Велдон бесцеремонно повернул меня за плечи. Сжимал в руках и смотрел в упор.

Его гнев быстро нашел выход:

— Мне ударить тебя, чтобы ты усвоила?

Велдон видел блеск в моих глазах, полных решимости: он никогда не угаснет.

— Ударь. Меня уже ничего не страшит.

В чародее будто ожил изувер, а шепот сделался низким, не обещающим ничего хорошего:

— Напросилась сама.

Он был истинным воплощением сатанинского исчадия, когда сказал это.

Между мной и Велдоном произошла размолвка, но даже такая мелочь обуяла его жестокость: он хлестко залепил мне, и с такой силой, что я ударилась затылком о прочную решетку. Голова заныла от боли. Мне казалось, что череп треснул и из него выливается рекою кровь.

Мне казалось.

Ладонь потянулась к жгучему следу, оставленному на щеке. Слезы в глазах, одновременно со слабой улыбкой. Я не проклинала мужчину, потому что смогла простить. Я смогла принять от него удар. Не сдаться ему, но бессильно упасть под ноги.

Я не склонюсь перед ним, даже когда шагну в бездну.

— Мне больно, но то, что внутри меня, не сломать… — язык с трудом выговаривал слова. Мой взгляд приковался к паре желтых яростных огней. — Ну давай, прояви себя… Ты же серый… Непонятный! — захлебываясь слезами, кричала вне себя. — Хочешь — поднимешь руку, а может и приласкаешь. Ты же неопределенность!

Напряжение не схлынуло. Велдон потянул меня за волосы, отогнув голову назад.

Въедающийся в душу взгляд был туманен, а шепот пропитан раздражением:

— Достала.

Мужская рука разжалась, выпустив пряди моих волос.

Застыв в проеме, Велдон не поворачивался ко мне.

— Сегодня идешь на задание. Надеюсь, ты справишься.

«Сволочь…»

— Чего ты хочешь? — Ощупью я нашла опору — решетки позади меня — и поднялась на трясущиеся ноги. Все еще резало на затылке.

— Ничего особенного — просто передашь гитару Урухе. У него сегодня концерт в Токио Доме.

Я нахмурила брови, удерживаясь за прутья:

— Самому сложно отнести?

— Мне не до этих мелочей. Гитара, конечно, легендарная, ее хотят приобрести многие, но не думаю, что кто-нибудь догадается заглянуть в неброский футляр. — Велдон наконец обернулся, вернув себе прежнюю любезную маску: — Ну так что, отнесешь?

«…самая настоящая…»

Меня душила тошнота, но я смогла едва процедить сквозь сжатые зубы:

— Хорошо… будь по-твоему.

И вновь я должна вдыхать эту жизнь.

Почему сильным так тяжело?..

***

Я не боялась.

Потому что научилась обманывать себя.

Солнце золотило деревья, лило свет на водную поверхность реки.

Раненное сердце излечило пение птиц у себя над головой. Единственное, что тешит.

В Токио розовыми пятнами цвела сакура. Парк словно утопал в воздушной бело-розовой пене деревьев. Через реку был перекинут мост, а около него маячил выгравированный знак. На тропе примелькнулась влюбленная пара, раскачивающая сомкнутые руки на ходу.

Небо делает перламутровые мазки. Дорога, застеленная каменными ступенями, пошла на уклон.

Начисто лысый, кряжистый старец под навесом японского домика, скрестив ноги, сидел перед холстом и оставлял на нем знаки кистью. За ним возвышалась ширма из рисовой бумаги.

Старик обратился ко мне по-английски, когда стояла около дома в задумчивости, словно хладнокровный стражник у ворот:

— Тревоги должны быть временными. Впадая в уныние, невозможно сделать новый шаг. Лучше забыть о больном, чтобы легче дышать.

— Чего вам до моего состояния, дедушка? — грустно растянула я губы, поворачиваясь к нему. — Вы же видите меня в первый раз.

Он выглядел как мудрец, огражденный стеной покоя, и все так же рисовал, рисовал, рисовал…

— Выражение твоего лица отражает чувства, царящие внутри. Я вижу, что вам плохо, дорогая. Не стойте сложа руки — с такой непредсказуемой жизнью нужно крепко держать то, что заставляет вас улыбаться. Иначе… будет слишком поздно. Отпускать нельзя. Даже если это кажется чем-то немыслимым.

