Все стало меняться, когда в жизни Анель появился Эрик. Мальчик, так с ней похожий. Он тоже оказался в Центре, практически сразу после рождения. Он был на два года старше и лучше чувствовал не тех, кто близко, а тех, кто далеко. Он мог найти, кого угодно, будь то человек или иной. Для него не существовало расстояния, потому что искал он не через наш мир. Он называл это изнанкой, говорил, что у всего в этом мире она есть и, в отличие от этой стороны, она никогда не врет.
Я впервые восприняла кого-то как равного. Впервые к кому-то по-настоящему привязалась. Мы были нужны друг другу. С самого рождения я думала, что я одна в этом мире и только с его приходом я осознала, что это не так. Я впервые задумалась о том, что у меня естественно есть родители. Меня никогда не волновал этот вопрос, но тогда... Это было подобно вспышке. Я знала, как обычно забирают детей. Совсем маленьких, новорожденных, объявляют умершими. Во время войны – это не было редкостью. Повзрослее, до лет шести, выкупали у опекунов, это редко были родные родители, или воровали – пропажа детей тоже не была чем-то сверхъестественным в то время. Но случалось, что все не проходило так легко и тогда, в ход пускали тяжелую артиллерию. Если кто-то мешал выполнению миссии – его убивали. Это отлаженный годами процесс.
Я спросила у Тихонова, но он только покачал головой, но мне и не нужен был его ответ, достаточно было, чтобы он об этом подумал. Мои родители были живы, по крайней мере, мать. Ее вынудили отдать меня им, иначе бы расплата ждала моих старших братьев. Моей матерью была та самая женщина, которую Нео, или, вернее будет сказать, Лето, назвал Птицей. Она иная, но об этом никто не знает. Да и о том, что у нее есть дети, никто не знал. Не знаю, как ей это удалось. Она была невероятно осторожной, это единственное объяснение. Я видела ее всего пару раз, но о том, что она та, кто она есть, я узнала от Эрика. И про наше родство, и об ее сущности мне рассказал он. Еще он сказал, что ему пришлось потратиться много времени, чтобы понять это. Он не мог это никак объяснить, для нас обоих это было странно, не чувствовать иного, такого сильного иного, так рядом. Птица была загадкой для нас. Но Эрик ей верил. А значит и я.
Эрик сильно повлиял на меня. Незаметно для самой себя я стала более... Человечной. Люди уже не были для меня забавными игрушками. Они превратились в нечто омерзительное, жестокое и невероятно наивное. Они делали зло и не считали его злом. Их вера в “благо” затмила их умы.
Эрик поддержал меня в моих суждениях, но уничтожать их запретил. “Чем мы будем лучше них, есть начнем поступать как они?”. Он был прав. Нельзя добиться мира, убивая людей. Но мы оба понимали, что оставлять все так нельзя. Мы много думали об этом, но каждый раз все сводилось к убийствам. Центр существует уже почти триста лет и его отделения есть везде, почти в каждой крупной больнице есть их закрытое отделение. Поэтому, уничтожить такую сложную систему – практически невозможно.
Мы сильно привязались друг к другу. Изначально, целью нашего сближения было усмирить нас, сделать более человечными. Это был большой риск, ведь никто не знал, как мы поведем себя. Но все сработало. И даже слишком хорошо
Наше влияние друг на друга было слишком сильным. Наша “человечность” требовала справедливости и еще чего-то непонятного. Люди не знали, не могли знать, о наших планах и переживаниях, но они знали, что наша связь становиться опасной. Поэтому нас разделили.
Меня увезли на четвертый континент. Когда я поняла, что к чему, меня охватил гнев, но я помнила слова Эрика и сдерживала себя. Я продержалась месяц. А потом я впервые убила. Это был охранник. Мне не понравилось, как он на меня смотрел, и я пробудила в нем животный страх. Меньше чем за минуту его убил собственный страх. Люди зря недооценивают силу страха. Тогда они поняли, какую совершили ошибку, разделив нас с Эриком. Он тогда тоже отказывался работать. Мы не боялись смерти, а близких людей, кроме друг друга, у нас не было. Им было не на что надавить. Они окончательно потеряли над нами контроль.
