боль тише, мягче, глуше) — потому что

нам кажется, от рубища исходит

таинственная сила, и нельзя

уйти

от назначенья высшего.

Уж очень мы торопимся склониться

перед неведомым, принять на веру

все то, чего не постигаем. Это —

привычки детской власть. Нам служит

дорожным знаком отзвук колыбельной,

но все равно — сбиваемся с дороги.

Как это трудно — превозмочь себя,

забыть парализующие грезы

и время обогнать свое. Возможно,

что мы должны страдать еще сильнее.

Но если надо руки простирать —

так не смиренья ради!

Нет, надо об оружии и силе

молиться нам,

о милости высокой — чтобы вместе

в борьбе с насильем головы поднять!

6

Лес пахнет в парке Монца временами

совсем как лес на родине моей.

Мелькнут олени меж стволов. Из чащи

вдруг выскочит косуля, озираясь,

почует что-то и с тревожным криком

детенышей перед собой погонит.

Ребячий хохот повторяет эхо.

О, эта притча горькая, соседство

косули и ребенка — беспокойства

теснимой твари и блаженства смеха!

Здесь так высоко свод небес натянут,

что хочется вальсировать. Здесь в красках

сверкают звуки, голубой дурман.

О, наводненье нежности! О, щебет,

и бабочка, и аромат! О, луг,

очищенный сухим дыханьем лета!

Не медли же! Раскинь скорее руки!

Ниц упади! Взлети! Кружись! Будь звуком!

Танцуй! Ликуй! Гори! Цвети! Исчезни!

Взмывай кругами с ласточками в небо,

как легкий вздох, как взмах крыла! Ребенком

пребудь с детьми! С косулями — косулей!

О, праздник жизни! То боязнь, то радость

теснят друг друга. Но пускай исчезнет

твой страх как дым! Пусть для тебя однажды

великой, королевской станет радость!

Убей печаль свою! И погляди:

все тени призрачны! Восстань и бодрствуй!

Смиренья нет! Ничто не исчезает!

Сопротивленье — в семенах, что, землю

взрывая изнутри, стремятся к солнцу!

В паренье птиц, преодолевших тяжесть!

В прыжке косули! В первом крике сына!

Везде! Всегда! Во всем — противоборство!

Как можно сердцу нанести урон,

когда оно своим ударом каждым

все ближе к торжеству? Как может стужа

твой дух заледенить, когда могучий

горячий свет пронизывает сумрак?

Иди же по листве сквозь парк, сквозь осень!

Ты никогда себя не потеряешь!

Дай волю ветру! Сердцу волю дай

плыть безмятежно вдаль, когда оно,

исполненное страстного томленья,

свой путь находит в мире мертвых листьев.

Кто, как не ты, имел бы право плакать,

ты, чье лицо уже цветет улыбкой?

Перевод Е. Витковского.

НАТЮРМОРТ СО СЛЕЗАМИ И КРОВЬЮ

Бегло, тремя штрихами,

и в кровь перо обмакнуть,

чтобы образ, теряющийся в дыму,

подымился еще чуть-чуть…

Пять человек сидело

когда-то вокруг стола.

Как странно: лицо одного из них

скрывает густая мгла.

Ведь это я сам — за мглою!

А может, все было сном?

Вихри, еще далекие,

ломились в призрачный дом…

В узкой и длинной комнате

цвет обоев поблек.

Старушка сидела в кресле

и вязала чулок.

Читал пожилой мужчина,

думая про свое.

Отцветшая женщина гладила

выцветшее белье.

О деньгах кудрявый юноша

мечтал — только где ж они?

А пятый — я — сидел и молчал,

чураясь своей родни.

И все, когда било десять,

вставали и шли спать,

желая «спокойной ночи»,

не желая друг друга знать.

Ведь каждому снилось что-то,

что снится не в первый раз;

касался зеленый месяц

зеленых закрытых глаз.