- Садись и не дрейфь, пацаненок, ни на твой рот, ни на твою задницу я не претендую, а денег и своих хватает. Нью-Йорком что ли воспитан? - похоже, его невероятно развеселил такой мой ответ, и он распахнул передо мной дверь заднего сидения.

Не долго думая, чего уж тут лукавить, я забрался в салон. Я рассчитывал доехать до города и снять номер в каком-нибудь отеле или ещё что, но, стоило мне оказаться в салоне и опереться на теплую кожу сидения, как я повалился на неё и потерял сознание, наверняка не только повеселив своего спасителя, но и напугав.

Отдалённый грохот грома сорвал с губ болезненный стон. Меня снова лихорадило, я снова не мог толком продохнуть, дрожал и метался, но отчего-то мне казалось, что уже не по хвойному настилу в замёрзшем лесу. Мне чудился приятный, такой давно забытый запах свежевыстиранного белья, тепло одеяла и мягкость под израненной и превратившейся в камень от напряжения спиной. С одной стороны мне казалось, что это очередной бред воспалённого сознания, что я открою глаза в каком-нибудь овраге, залитый протухшей водой и мусором, что снова будет нестерпимый холод, страх, голод и адская боль в ногах, точно у пресловутой русалочки. Конечно, до русалочки мне было идти и идти, тем более, что голос я свой, вроде, никому не отдавал, но боль мне почему-то казалась равносильной. И хотя меня всё ещё трясло, что-то подсказывало мне, что моим мучениям на некоторое время пришёл конец.

По крайней мере, нечто прохладное, влажное, заскользившее по моему лицу посреди этого горящего ада, показалось мне добрым знаком, тем более, что приносило невероятное облегчение. И я смог приоткрыть глаза, чувствуя, как веки словно бы утыканы иглами, а в уголках глаз скопился то ли гной, то ли сонный клей. Во рту развернулась дневная пустыня летом, а горло нещадно болело, напоминая о том, что холод, конечно, кончился, но не преминул оставить на мне свой беспощадный след. Пусть, не смертельный, но совершенно неприятный. Я вяло следил взглядом за тем, как чуть пухлая, но оттого не широкая в кисти рука протирает моё лицо влажной, белой тряпицей.

- Очнулся, наконец! - раздался довольный возглас, и я невольно поморщился от звонкости голоса, который для меня прозвучал когтями по стеклу. - Мы то уж думали, что совсем отошёл!

Я медленно перевёл взгляд на шумную особу, с некоторым даже удивлением глядя на слегка полную женщину с тёмными волосами, покрытыми сеточкой седины. Она была весьма миловидна и по-своему красива, но отчего-то мне казалось, что таких вот очаровательных тётушек с тёплым взглядом кругом пруд пруди. Я смотрел на неё весьма долго, мне даже показалось, что я уснул, но потом чуть дёрнул головой и попытался приподняться на руках и смог только со стоном рухнуть обратно - тело моё напоминало мешок с переломанными костями. Конечно, кости мои были в норме, но после такого длительного забега без должных еды и отдыха мышцы мои подали протест и улетели на Канары. Тётушка довольно рассмеялась и махнула на меня рукой:

- Смешной мальчишка! Лежать тебе ещё пару дней да с ложечки есть.

- Не хочу, - прохрипел я, затем заходясь кашлем, понимая, в какую мучительную гримасу превращается моя физиономия, пока я играю в героя. - Вы извините, но мне надо идти. Я вам безумно благодарен, но мне правда надо идти.

Она смотрела на меня пару мгновений и вновь довольно засмеялась, точно ничего более смешного в жизни не слышала:

- Лежи, принцесса на горошине. При всём моём уважении, не ходить тебе шустрым шагом ещё очень и очень долго. Мы с Эриком уже головы сломали, пока думали, где ты так свои ноги изуродовал. Скажи спасибо, что он врач, иначе бы пришлось везти тебя на операцию. Мы даже думали над этим вариантом, но мой муж и сам справился. Ты ведь помнишь Эрика? Он подобрал тебя на дороге.

От такого количества информации я едва сдержался, чтобы не окунуться головой в подушку, желая снова уснуть, но организм мой вытолкнул меня на очередной бой с реальностью.

- Помню, - наконец произнёс я, пытаясь перебороть желание разразиться очередным сухим кашлем, разрывающим горло, хотя оно так и чесалось. Это мерзкое ощущение никак не проходило, мучило, вызывало судороги лица, бесило сильнее боли в нём, но что мог я поделать, прикованный к кровати и окружённый незнакомым пространством? - Всё так плохо?

