потому что я не помог его маленькой хозяйке.

Пит отходит от двери в комнату мертвой девочки.

- Ты мало боишься, Эбернети. Тебе нужно бояться больше.

В комнате Китнисс он проводит очень мало времени. Белая роза, небрежно брошенная на пол, приковывает к себе все внимание. Все тело покрывается мурашками. В комнате пахнет розами, сотнями роз, которых здесь не могло быть, и кровью, которую здесь никто не проливал.

- Ты не будешь здесь жить, - не спрашивает, а утверждает Хеймитч вечером, сидя у растопленного с большим трудом камина. В руках у него бокал вина, но напиваться он не намерен. Вот уедут эти незваные гости, и веселье начнется вновь. И продолжится до самой смерти.

- Нет. Капитолий во главе с Пэйлор жаждет иметь меня совсем под рукой. Не то, чтобы я мог как-то избежать кары Капитолия, находясь пусть хоть за тысячу километров отсюда, но им важно иметь возможность избавиться от меня быстро.

- Умный мальчик, - одобряет Хеймитч, - ты всегда был умным.

- Ну, мыслей в голове ему было не занимать, - фыркает Пит, наблюдая за тем, как меняется лицо мужчины.

- Эй, парень, у тебя нет никакого раздвоения личности.

- Просто мой врач – трепло, - парирует Пит. – Хотя, я должен признать, его метод лечения сработал. Я могу различать то, что было на самом деле, и то, что внедрили в мою голову. Это, конечно, только малая часть, но дело сдвинулось с мертвой точки.

- Я рад, - коротко отзывается Хеймитч. – И как ты намерен прожить свою спокойную жизнь?

- Буду рисовать. Печь торты и печенья. Зарабатывать на жизнь мне не нужно, но я буду скоротать свои дни для пользы. Тренировки, опять же. И никакого алкоголя. И никакого морфлинга.

Отпущенную шпильку Эбернети великодушно игнорирует. Джоанна, спящая сейчас в одной из самых чистых спален, сумела бы подколоть его с большим результатом, но и в этом случае он бы не отреагировал. Закалка все-таки, опыт.

- Я рад, - отчего-то опять повторяет Хеймитч, и даже надеется, что этот незапланированный разговор по душам закончится прямо сейчас, еще до того, как он скажет что-нибудь лишнее.

Но он надеется зря.

- Неужели я был так жалок? – спрашивает его Пит безо всякой подготовки.

Хеймитч смеется, не задавая лишних вопросов. – Жалок? Ты никогда не был жалок. Ты был чрезвычайно собран, ты постоянно думал, делал выводы и действовал в соответствии с обстановкой. Тогда я не до конца понимал, какое сокровище получил, когда тебя выбрали на Жатве. Почему-то ей удалось всем затмевать глаза. Или ты просто не желал выделяться, а, Пит? Сейчас я бы поставил на тебя. Ты не позволил мне помочь себе на Арене, потому что выиграть должна была она, но ставил бы я все равно на тебя. И, знаешь, - ментор хочет позволить себе чуждую обычно роскошь откровенности, - пусть ни тогда, ни сейчас, ты не поверишь в то, что твое чувство взаимно, оно было взаимно. Конечно, она собиралась пожертвовать собой ради тебя на Квартальной Бойне не потому, что не видела смысла в жизни без тебя, а потому, что была упрямой дурой. Ты мыслил логически, а она хотела поступать вопреки ожиданиям, ты был хладнокровен, а она в своей ярости полыхала. Из Вас вышла достойная пара. Ненадолго, правда. Но вдвоем вы внушали всем надежду.

- Ты пьян, - смеется Пит.

- О, давай сваливать все на алкоголь. Так даже проще. Может, ты тоже напьешься до чертиков, а? Хоть раз в жизни? Я научу тебя спать с ножом под подушкой, а то ты как-то выбиваешься из стройных рядов безумцев со стажем.