— Но все эти черные полосы… — в тон ему отозвалась я.

— Так угодно Богу. Так правильно. Ведь люди сами принимают решения, совершают ошибки, но продолжают идти вперёд. Они сильнее, чем раньше. Не стоит замедлять свой ход. Можно просто дойти до конца и сделать выводы… — заключил он, прежде чем встать, раздвинуть сёдзи и войти в комнату.

Потом, постояв немного, я ощутила потребность уйти: здесь меня больше никто не может ждать. Я прохожая.

Быть может, стоит ещё разок прогуляться по ночному городу? Вместе с одиночеством — оно ближе всех.

Ветер встряхнул ветви, щедро обспыпал меня лепестками. Объятая теплом, я тонула в этом розовом снеге, замечая, что тот вплетается в мои разметавшиеся по плечам волосы.

В озере, где плавали опавшие лепестки, отражалось небо и кроны деревьев. Ветер чертил на поверхности воды мелкие полосы.

И что же теперь? Все закончится именно так? неизвестностью? И я провалюсь в нее, ничего не узнав?

Но за озером желтая луна в разрывах туч как ответ. Как итог всему.

***

Как босиком по пеплу сожженных чувств, я возвращалась через улицы и переходы к намеченному пункту. Я отпускала произошедшее с трудом. Закинув за спину чехол с гитарой, поддалась вперед, выходя на свет вечерних огней и звуки автомобилей.

Снова в обители городских ритмов и порядков.

Все ушло под асфальт, источавший запах воды. Из-под кедов летели брызги.

Я чувствовала себя обнищавшей изнутри, почти пустой, но все еще тянущейся к солнцу. Надежды совсем мало, но она есть.

Центр Токио, пестревший яркими рекламами, был так же многолюден, исполнен чужих голосов и лиц. Когда я зашла под арку, над моей головой раскачивались лиловые гирлянды из лампочек.

Ветер стегал в мое лицо. Одну руку держа в кармане куртку, я размеренным шагом направлялась к ближайшей станции по асфальту, изрезанному ручьями.

Под покровом вечера и фальшивого света.

Мои потертые светлые джинсы окатила водой проезжавшая мимо машина.

Черт…

Связанная по рукам и ногам угрозами и обязанностями, я, такая же неисправимая, трудная, снова стояла на пересечении двух разных путей.

Насколько мне было доступно растолковать, иероглифы на таблицах символизировали значение кассы и расписание синкансен.

Потом я сидела в почти пустом поезде у окна, и лишь одетая в чехол гитара была моим спутником.

Меня тянуло обратно. Я хотела, но не могла, и все, что для меня было так важно, просто растворилось за стеной дождя.

Осталось догорающим, осталось едва ли не пеплом ушедших дней.

Упираясь ладонями в колени и опустив голову, я рылась в себе, искала истину, все так же досадливо бежала от тени, которую бросали на меня другие.

Почему мне сулило помрачиться?

Неужели я заслуживаю этого?

***

Токио Дом гремел изнутри, достигал пика: так, как я никогда себе не представляла.

Все сотрясалось от тяжелых ритмов гремящего басами ударника, острых, как гвозди, и пронзительных соло шести струн.

Целая свора японцев двигалась без остановки, извергала крики, тянулась руками к сцене.

Но фоне других никто не замечал моего молчания и ледяного взгляда.

Я безотчетно прошла вглубь, растормошив стоящих вокруг. Охрана чудом не поймала меня: она даже не видела то, как я нарушила границы.

Мне не нужно подспорье.

Понимаю больше: пространственно-временной континуум затягивает в свою воронку и ведет неизвестно куда, заставляет забыть на миг, кто ты и зачем вообще здесь.

Я не могу остановиться. Это выглядит таким легкомысленным поступком…

Когда остановилась около двери, поступательно касаясь стены, ощутила скрытый механизм.

Введя данный Велдоном пароль, отсвечивающий зеленым, я стукнула по кнопке суставом согнутого пальца. Дверь отодвинулась в сторону, вошла в узкий проем стены.

Пути назад больше нет.

Прислушиваясь к своим ощущениям, я присела на корточки и расстегнула молнию, разделившую чехол надвое. Мои волосы, недавно выкрашенные в цвет ольхи, были распущены, и это мешало смотреть, но то, что находится вокруг.