- Да, хорошего мало, - согласилась женщина, на пару мгновений исчезая из поля моего зрения, а затем снова присаживаясь рядом. - Ты уколов не боишься, парень? Мы, конечно, делали тебе инъекции, пока ты был без сознания, но сейчас самое время для очередного лекарства.

- Признаться, никогда не получал уколы, так что, не знаю, - безразлично отозвался я, хотя вид шприца отчего-то заставил мои органы собраться в дрожащий комок внутри меня.

- Вот и чудненько, поворачивайся, - бодро заявила женщина, вновь скрываясь из-под моего взгляда. - Я позову Эрика, сама уколы не люблю и не умею делать.

Послышались её торопливые шаги, скрип двери, а я медленно, тихо подвывая и порыкивая себе под нос, стал поворачиваться на живот. Тело моё дрожало и требовало оставить его в покое и, наконец, покормить, потому как желудок пел такие жалостливые дифирамбы, что у меня даже появилось странное желание записать это на диктофон и отправить в звукозаписывающую студию, как произведение искусства. Странное желание, ничего не скажешь. Впрочем, скоро я уткнулся лицом в подушку, мягкую и весьма приятно пахнущую, кажется, лавандой. Отчего-то этот запах меня невероятно успокаивал. Запах мяты был приятен мне в чаях, но не более. Если не считать высушенной мяты. Какое-то время в моей комнате даже висело несколько веточек этой сухой травы, и именно тогда я спал, как младенец, но вскоре у меня начали проявляться симптомы астмы, и матушка спешно убрала мяту из моей комнаты. После этого приступы удушья стали проходить. Если говорить о запах, то мне нравились эфирные лампы, коих у нас всегда было великое множество. Для них я всегда использовал сандаловое масло или масло с запахом арбуза. Не знаю почему, но именно эти запахи мне нравились в маслах более всего. Ароматические же свечи всегда были лавандовыми, яблочными и ванильными. Такой уж был у моей матери фетиш - свечи. Огромные, размером с ногу взрослого мужчины, - да-да, и такие встречались в нашей практике! - маленькие, округлые, длинные, тонкие, форменные, цветные, бесцветные. Иногда мне жутко надоедало выгребать воск из самых неожиданных мест нашего дома - пару раз я находил его даже в холодильнике, но разве мог я что-то сказать матушке по этому поводу? У меня даже были две самые любимые свечи - обе в стеклянных сосудах. Один, напоминающий цилиндр, был заполнен желтоватым воском. Это была ванильная свеча. Надо сказать, что было весьма приятно измазать пальцы в мягком воске и обмазать им руки, которые после этого были весьма мягкими и приятно пахли, но при всём при этом - не оставляли жирных следов. Правда, вскоре в свечи кончился фитиль, и она просто стояла в моей комнате, иногда применяемая, как странный крем для рук. Второй же сосуд был больше похож на полнобокую бочку. Внутри был фиолетово-синий воск. Он пах умопомрачительно - ярко, терпко, приятно. Лавандой. Правда, если я долго жёг эту свечу, у меня начинала безумно болеть голова.

И теперь я лежал, принюхиваясь, как идиот, к подушке, набитой лавандой, пребывая на седьмом небе от счастья. Мне казалось, что ничего не может быть лучше этого домашнего запаха так далеко от дома. И неожиданное понимание пронзило моё тело, разум, душу. Я понял, отчего этот запах сейчас казался мне таким прекрасным и нежным, уютным. Так пах Элерион. Горло скрутил спазм, глаза предательски повлажнели от слёз. Я не смог спасти этого прелестного ангела, хотя должен был, должен! Если я не умею любить, Элерион, то что же за чувства терзают меня теперь? Вспыхнувшее влечение к Габриэлю, закончившееся для нас обоих столь плачевно; непонятная, необъяснимая тяга к Виктору, давшая нам так ярко чувствовать друг друга; а потом ты, мой второй ангел, погибший из-за меня. Слёзы комом сдавили горло, стало дурно, тело содрогнулось. Должен защищать, а сам могу лишь прятаться и смотреть, как умирают дорогие мне существа. Я не знал Элериона, толком говорил с ним меньше дня, но, кажется, понял больше, чем кто либо! Понял его, этого мальчишку, который любил до последнего и не желал отступаться от ублюдочного Джинджера. Нежный запах моего любимого ангела.