Меня вернули, но ничего уже не могло быть так, как было прежде. Мы понимали, что наше будущее за стенами Центра, но уйти просто так – непозволительная роскошь. Нас бы искали, а жить в вечных бегах не похоже на выход.
Тогда появилась Птица. Ее перевели в наше отделение, как фармацевта. Они думали, что она фармацевт. Сейчас я понимаю, что ее целью были мы. Она предложила помощь Эрику, но помогала она всем. Удивительно, как можно облегчить жизнь с помощью правильно подобранных медикаментов. Она незаметно для всех меняла все вокруг. Но она была не одна. Еще был мужчина. По документам его звали Алекс Морр, но на самом деле его звали Себастьян Шеду. В Центре он был начальником охраны, на самом деле он был химиком, военным и иным. Вместе они начали по кирпичикам разбирать Центр.
Все случилось очень быстро. Просто, в один прекрасный день, я поняла, что не могу там больше оставаться в Центре. Я проснулась, встала с кровати, мою дверь никогда не закрывали, а охранников у двери не оказалось... Полупустые коридоры. Мне не попадался никто. Только через десять минут, мой уход заметили и выслали отряд охраны. Некоторым повезло, некоторым нет. Я не хотела их убивать, но в них было столько гнева... Мне даже не пришлось что-нибудь делать, я просто раздула пламя их ненависти, а они сожгли себя в нем. Дальше я встретила его. Тихонов. Он знал, куда я иду. Знал, что я сделала с охранниками. Он знал, что я его убью. Он, что-то сказал мне, но я не поняла что. Он упал на пол, будто заснул. Я медленно подошла к нему. Из его уха вытекала темная кровь. Он уже был мертв. На меня тогда навалилось такое равнодушие и спокойствие, словно я убила не одного врача, а уничтожила весь Центр.
Я не помню разговора с Эриком, о котором говорил Лето. Я вообще не помню ничего. Последнее воспоминание о том дне, это застывшее в ужасе, бледное лицо Тихонова.
Потом был Лес, Охотники и новая жизнь. Отсутствие воспоминаний позволило мне стать Морфеей. Я думала, что Анель умерла вместе с врачом и навсегда осталась за стенами Центра. Но с неделю назад я поняла, как сильно ошибалась.
И теперь я снова здесь, в палате Центра, прикованная к кушетке и с транквилизатором вместо крови. Может быть, именно это повлияло на мою память. У меня было достаточно времени, чтобы вспомнить всю свою, не очень длинную, но насыщенную жизнь. Хотя, принять что Анель и я – это один человек, очень сложно.
-Ты очнулась, – спокойный холодный голос доносится откуда-то из далека. Наверное, показалось.
-Как ее состояние?
-Стабильно. Но она плохо реагирует на препараты. Повысить дозировку?
-Так было всегда. Не повышайте. Это бесполезно. Введите ей лучше глюкозы, она должна прийти в себя.
-Но доктор, она в сознании, она нас слышит и способна реагировать.
-Я уже сказала, дайте ей глюкозу. И выйдите. Я хочу с ней поговорить.
Рядом со мной началось движение. Я знаю, что в палате, помимо меня, еще четыре человека. И одна из них Елена. Психо-хирург Елена Клим. Она знает, кто я и она довольна, что я жива и наконец-то снова оказалась в ее руках. Именно поэтому во мне сейчас столько препаратов, что я с трудом могу даже дышать. Она боится меня, боится того, кем я стала. Она не может знать, что то, чем я стала за это время, не способно на убийство.
Мою кушетку переводят в вертикальное положение. Ремни держат меня крепко и от такого положения они врезаются в кожу еще сильнее. Я чувствую это, потому что введенная мне глюкоза начала действовать, ослабляя действие транквилизаторов. Теперь я четче вижу и слышу. Меня затащили на -22 этаж, почти на самое дно бездны, этаж выше заполнен охраной. И все они боятся. Я чувствую их страх. -22 полностью свободен. Тут только я, Елена, три медсестры и два охранника.
-Анель, – Елена останавливается в паре метров от меня, – Ты меня слышишь?
Я слышу. Но это ее не касается. Я не знаю, сколько мне позволят соображать нормально, прежде чем снова накачать до беспамятства. Поэтому нужно действовать быстро. Я не могу отвлекаться на глупый треп Елены.
